"Где мой друг Сеня..."

«Где мой друг Сеня?» или «Этапы большого пути»…
Посвящается «Великому ноябрю»

Сегодня, когда «наш паровоз», попетляв по закоулкам реформ, накружившись по московской кольцевой, снова на всех газово-нефтяных парах несётся в милый сердцам одуревших от псевдухи перемен трудящихся в заветный тупичок развитого застоя, когда в прицепленном  мягком вагоне руководящих товарищей и охранном бронепоезде уже места не хватает от добра, надыбанного в операциях по обезвреживанию врагов и несогласных на всех полустанках «большого пути», хочется добрым словом вспомнить те благословенные 70-е, годы радостного застолья, где всем было так хорошо, кроме некоторых, непонятливых…

Вот об этом и речь, но начну с популярного тогда анекдота про шапки, которые были только по талонам и только для заслуженных голов. Попал как-то передовик комбайнёр на пленум Обкома КПСС, встретил там такого  же передовика из другого  района тракториста Сеню. Сходили в буфет, приняли на грудь – сидят, слушают доклад про внутреннюю и внешнюю политику партии…  Смотрят вокруг, записки пишут и в президиум через соседей передают… Решил и тракторист Сеня, уже разопревший от 250-ти с гаком, спросить о своём наболевшем, вырвал из подаренного блокнота с вдохновенным профилем Ильича I и мудрыми словами Ильича II листок и чехословацким золотым карандашом, выделанным из байкальского кедра, написал: «Меня не интересует ни внутренняя политика нашей партии, ни её внешние сношения, мне интересно, где члены политбюро достают такие шикарные шапки?» Ну, написал и написал, послал и послал… Тут и перерыв перед основными прениями объявили. Комбайнёр в туалетную гостиную отправился, а Сеня в буфет – очередь занять… Пришёл комбайнёр, очереди нет, тракториста тоже не видно. Решил, что друг уже упахался и в кресле отдыхает…  Не тут-то было  – нету Сени, отсутствует передовой тракторист – и уже один выступающий сменяет другого, а выступальщик  Сеня всё не появляется. И тогда наш комбайнёр, листок отодрал из своего памятного блокнота и таким же, как у Сени, карандашом, волнуясь  и протыкая финскую бумагу, записку настрочил: «Меня не интересует ни внутренняя политика нашей партии, ни её внешние сношения, мне не интересно даже то, где члены политбюро достают такие шикарные шапки, меня интересует, куда делся мой друг Сеня?». 

Правда в том, что времена и верно были анекдотические, не хуже нынешних, но уже не такие кровожадные, как при усатом вожде, потому что и сам я попал в подобную полит-комическую историю, конечно же повлиявшую на мой общий облик – аморале молодого строителя коммунизма, вернее, собственного светлого будущего, но что было, то было…
Шёл незабвенной памяти 1975 год, все кто ещё работал, работали «за себя и за того парня…», а те парни парились по командировкам и по пленумам, совещаниям, съездам и иным торжественным заседаниям всех масштабов и дат. На одно из них, посвящённое главному дню поздней осени, собранное в областном центре «опорного края державы», в составе делегации общественности небольшого, но считавшего себя пупком планеты, городка попал и я.

Как и тот самый комбайнёр, надыбал в перерыве между  основной частью и частью заключительной  пару таких же «общественников», и мы, удивляясь съедобно-выпивательной роскоши обкомовского буфета, распробовали это разнообразие, начав с пива чешского «Пльзеньское» и завершая венгерским семидесятиградусным ликёром «Золотые рога». Этими «рогами» я сдуру успел восхититься почти до потери памяти, когда-то годы своей ранней северной юности.  Поэтому предупредил молодых строителей завтрашнего дня о подлой ревизионистской сущности вермута, предложил пить его не стаканами, а рюмочками… И всё равно, толи весь набор принятого, от пряного «Букета Молдавии» и карабахского «Октемберяна», залакированных водочкой, «Посольской», после чего все мы почувствовали себя «послами мира и прогресса», толи горьковатый привкус ударных «рогов» сыграли со мной невесёлую, но показательную для времени шутку. Вернувшись с третьим звонком в сияющий кумачом зал, я среди множества голов и разгорячённых лиц никак не мог найти наиболее постные нашей делегации и вынужденно протопал вперёд и сел в не самых передних, но ближе к трибуне с плакатом по всему полукругу сцены: «Коммунизм  – это молодость мира, и его возводить молодым!». С главным тезисом я был согласен, и, как бы выразив полное и безоговорочное одобрение, икнув сел в серединку почти свободного ряда.

