Чечня, которую страшно представить

 

"Президент Чечни Рамзан Кадыров радуется тому, что в республике отменен режим контртеррористической операции. 2009 год"

Фото: ИТАР-ТАСС

«Останется только один!»

В апреле будет четыре года, как в республике официально снят режим «контртеррористической операции». Из Чечни идет бесконечный поток реляций об успехах, достигнутых в самых разных областях жизни. Впрочем, параллельно оттуда же идут и сообщения о столкновениях с боевиками. Но все эти сообщения – в жанре «…проведена очередная успешная операция…» либо в жанре «…пресечена вылазка…», когда происшедшее уже невозможно скрыть: в 2009-м в Грозном было до десятка атак смертников, в 2010-м боевики атаковали Центорой, родовое село Кадыровых, и парламентский комплекс в Грозном, в 2011-м смертник атаковал большую группу полицейских... Однако, если параллельно читать многочисленные сообщения из Дагестана или Ингушетии – Чечня смотрится исключительно выигрышно. В этом есть свои резоны: если определять активность вооруженного подполья по числу убитых и раненых силовиков (а как еще?), то в 2007 году самой горячей точкой Кавказа была уже не Чечня, а Ингушетия, а с 2009 года – Дагестан.

Читая ленту новостей, внешний наблюдатель еще может в общих чертах предположить, что в Чечне до сего дня существует вооруженное подполье, с которым успешно борются местные силовики. Но доступной, достоверной и детальной картины происходящего в последние годы нет. Если обратиться к данным федеральных ведомств о численности и активности боевиков, понимаешь, что положение в республике не столь благостно. Но статистика не проясняет состояние дел – федеральные ведомства тут противоречат не только местным, но и друг другу. Ясно лишь, что объективной картины нет не только у российской аудитории, но и у российской власти. Ведь нет каналов поступления информации из региона, – каналов, дублирующих и взаимно проверяющих друг друга. «Государево око» ослепло. Пару лет назад республиканская прокуратура и Следственный комитет, по сути дела, признали, что не могут расследовать деятельность местных силовиков. Как такое стало возможно?

В 1999 году война была названа «контртеррористической операцией», что предполагало высокую точность и избирательность действий. Однако у силовиков даже не было приличной картотеки на тех, кого собирались ловить. Массированные и неизбирательные бомбардировки и обстрелы сменились зачистками, начались массовые похищения и исчезновения людей. Но «машина смерти» грозила стать «вечным двигателем»: «эскадроны смерти» создали массовую мобилизационную базу для террористического подполья. Решение, казалось, было найдено: года с 2003-го эту «работу» передали структурам, сформированным из этнических чеченцев под эгидой разных силовых ведомств. Итогом стало снижение в Чечне количества похищенных людей и уменьшение среди них доли исчезнувших. Насилие не стало более законным, но стало более избирательным. В итоге с 2007 года Чечня по уровню насилия сравнялась со своими соседями.

Однако именно тогда началась последовательная ликвидация тех силовых структур, составленных из этнических чеченцев, которые имели федеральное подчинение. В 2006 году была распущена действовавшая под контролем ФСБ группа «Горец», а ее командир Мовлади Байсаров был убит на Ленинском проспекте в Москве. В 2007-м под лозунгом борьбы за права человека и против пыток оперативно-розыскное бюро №2, входившее не в структуру МВД Чечни, а подчиненное главку по Южному федеральному округу, перестало расследовать деятельность местных силовиков и с тех пор лояльно Кадырову. В 2008-м были распущены батальоны спецназа ГРУ Министерства обороны «Запад» и «Восток». Братья Ямадаевы, создавшие батальон, были убиты. Кто из оставшихся в Чечне теоретически мог бы снабжать федеральные власти сведениями о реальном положении дел? Командированные из России сотрудники ФСБ? Как они будут работать с агентурой из числа местных жителей? Прокуратура и Следственный комитет в Чечне бессильны: на вызовы к следователям не откликаются даже рядовые бойцы полиции. Фактически запертая до того на Ханкале группировка МВД РФ из командированных милиционеров – в 2012-м по большей части была переброшена в Дагестан. Вчерашние ичкерийские сепаратисты могли радоваться: к 2013-му в Чечне де-факто реализован их главный лозунг – «Вывод войск!».

Кто против?

