ЖДУТ ОНИ МЕНЯ.

(попробовал  вот в таком стиле)

  Ухватистый мужик был Яков Федорович Задорожний. Да пропала ухватка месяц назад.  Как слизали.

   Сила рассыпается. Руки с топора и пил срываются.

   Бывало раздаться раньше голос:  Якушка, где ты? Травку покосить и  чурок для баньки нарубить.

   В ответ: тут я, Ивановна.

   Как из под земли вырастал Яков Федорович возле жены. Во дворе был и след простыл. Стоит уже возле Ивановны, инструментами играется.

    Сверкнет коса и с бурьяна полетела роса. Бурьян в охапку и мигом в тачку. Загулял топорком, и чурки до самой бани наперегонки бегом.

   Так и носилось не только над домом Задорожних, но и над поселком: Якушка, да Якушка.

   Поселковые мужики не то, что  не мастеровые  были, а руки у них окривели от шпал, да колесных пар. Да от думок; как бы на каракубе удержаться, да метелочниками  в город не податься. Вот поэтому и:  топором хвать, и пошли  курятники и коровники вырастать. Порой угловатые, да кривоваты. На бок заваленные, покосившиеся, да маленькие.

   А Яков Федорович человек другого расклада.  От отца – столяра родился и сам за рубанок, да фуганок уцепился.

   Попросят Яков Федоровича сруб на дом поставить, так он его так отточит и оторочит, что не дом срубил, а дворец смастерил. А когда смотришь, как он работает, так кажется, что бревна сами взлетают, рядки, венцы, да  стены сплетают.  А Яков Федорович только языком цокает, да ногой притопывает.

   Предложат Якову гроши. Он их в карман и не домой, а   в магазин. Накупит конфет и по дворам ребятишкам раздает.

- Чудной мужик, - говорили в поселке. – Ты что в грошах не нуждаешься, что так ими бросаешься.

- А что мне их в карманы ховать и дома под подушки, да в перины совать. Вырастут ребятишки и дядьку Якова вспомнят. Сладким, может быть, и не накормят, а горьким – могут. Да ведь до горького еще время есть. Можно сладить и успеть.

   Поднесут стакан самогону. Яков возьмет и в туалет его выльет

- Что ж желудок не просит, что такое добро  в туалет выносит.

  -Это не добро, - запустит Яков словцо и приземлит мужиков. – Там ему и место. Самогон на землю выливать, землю обижать.   Она мне хлеб, а ей что в ответ? От того она и стала нас клевать и прижимать.

   Мелковатый был Яков Федорович, да ловкий и силы неимоверной. Задерутся мужики, а Яков Федорович, чтобы разнять их,  вкрутится между ними, как вьюн, разбросается кулаками, глядь, была толпа и распалась на «дрова».

- Ты нам все орехи поколешь, - плевались мужики.

- А вы их не для драк берегите, а для жен. Природа их вам дала не для мордобоя.

   Спросят, иной раз, мужики.

- Откуда Яков сила у тебя такая. Горшок с вершок.

- От земли мужички, от земли. Питает она меня. Я же не топчу ее, как вы в бусугарне, а достраиваю ее. Она  меня не для гулянок в бусугарню пустила, а на   свет родила, чтобы нам детей рожать, да жен кохать.

   А месяц назад стало западать хозяйство Якова.  Бурьян до забора добрался, потом во  двор перебрался  и на захват огорода пошел, и забрали огород сорняк – трава, да жуки – колорадские.

   Западать хозяйство стало после того, как  умерла  Якова жена. Сидела на порожках и завалилась на бок. Врачи докопались:  рак.

   Яков Федорович  было: не жаловалась, жена. А врачи в ответ: это рак такой, который не чувствуется.

   А поселковые больницы – они на то и поселковые, что в них почти никогда ничего не чувствуется.

   Захлестнула пустота  дом Задорожних.  Раньше и полы мылись, и скатерки на столы накрывались,  в холода и дровишки в печке потрескивали… Калитка: хлор, хлоп. Соседи за советами к Якову  забегали.

    Стали заходить к Якову  одинокие поселковые женщины, не грех ведь такого мужика перехватить, а он, как сядет на порожки, втупится за переезд, где жену похоронили и в ответ ни слова.

- Был Яков, - скажут женщины, - то разговористый, хоть гирю на язык вешай, не остановится, а стал, как немой. Бычком посмотрит на тебя и ноги сами бегут со двора.

   Дожала тоска Якова. Да так дожала, будто быстрый ветер налетел, и в душе все перевернул. И решил он в один день уехать из поселка. А куда и сам толком не знал. Родня вымерла.