 

Ведущий высокое собрание объявлял выступающих одного за другим, каждый из них недолго, но смачно гордился достижениями, своими и товарищей по коллективу, народ из буфетов прибывал, вокруг уже дышали «в едином порыве» товарищи по нашему счастливому времени «борьбы и тревог», а я, находясь в полудрёме переваривания бутербродов с  недосягаемой даже для передовых тружеников в простые будни «труда и свершений» сёмгой, тихо посапывал, наблюдая, как в старом дореволюционном кино, мелькание кадров новейшей истории.  И вдруг прозвучало что-то такое, необычное, заставившее меня поднять переполненную заботами о будущем голову и, протерев глаза, и настроив диафрагму и волну вглядеться и вслушаться в происходящее.  Это оказывается звон колокольчика ведущего, прояснивший не одну склонённую в заботах о народе голову, напомнил о торжественности момента, прервав начинающуюся сиесту. Собравшиеся, прекратив гомон переговоров с соседками, дружно захлопали. Я тоже присоединился, можно сказать, «в едином порыве». Переждав «несмолкающие аплодисменты» и отдельные хлопки, запоздавших проснувшихся, ведущий, в установившейся тишине, громче, чем обычно, видимо, для завершения побудки, объявил слово и имеет представительница трудящихся Нагайбакского района.

На трибуну пошла рослая, рыжеватая блондинка в полном соку, при всех достоинствах, что она успела продемонстрировать  пока шла мимо восхищённого президиума,  когда она навалилась налитым бюстом, хорошо видимым сквозь заграничную блузку, просвечивающую всеми оттенками живой плоти, на плоскость для бумаг и звонким голосом пионерской вожатой зарапортовала: «Я доярка свинокомплекса имени 65-тилетия Советской власти в год…»… И вот в этой напряжённо вытягивающей головы, заглядывающей многосотенным взглядом в разрез блузки, тишине раздался одинокий - нет, не смешок, а смех, радостный, счастливый и достаточно громкий. Обуревание одуреванием произошло то ли от распирающего меня сознания причастности к величайшим свершениям, то ли от забродившего в голове коктейля, принятого накануне, то ли от видения говорящего вымени, с задором перечислявшего цифры надоев от коров-рекордисток, а может, от картинки, которая всплыла неожиданно в памяти, ибо побывал я в этом свинокомплексе, где свиней, концлагерного вида покачивало от ветра и они уже не хрюкали, просто, хрипло воя, просили жрать у парочки скотников, возлежащих ниц на соломке в одном из свободных загончиков.  И всё же, скорее всего, при всех составляющих реальности сработало необычное сочетание  слов в названии, удивившее ещё тогда, при посещении «передового хозяйства». Теперь, когда его чеканно, выразительно и вдохновенно прокричало живое воплощение новизны, меня и подвело предательски проклятое, не совмещаемое с самым передовым учением марксизма - ленинизма подсознание… 

 

И даже не увидел боковым зрением, а почувствовал, как отодвинулись от меня с двух сторон борцы за светлое будущее, потянуло холодком из-за бордовых парчовых занавесей боковых дверей, закашлялся ведущий, забыв про звонок, и головы уже вытягивались в сторону уже опространствленного места, откуда вылетело, что-то чужеродно-вредоносное… Спасла ситуацию боевая доярка, она, не останавливаясь, продолжала  своё выступление и дошла до здравиц в честь партии, правительства, родных руководителей, далёких и близких и, наконец, Самого выдающегося деятеля всех времён и народов, вождя революционно освободительного движения на планете Земля и вне её пространств, в связи с дальнейшими достижениями в космосе… Пора было хлопать, и очнувшиеся движители «пространства и времени» вскочили и разразились такими оглушительными, чтобы не сказать сильнее, рукоплесканиями, что подняв исподлобья «вражеский» взгляд я успел увидеть перед волной вскочивших спин героиню посиделок. Она, красиво подняв вверх полноватые руки, рдея всем налитым телом, смущённо и горделиво хлопала одновременно сама себе и «передовым строителям коммунизма»…  Осознавая нелепость содеянного, придавленный свершившимся, я сидел, когда почти тысяча глоток скандировала: «Ленин! Партия!! Коммунизм!!!»…
В автобусе я не принимал участия в общей радости бытия, прикинувшись перебравшим шлангом, хотя выпить я бы мог ещё – ого-го. Не хотелось до конца портить, итак обгаженный, праздник делегатам от передового отряда советской науки, хотя к науке там, по-моему, никто особо и не имел непосредственного отношения.

Сразу с утра следующего трудового дня  меня вызвал первый секретарь городского комитета «ведущей и направляющей силы» и с прямотой фронтового командира разведчиков, каковым он и был в большой войне, спросил, брякнув кулаком по столу: «Ты у нас дурак или так – прикидываешься?».  Признав себя дураком, да ещё в безыдейном подпитии, и выразив своё соболезнование уязвлённому чувству верующих в бессмертие дела засушенного Геракла мысли, я удалился свершать запланированные подвиги.  Но на этом моя, необычно и почему-то так гладко начинавшаяся карьера молодёжного деятеля была благополучно прервана…

И я до сих пор благодарен разведчику за те непечатные слова, которыми он сопроводил свои объяснения по поводу моего непонимания историко-политического момента…
Поэтому, вновь недопонимая всю остроту исторической обстановки, приведшей «наш бронепоезд на запасный путь»,  и, «итожа то, что прожил и, роясь в днях – ярчайший где? Я вспоминаю одно и то же» – денёк  осенний в ноябре…
02-11-2011