Страницы истории. ( Так в оригинале)

Убийца Полуляхов и подельник Казеев

 Современники оценивали преступление, о котором пойдет речь, как одно из страшнейших того времени. С целью грабежа были убиты: член судебной палаты Арцимович, его жена, их сын 8-летний мальчик, дворник и кухарка.

Убийца Полуляхов производил «удивительно симпатичное впечатление», и следователь никогда не испытывал такого сильного потрясения. После вызова на допрос в дверях появился среднего роста молодой человек, которому не было еще 30 лет, с каштановыми волосами, небольшой бородкой, с отпечатком врожденного изящества, даже под арестантским костюмом, с удивительно красивыми глазами – следователь говорил, что не видел более мягких, добрых глаз.

И голос у арестованного был такой же мягкий, приятный, бархатистый, добрый и кроткий. Такой же чарующий, как и глаза. Полуляхов принадлежал к числу «настоящих убийц», расовых, породистых, которых очень мало даже на Сахалине. Эти «настоящие убийцы» среди людей, это — тигры среди зверей.

Голос Полуляхова лился в душу, его глаза очаровывали, от него веяло такой добротой. И нужно много времени, чтобы разобрать, что вместо чувства этот человек полон только сентиментальности. Но первое впечатление, которое производит этот человек, — люди чувствуют полное доверие к нему, и следователь даже подумал, что несчастная госпожа Арцимович, когда он вошёл ночью в её спальню, могла доверчиво говорить с ним, не опасаясь за свою жизнь.

Он вырос в уверенности, что будет жить богато. Он рос у дяди, старого богатого торговца, который постоянно говорил ему: «Умру, — всё тебе останется». Полуляхов учился недолго в школе, но настоящее воспитание получил в публичном доме. Взяв из школы, дядя поставил Полуляхова в лавку, чтобы приучался к торговле. Приказчики, чтобы им удобнее было красть, начали развращать хозяйского племянника. С двенадцати лет они начали его брать с собой в позорные дома. Полуляхов был красивый мальчик, женщины ласкали и баловали его. Это льстило мальчику, и он таскал из кассы, чтобы ходить туда. Так тянулось лет пять. Чтобы прекратить воровство приказчиков, дядя взял кассиршу. Полуляхов соблазнил эту молодую девушку, и она начала для него красть. С этой кассирши Полуляхов и стал презирать женщин: «За слабость за ихнюю. Просто погано. Всё, что хочешь, сделают, — только поцелуй. Чисто животные».

Женщины скоро надоедали Полуляхову. При наружности Полуляхова, верить в его большой и скорый успех у женщин можно. Полуляхову доставляло удовольствие тиранить, мучить, причинять боль влюблявшимся в него женщинам. Когда ему было около 18 лет, дядя открыл воровство, выгнал кассиршу и прогнал Полуляхова из дому.

Полуляхов пустился на кражи, но «неумелый был», скоро попался и сел в тюрьму. Это было для Полуляхова «вроде, как университет».

Из тюрьмы Полуляхов вышел с массой знакомств, со знанием воровского дела, и с этих пор его жизнь пошла одним и тем же порядком: после удачной кражи он шёл в позорный дом, кутил, в него влюблялась там какая-нибудь девушка, и он становился её «котом». Ему она отдавала каждую копейку, для него просила, воровала деньги. Потом девушка надоедала Полуляхову, он опять шёл на «хорошую кражу», прокучивал награбленное в другом учреждении, увлекал другую девушку.

При этом надо заметить, что Полуляхов почти ничего не пил. Эта угорелая жизнь время от времени прерывалась высидками ""по подозрению в краже""

Первый раз убил нечаянно, на краже попался ночью. За ним погнался дворник. Подпустил его поближе, обернулся, выстрелил из револьвера. Потом в газете прочёл, что убит неизвестным злоумышленником дворник такой-то.

В то время, как Полуляхов сгорал от нетерпения, не находил себе места, метался из города в город, «во сне даже другую жизнь и свою торговлю видел», он сошёлся с молодой женщиной Пирожковой, служившей в прислугах, и громилой Казеевым, ходившим тоже «по большим делам».