Никакой видимой легальной оппозиции Рамзану Кадырову в Чечне нет. Единственный видимый противник – «Имарат Кавказ», террористическая исламистская структура, возглавляемая Доку Умаровым. Он где-то сидит, время от времени посылая «городу и миру» свои видеообращения на единственном языке межнационального общения – русском. Тексты эти – увы! – удивительно доходчивы: идеологический вакуум заполняется, как и вакуум правовой. 

Умаров по-прежнему берет на себя ответственность за подрывы смертников в России, в Москве. Рамзан Кадыров в ответ заявляет, что Доку Умаров практически убит и почти не существует. Федеральная власть не реагирует: ведь если решение проблемы не найдено, приходится хотя бы изображать, что все в порядке. Видимой альтернативы Кадырову нет – но не потому лишь, что все боятся: он многих убедил. Сторонники независимой Ичкерии могут сегодня наблюдать, что Кадыров добился того, о чем Дудаев и Масхадов даже не мечтали. Вернувшиеся в Чечню и поступившие на службу нынешней власти, они могут убеждать себя, что историческая задача отделения от российской империи решена – пусть и под другим названием. Число тех, кто и вчера носил оружие, и продолжает носить его, огромно.

Однако вчерашние боевики находятся на свободе, по сути, под чьей-то личной гарантией. Широкой амнистии – рекомендованной международным гуманитарным правом меры для урегулирования внутреннего вооруженного конфликта – в России после двух чеченских войн не случилось. Для очень многих в Чечне Рамзан Кадыров не просто безальтернативный работодатель и источник благ, но и единственный гарант безопасности. Можно ли назвать такую ситуацию стабильной? Да, до тех пор, пока все в порядке с единственным гарантом этой стабильности. Вот почему федеральная власть оказалась едва ли не обречена признавать и поддерживать Рамзана Кадырова.

Что дальше?

Страшно представить, что произойдет, если это равновесие нарушится. За последние годы в Чечне накоплен гигантский потенциал мести. А кровная месть для чеченцев – институт обычного права, адата. Отсутствие права означает хаос. Адат существовал до прихода на Кавказ Российской империи. Действовал он и в советское время. Не случайно тогда уровень учтенной преступности в Чечено-Ингушетии был существенно ниже общероссийского. Многие дела тут решались с помощью тех самых внегосударственных правовых механизмов регулирования жизни общины. Грань между неписаным обычным правом и правом имперским выдерживалась неукоснительно. Та же кровная месть приостанавливалась там и тогда, где государство может вмешаться в отношения кровников и нарушить справедливость: в местах лишения свободы или на период депортации. Общество, община не способны долго жить в отсутствие права. Природа не терпит пустоты: когда государство как источник права уходит, его место занимают иные нормы. Яркий, но типичный пример. В дагестанском селе Карамахи местные жители традиционно занимались мелким бизнесом. Ни советская власть, ни сменившая ее российская не дали этому сообществу мелких бизнесменов потребные нормы и институты права. Подошел шариат, возникший когда-то именно в общине крестьян, ремесленников и торговцев. Община салафитов, сторонников радикального ислама, утвердилась здесь в первую очередь потому, что они помогали регулировать вполне бытовые, каждодневные потребности селян. Исламисты использовали это в своих политических целях, но место для них освободило ушедшее государство. Сегодня российское государство в Чечне самоустранилось от исполнения своих функций. Право на насилие делегировано местным силовикам, которыми руководит один человек. Ему же доверено отправление справедливости – так, как он ее понимает. Противники Рамзана Кадырова умирают злой смертью, хотя его имя не фигурирует почти ни в одном российском уголовном деле.

В Чечне вовсю действует Комиссия по примирению кровников. Хотя большой вопрос: соответствует ли нормам адата примирение под присмотром многочисленных вооруженных «государевых людей»? Этот же человек определяет и религиозную политику в республике. Если в Дагестане и Ингушетии умеренные салафиты легализованы, то в Чечне, согласно официальной позиции, не должно остаться даже «запаха ваххабизма». Груз проблем, накопленных в Чечне за последнее десятилетие из-за бездарности и неэффективности российского государства, велик. Тяжело думать о перспективах республики. Страшно подумать, что случится, если и когда нынешняя стабильность пошатнется.

Александр ЧЕРКАСОВ