Прогулки по костям. 70 лет прорыва блокады Ленинграда

Блокада — не история, блокада — байки. Про товарища Жданова, который жрал пирожные в бункере (вранье, он был диабетик). Про ученых-ботаников, которые умерли от голода, охраняя запасы семян (а вот это правда). Про две тысячи ленинградских людоедов (тоже правда).  Я ленинградец лишь в первом поколении, моя бабушка не ела крыс и не жила в одном подъезде с людоедом. Но я — ленинградец, поэтому пишу про блокаду, не могу не писать. Сегодня — семидесятая годовщина ее прорыва (Блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года — прим.)

18 января какого-то там года всю школу выгнали на футбольное поле. Нас построили в три шеренги, музыкант прижал к стынущему рту фальшивый тромбон, ожидая начала фонограммы. Надо было взять у завхоза гвоздичку, пройти двадцать шагов и вручить цветок страшному старику-блокаднику. Или страшной старухе-блокаднице. Один школьник — один блокадник — одна гвоздичка. Под звуки тромбона. Глупая, толстая директриса в фиолетовой шубе толкала речь: 
— Дорогие ветераны, уверяю вас: мы не забудем ваш подвиг. Пусть земля вам будет пухом!

Пауза. Удивленные лица стариков. Сдавленный смех, облачко пара над толпой озябших детей.
Так вошла в мою жизнь блокада — глупо, под фонограмму. Вырос, смотрю в интернете расписание праздничных мероприятий: памятный автопробег, мемориальный заплыв моржей, концерт «С любовью в сердце». Все те же фальшивые тромбоны.

Ленинградской блокаде не повезло с пиаром. Есть хорошие книжки про танкистов и парашютистов, есть великие фильмы про партизан. Но про жителей блокадного Ленинграда ничего вечного не сняли и уже, наверное, не снимут. Семьсот тысяч человек тихо умерли от голода — тут нет интриги, нет героики, кино и литература пасуют, вот разве что музыка... Но даже под звуки Седьмой симфонии блокада сгинет куда быстрей битвы при Калке и стояния на реке Угре. Будут будущие школьники лениво листать электронные учебники и зевать: у-у-у, история.

Блокада — это вам не Перл-Харбор, ее драматизм подспуден, на поверхности — жуткая обыденность. Три года медленной смерти — ну, этим нас разве удивишь, сами медленно умираем, а подайте-ка нам лучше бросок голой грудью на амбразуру, и чтобы грудь — женская.

Я бы в этот день не показывал ни бомбежки, ни трупы на санях, ни тем паче нынешнюю агитационную дрянь. Я бы по всем каналам показывал блокадный дневник Тани Савичевой и во всех сетях его репостил. Процитирую целиком, вдруг кто-то не помнит. 
28 декабря 1941 года. Женя умерла в 12 часов утра.
Бабушка умерла 25 января 1942-го, в 3 часа дня.

Лёка умер 17 марта в 5 часов утра.
Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи.
Дядя Лёша 10 мая в 4 часа дня.
Мама — 13 мая в 7.30 утра 1942 года.
Савичевы умерли.
Умерли все.
Осталась одна Таня.

Это сейчас замирает дыхание. А двадцать лет назад мы, не чующие смерти дети,  рассказывали про Таню Савичеву эротические анекдоты. И еще истории про блокадных людоедов. Считалось, что они до сих пор живы и что один из них — физрук. 

Это глупо, но здорово. Это вам не мемориальные заплывы. Блокада отпечаталась во всем, даже в школьном фольклоре. Это и есть память. Есть еще память пространства. Если долго бродить по Петербургу, однажды стена сплошного классицизма прервется, и в просвете — скверик или хрущевка. Отчего там скверик? Значит, был дом и была бомбежка. Весь город в таких дырах. 

Или вот гуляли мы с подругой по аллее Славы, отличное место девчонок кадрить — дикий парк, мягкий мох, речка Дудергофка. Гуляли туда, гуляли сюда, пялились на солнышко, катались по мху, а потом я вдруг вспомнил, что эта километровая березовая аллея специально высажена вдоль бывшей линии окопов, это живой памятник. Вон там, где проспект и многоэтажки, стояли наши. Вон там, где речка и тополя, — немцы. И мы с подругой прыгаем по костям. И всю жизнь по костям ходим, мы же ленинградцы. Стало вдруг холодно на душе — встали, поцеловались, потеплело, дальше пошли.

В Петербурге я видел женщину у метро, очень старую, почти слепую и очень красивую, настоящая ленинградская нищенка. В руках табличка — сын болен, муж умер, помогите блокаднице. В шапку для подаяния кто-то кинул кусок раскисшего «наполеона». Вот это — блокадные пирожные. А про товарища Жданова — байки.

© Евгений Бабушкин

«Таня пойти с нами не могла — была совсем слаба. Помню, тележка на брусчатке подпрыгивала, особенно когда шли по Малому проспекту. Завёрнутое в одеяло тело клонилось набок, и я его поддерживала. За мостом через Смоленку находился огромный ангар. Туда свозили трупы со всего Васильевского острова. Мы занесли туда тело и оставили. Помню, там была гора трупов. Когда туда вошли, раздался жуткий стон. Это из горла кого-то из мертвых выходил воздух… Мне стало очень страшно».