Полуляхов с Пирожковой жили в одном из южных городов, а Казеев разъезжал по городам, высматривая, нельзя ли где поживиться. И вот однажды Полуляхов получил телеграмму от Казеева, из Луганска: «Приезжай вместе. Есть купец. Можно открыть торговлю».

Арцимовичей погубил несгораемый шкаф, который вдруг почему-то выписал себе покойный Арцимович. Покупка несгораемой кассы вызвала массу толков в Луганске. Заговорили об огромном наследстве, полученном Арцимовичем: «Иначе зачем и кассу покупать? Всё обходились без кассы, а вдруг касса!».

Луганск определил точно и цифру наследства: семьдесят тысяч. Эти слухи дошли до Казеева, приехавшего в Луганск пронюхать: «Нет ли здесь кого?», и он немедленно «пробил телеграмму» Полуляхову. Всё благоприятствовало преступлению.

Арцимовичи как раз рассчитали горничную. Полуляхов подослал к ним Пирожкову. Те её взяли. Пирожкова служила горничной у Арцимовичей, а Полуляхов и Казеев жили в городе, как двое приезжих купцов, собирающихся открыть торговлю.

Было ли это убийством с заранее обдуманным намерением, или просто, — как часто бывает, — грабёж, неожиданно сопровождающийся убийством?

— Не надо неправду говорить. Я сразу увидел, что без «преступления» тут не обойтись: очень народу в доме много. Казеев не раз говорил: «Не уехать ли? Ничего не выйдет!» Да я стоял: «Когда ещё 70 тысяч найдёшь?» — говорил потом Полуляхов.

Полуляхов расспрашивал всех, что за человек Арцимович, и с радостью, вероятно, слышал, что это — человек грубый.

В сущности, он «распалял» себя на Арцимовича. Полуляхов, быть может, боялся своей доброты. С ним уже был случай. Вооружённый, он забрался однажды ночью в квартиру, с решением убить целую семью. Накануне убийства, вечером, Полуляхов бродил около дома Арцимовичей. В это время из калитки вышел Арцимович.

Увидав мелькнувший во тьме силуэт, Арцимович крикнул: «Что это там за жульё шляется?».

Думал ли он, что в эту минуту в двух шагах от него его убийца, что этому колеблющемуся убийце нужна одна капля для полной решимости. Пирожкова познакомила ещё раньше дворника Арцимовичей с Полуляховым и Казеевым.

Казеев, всё ещё предполагавший, что готовится только кража, «закидывал удочку», не согласится ли дворник помогать. Тот поддавался.

В вечер убийства дворник Арцимовичей был приглашён к «приезжим купцам» в гости. Разговор шёл о краже. Дворник «хлопал водку стаканами, бахвалился, что всё от него зависит». Предполагалось просто напоить его мертвецки, до бесчувствия.

Они стащили дворника в сарай. Полуляхов налил водки себе и Казееву. Молча они дошли до дома Арцимовичей. У калитки их ждала Пирожкова.

— А я-то слышу, как у неё зубы стучат. Обнял её, поцеловал, чтобы куражу дать. «Не бойся, — говорю, — дурочка!» Колотится она вся, а шею так словно тисками сдушила. «С тобой, — говорит, — ничего не боюсь». Ничего мы об этом не сказали, ни слова, а только все понимали, что убивать всех идём.

Полуляхов пошёл вперёд. За ним шёл Казеев, за Казеевым — Пирожкова. Из коридорчика они вышли в маленькую комнату, разделявшую спальни супругов: направо была спальня Арцимовича, в комнате налево спала жена с сыном. Полуляхов знал, что Арцимович спит головою к окнам.

— Темно. Не видать ничего. В голове только и вертится: «Не уронить бы чего?» Нащупал ногой кровать, размахнулся…

Первый удар пришёлся по подушке. Арцимович проснулся, сказал «кто» или «что»… Полуляхов «на голос» ударил топором в другой раз. Полуляхов остановился. Ни звука. Кончено.

Затем убили в кухне кухарку. Полуляхов сбросил окровавленный армяк, вытер об него руки, зажёг свечку и без топора вошёл в спальню госпожи Арцимович.

— Надо было, чтоб она кассу отперла. Замок был с секретом.