   Подумал: Россия большая, авось где-то и прикустюсь. Да и тоска, может, отпустит. В поселке и ветер с кладбища до дома долетает,

   Сторговался за дом быстро. Рюкзак за спину. Сел на проходящий поезда, даже не посмотрев на маршрут

   Кассирша: куда, Яков Федорович?

   А он: да, туда.

   А куда и туда и сам не знает

   Сел.  Поспал. Вытряхнулся из вагона и на станции встал.

   Промахал по одной улице, потом по второй, а на третей остановился.

   Поваленный тын (забор) из трухлявых досок, изъеденных червями и потресканными от жары, наглухо забитые ставнями окна, кучи хвороста возле скособоченной  калитки и дорожка, протоптанная в бурьяне, зайдя в который видна будет только одна макушка.

   Яков Федорович поправил  рюкзак и вошел во двор, в котором на сосновом чурбане сидел мужик с седой, чуть ли не до пояса бородой, всклоченными волосами и запушенный бритьем так, что не было видно глаз.

- Здорово, - сказал Яков Федорович.

- Здорово, - ответил сидевший на чурбане и ощупал Яков Федоровича глазами. -  Землю ищешь. А земли много, только вижу, что примоститься тебе негде.

- Так. Землю ищу. Хаты тут дорогие не по моему карману.

- Сидай. Погреемся на солнышке.

   Присел Яков Федорович на пенек. Осмотрелся. Дома кирпичные, каменные, а рядом прилепилась  «опухоль», а в «опухоли» человек живет. Хоть и запушенный с виду, но пока живет, значит, душу еще не уронил.

- Как зовут, - спросил Яков Федорович.

- Иваном Сергеевичем, а в поселке Волосатый. Отшельник. Кличек много. Кто, как хочет, так и обзывает.

   Не стал Яков Федорович дальше расспрашивать. И так стало ясно. Если в кличке человек, то не с проста.

- Хату хотел тут купить.

- А зачем она тебе. Живи у меня. Чую, что ты такой же, как и я.

   Слово за словом и   поделился Яков Федорович своей историей, и вышла она такая же, как и у Ивана Сергеевича.

- Веришь, - начал Иван Сергеевич. – Не мог я принять, что Дарьюшка ушла. Один раз не выдержал. Встал ночью, взял лопату и пошел на кладбище. Вырвал крест, начал могилку раскапывать. Докопался до гроба. Сбил крышку. А  она, Дарьшка, как живая. Я ей: выходи Дарьюшка. Тяжко мне одному, а она в ответ: выйти, то я выйду, да души у меня нет. Там она. А где там. Улегся я возле нее и пролежал до утра. А утром вынули меня мужики. Направили в Сватово. Психушку. Выпрямили мозги. Вернулся  домой. Продал его. И куда глаза глядели, туда и поехал. Вот тут и остановился. И охламился.  Да думаю, что скоро уеду. Тоска по дому затянула. Вначале вырвался, а сейчас назад потащило. Вернусь. Гроши от продажи дома остались. Выкуплю назад. А пока поживем вместе, чтоб ты привык.  Оставайся. Как обоснуешься, так и уеду.

   На улице залихватски свистнули и матернулись.

- Уходи, Яков, потом придешь, - сказал Иван Сергеевич.

- Да ты кого – то боишься?

   Похмурнел Иван Сергеевич, беспомощно посмотрел на Якова и вздохнул

 -Это ко мне пришли. Сейчас бить начнут и пенсию начнут выдирать. И тебе достанется. Уходи. Я уже привычный.

- Ты – привычный,  а я нет, - ответил Яков Федорович. – Посмотрю, что за молодцы тут у вас.

   Калитка и так еле державшаяся, совсем слетела с петель. Вошли два парня. Плечи в аршин не возьмешь. На грудь обруч с бочки не оденешь.

- О, еще мужик  на улов залетел, - сказал один.

   В ногах приземистый, в талии узковатый,  в груди размашистый, а сверху голова со лбом накатом, не то лысая, не то бритая, словом волосом не покрытая.

    Другой и не мелковатый и не широковатый, а разлапистый. Шаг шагнет, полтора метра захватывает. Руки в перстнях, а в носу еще и кольцо. Рога еще и точно бычья голова.

   Иван Сергеевич руку в карман, да Яков удержал.

- И много вам грошей нужно, ребята.

- Да сколько есть, все возьмем. Зачем они вам. Пойдете под домами, вам и хлеба дадут. Народ у нас жалостливый. Если буханку не кинут, то корку уж точно. А корка как раз для ваших зубов. Наши зубы для грошей, а ваши для сухарей.

- А ты мои зубы видел, - спросил Яков Федорович.

- Не дашь грошей, тогда и посмотрю, и посчитаю.

- Ну, смотри и считай. И морду свою не обижай. А то покривится она, и девки плюнут на тебя.