Арцимович, или «госпожа Арцимович», — как всё время говорит Полуляхов, — сразу проснулась, как только он вошёл в комнату. В ходе долгого диалога ее заставили открыть сейф и отдать деньги, но там оказались не ожидаемые 70 тысяч, а всего полторы и триста рулей казенных. В гневе Полуляхов сначала убил топором и жену Арцимовича, и ребенка.

—Ударил его топором, хотел в другой раз, — топор поднял, а вместе с ним и мальчика, топор в черепе застрял. Кровь мне на лицо хлынула. Горячая такая… Словно кипяток… Обожгла… Я и об нем думал, когда по комнате ходил. Оставить или нет? «Что же, — думаю, — он жить останется, когда такое видел? Как он жить будет, когда у него на глазах мать убили?» Я и его… жаль было… Ну, да о своей голове тоже подумать надо — мальчик большой, свидетель. Тут во мне каждая жила заговорила, — продолжал Полуляхов, — такое возбуждение было, такое возбуждение, — себя не помнил. Всех перебить хотел. Выскочил в срединную комнатку, поднял топор: «Теперь, — говорю, — по-настоящему мне и вас убить надоть. Чтоб никого свидетелей не было. Видите, сколько душ не из-за чего погубил. Чтобы этим и кончилось: друг друга не выдавать. Чтоб больше не из-за чего людей не погибало. Держаться друг друга, не проговариваться». Глянул на Казеева: белее полотна, а Пирожкова стоит, как былинка качается. Жаль мне её стало, я её и обнял. И начал целовать. Уж очень тогда во мне каждая жила дрожала. Никогда, кажется, никого так не целовал!

Этот убийца, с залитым кровью лицом, обнимающий сообщницу в квартире, заваленной трупами, — это казалось бы чудовищным вымыслом, если бы не было чудовищной правдой.

Пирожкова из любви к Полуляхову не захотела пойти ни к кому в сожительницы и была отправлена в дальние поселья, на голод, на нищету…

В ту же ночь Полуляхов, Пирожкова и Казеев исчезли из Луганска. Они жили по подложным паспортам. И полиции никогда бы не удалось открыть убийц, если бы в дело не вмешался пасынок Арцимовича. Молодой человек, задавшись целью отыскать убийц матери и отчима, объехал несколько южных городов, искал везде. Переодетый, он посещал притоны, сходился с тёмным людом.

И вот, в одном из ростовских притонов он услышал о каком-то громиле, который кутил, продавал ценные вещи, поминал что-то, пьяный, про Луганск.

По указаниям молодого человека, этого громилу арестовали. Это был Казеев.мОн был потрясён, разбит страшным убийством. Он мечтал о перемене жизни. Ему хотелось бросить «своё дело» и поступить в сыщики.

Заблудившись в преступлениях, Казеев поверил, что его помилуют и оставят в сыщиках, и выдал Полуляхова и Пирожкову, указал, как их найти, будучи совершенно уверен, что их «за убийство судьи беспременно повесят».

Суд над убийцами Арцимовичей производил ужасное впечатление. Полуляхов держал себя с беспримерным цинизмом; рассказывая об убийстве, он прямо издевался над своими жертвами, хвастался своим спокойствием и хладнокровием. И всё время ждал смертного приговора.

— Как встали все, начали читать приговор, у меня голова ходуном пошла. Головой даже так дёрнул, будто верёвка у меня перед лицом болтается. Однако думаю: «Поддержись теперь, брат, Полуляхов. Уходить с этого света, — так уходить!» И сам улыбнуться стараюсь.

Когда прочли «в каторжные работы», Полуляхов «даже ушам своим не поверил».

Когда преступников, среди толпы, вели из суда, вдруг раздался выстрел. Пасынок Арцимовича выскочил из толпы и почти в упор выстрелил в Полуляхова из револьвера. Пуля пролетела мимо.

Стрелявшего схватили, а Полуляхов, как только его привели в острог, сейчас же потребовал смотрителя и заявил, чтоб пасынка Арцимовича освободили.

Полуляхова и Казеева посадили в один и тот же номер Александровской кандальной тюрьмы, и «товарищи» взяли себе рядом места на нарах.

Казеева убили во время дерзкого побега — среди бела дня его устроил Полуляхов. Сам он погиб через год: его придавило громадным деревом. Каторжники, пытавшиеся приподнять дерево, услыхали последние слова: «Прости, Господи…».