   Парни к нему, да крутнулся Яков, как вьюн. Кулаки и не большие, да точно прицелились к самому больному месту между ногами. Присели парни и в присядку на улицу, а Яков вдогонку.

- В следующий раз не в присядку, а на карачках. Посыплю еще вас свинцом из ружья, да топорком потешу, а то и пилой ноги, да руки подрублю.

   Остался Яков Федорович.

   Оживать стал дом. Яков Федорович крутится во дворе, а за ним пристраивается и  Иван Сергеевич.

   Взялись они за топоры, пилы, серпы, да косы. И через месяц оброс домик новыми досками. Тын вытянулся  в линейку,  хворост порубили и баньку поставили. Двор вычистили и песком посыпали. Заиграли окна. Труба над домом «ожила». Первый дымок пустила. Печурка в баньке заискрилась. А сама банька парком мятным дохнула.

- Эх.

   Взмахнет Яков березовым веником, да так по спине Ивана Сергеевича вздернет, что спина трещит. А на плечах шкворчит.

   После баньки  собственный квас в ведерке из погреба. Продерет, словно новая душа  вселилась.

   Ухнет кваску Иван Сергеевич и к Якову.

- Если б не ты, Яков, затух бы я тут. Копнули бы ямку, меня туда бы спихнули и хворостом прикрыли бы.

- Дело не в этом, а в другом, -  ответит Яков Федорович. -  Таких как ты и я много. Ищем мы друг друга, да не всегда находим.

   Вечером выйдут они во двор. Сядут на  лавочку. Молодежь косяком пройдет и поздоровается. Воспоминаниями душу отведут. А воспоминания об Ивановне, да о Дарьющке. Перекликаются Яков и Иван. Эхо между ними летает. А сверху никакого отклика нет. Может быть, и слеза прошибала. Да тугие они мужики стали. Смахнут рукой слезы и скажут друг другу: что-то спать пора.

   Месяц прожили вместе. Яков Федорович не, сколько привязался к Ивану Сергеевичу и не, сколько жалел его, а видел: бросит он его и снова  запуститься человек. И ляжет это на его совесть: мог помочь человеку, да отказался.

  Иногда молча посидят. Иногда спросит Иван Сергеевич.

- Привык, уже Яков.

- Привык.

- А я домой хочу. Затосковал. Хоть и нет там никого.

   Просил Яков Федорович остаться Ивана Сергеевича. Да не вышло. Проснулся утром, а на столе записка. Сорвался Иван Сергеевич. Хотел было и Яков за ним. Сросся с душой. Да решил не навязываться.

   Через месяц письмо от Ивана Сергеевича: возвращаюсь к тебе, дом не смог выкупить, грошей не хватило.

   Яков Федорович мешкать не стал. Рюкзак на спину, замок на двери и по адресу Ивана Сергеевича.

   Нашел он его в подсобке каракубы. Среди  паклей спал и мазутом дышал.

   Расспрашивать его он не стал, а за руку и из подсобки.

- Пойдем, Иван, твой дом смотреть.

- А что его смотреть. Все равно выкупить не смогу.

- Ну, хоть я посмотрю, что за дом.

   Пришли. А хозяин гладенький, глазами обшаривает, да на карманы и рюкзак поглядывает, в словах текучий:  дом хвалит, да цену набивает. Хвалил, хвалил, а как увидел, что проку от хвалы нет, прекратил.

- Что шастаете? Что ходите? На дом глазете, а гроши жалеете.

   Словом, на отпор пошел.

- Нет грошей и дела нет.

   Иван Сергеевич назад, да Яков Федорович его за руку, а потом к хозяину.

- Двести  тысчонок за дом. А чуточку меньше можно.

   Хозяин в прибаутки.

- Чуточку проси у уточки.

   Полез Яков  Федорович в рюкзак, вынул гроши от продажи своего дома.

- Не хватает трошки. Это задаток. Пиши расписку, что получил.  Пусть он поживет пока у тебя. А остальные гроши через три дня привезу.

   Не выдержал Иван Сергеевич: да, что ты, Федор, как же я тебе их отдам.

- А мне и не нужно их отдавать. Малость себе оставил на всякий случай. А если что, то топорик и пилу в руки.

   Возвратился Яков Федорович назад, продал тот дом, который отстроили, деньги хозяину и купили Иван Сергеевичу.

   Иван Сергеевич настроился было, что вместе жить будут, да не пошло.

- Нет, Сергеич, - ответил Яков Федорович.  – Поезжу я. Еще не мало таких, как ты.  Ждут они меня. Не гоже сейчас человека в беде бросать. Время сейчас такое. Верхи бросают, а внизу не подбирают

   Как не упрашивал Иван Сергеевич Федора, а он все в ответ: ждут они  меня, ждут.

===============================================

-