Вагонные споры в немецком «Сапсане», или Жить надо там, где хорошо

В последнюю неделю 2012-го путешествую из Петербурга в Москву на «Сапсане». Вечер, вагон-буфет, за окном проносятся едва освещённые селения, за столиками — весёлые споры, смех, звон бокалов. Напротив меня сидит девушка, пьёт чай. К нам подсаживаются двое: она — бойкая, располневшая блондинка лет тридцати, хрестоматийная бизнес-леди, он — лысый, чернявый, бандитского вида. Не перестаю удивляться, когда люди с таким лицом оказываются не убийцами или грабителями, а бизнесменами средней руки. Удивляюсь и в этот раз. Блондинка оживлённо чирикает, листая меню, обсуждает блюда, и девушка втягивается в разговор. Я ныряю в планшет, делая вид, что занята чем-то важным. 
© Елизавета Александрова-Зорина

СРЕДНИЙ КЛАСС МАРШИРУЕТ В РАЙ
Вспомнив пару гастрономических случаев из жизни, блондинка предлагает поговорить о новогодних праздниках.
— Я буду в Индии, уже упаковала чемоданы… — щебечет она, перечисляя необходимые в поездке вещи: платья, туфли, бриллианты.
— А у меня скромный отдых, — стыдливо пожимает плечами девушка. — Горные лыжи в Андорре.
И обе, придвинувшись, словно лучшие подружки, делящиеся секретами, долго нахваливают выбор другой и, галопом по европам и америкам, вспоминают путешествия по миру. Наверное, моё любимое слово «Крым» у них считается нецензурным. А я гадаю, поинтересуются ли они, так много узнавшие друг о друге, как кого зовут.

— А вы как будете отмечать? — и три пары глаз берут меня на прицел.
— Я буду спать, — хмурю я брови, уткнувшись в планшет. — А на каникулах собираюсь работать, писать. — И, в подтверждение своих слов, киваю на разложенные передо мной черновики.
Надеюсь, теперь отстанут. Но это у бунинских барышень было лёгкое дыхание, а у моих современниц — лёгкое мышление. Телевизор научил их всё объяснять со своей высоты и не сдавать позиций.
— О, журналистка! — понимающе улыбается блондинка. — Я и сама хотела быть художницей, да вот в юристки подалась… А журналистом быть так интересно! Вы видитесь с разными людьми, с Путиным, например…
Ох, зря она про Путина. Бросив притворятся, я откладываю планшет.
— Да, Путин, — услышав знакомое слово, кивает «бандит».
— Я бы хотела взять у него интервью! — продолжает блондинка. — А вы? Разве не хотели бы у него что-нибудь спросить?
— Что спросить? Сколько они украли?
Мои спутники вздрагивают.
— Ну, зачем вы так… — дует губы блондинка.
— Что было, то прошло, — «бандит» выплёвывает слова, как семечки.
— Значит, всё-таки было? — ловлю я его на слове. — А вернуть не хотят?
Блондинка заливается смехом. Девушка поднимается из-за стола и, раскланявшись, ретируется. Но блондинка — типичная современная женщина, ей главное — на своём настоять.
— Согласитесь, личность-то неординарная!
— Серый мужичонка, пол-России таких.
— Он же президент! — всплеснула руками блондинка.
— Мало ли было посредственностей на троне.
— Всё не может быть сразу, — вставляет немудрёную мысль «бандит». — Потом всё будет. Наберитесь терпения.
— Когда потом? В загробной жизни? Он уже 12 лет у власти.

«Бандит» сосредоточенно жуёт кукую-то мысль, глядя на меня, как на врага народа.
— Я по себе сужу. Десять лет назад любой мог на меня наехать, вломиться ко мне в офис. Менты, ФСБ-шники… А теперь — живу спокойно.
Вот он, критерий «стабильности».
— А закрытые роддома, школы, дома культуры? В больницах приказ — через две недели выписывают, будь ты хоть при смерти. Конечно, если не заплатишь…
Ни один мускул не дрогнул на его лице. То ли здоровье богатырское, то ли лечится за границей.
— В Америке вообще всё платно! — кривится он.
— А на луне и вовсе больниц нет, и что?
— А вы что, Болотную хотите? — срывается он на визг.
Ах, вот что! Результат телевизионного зомбирования: Путина не любит — значит, любит Америку и ходил на Болотную.
— Я считаю, что всё должно быть платно, кроме emergency, — решила блеснуть заморским словечком блондинка.
— А если денег нет — сдохнуть?!
Оба непонимающе переглядываются. Действительно, а что такого, у них же деньги есть.
— Вы живёте в нищей стране, — взываю я к состраданию. — У людей на лекарства-то не всегда хватает, а вы говорите о лечении.
Дальнейший разговор напоминает беседу с нацистами, объясняющими, почему одни люди имеют право на жизнь, а другие — нет.
— Я вам скажу удивительную вещь, — тоном изрекателя истины в последней инстанции говорит блондинка, — денег нет только у тех, кто не хочет работать.
— Вы шутите?! Врачи, учителя, научные сотрудники, инженеры — все они не хотят работать?
— Я работаю — и зарабатываю, — гнёт она своё. — Почему я своими налогами должна кормить тунеядцев?
— Это учёные — тунеядцы?
— Хороший учёный всегда пристроится заграницей.
Вот потому мы и едем на немецком «Сапсане»…

— А если он патриот?

Не хочет уезжать?
— Пусть потерпит, лет через пять…
Да-да, самые популярные словечки кремлёвских пропагандистов: «надо», «будет», «скоро», «лет через пять-десять». (Привет советскому агитпропу! - прим. Р.Краснов)
— ...У меня друг — гениальный математик, он прекрасно зарабатывает в России. Работает в крупной западной консалтинговой компании!
Не знаю, плакать или смеяться.
— Поверьте, я знаю, что говорю, — продолжает блондинка, — я была чиновником высокого ранга, но всё бросила и ушла в бизнес. Мне надоело работать за копейки.
— Да бросьте, среди чиновников вор на воре и вором погоняет. О каких копейках вы говорите?..

Расплатившись, «бандит» встаёт из-за стола, буркнув: «Я на минутку…» И больше не возвращается. Блондинка садится напротив меня.
— Хочу вас внимательно разглядеть…
Мы смотрим друг на друга, как солдаты древних вражеских армий, изумляясь, что у врага — тоже две руки, две ноги и человеческое обличье.
Сбросив маску жизнерадостной, успешной женщины, блондинка рассказывает о себе. Её карьера «высокого чиновника» оказывается прокурорским креслом. Ушла из-за маленькой зарплаты и изматывающей бумажной волокиты.
— Вам-то чего не хватает? — устало спрашивает она.
— Причём тут я? По сторонам посмотрите, нищая, полуфеодальная страна, банановая республика. Во власти — подонки, народ — тёмен, забит…
— Да вам что до этого? — она оценивающе оглядывает меня. — У вас-то всё в порядке.
— Разве можно судить по себе?
— А как иначе? — искренне изумляется она. — Если у меня всё хорошо, значит, власть хорошая!
— А если я в противогазе, а в вагон пустили газ — и вы все задохнулись? А я говорю: я же жива, значит, воздух нормальный?
— Народ не хочет работать! — стучит она кулаком по столу.
— А ещё он не хочет учиться, лечиться и, вообще, жить…
— Да что вы заладили, народ, народ… Водка — всё, что им нужно!
Ага, врождённая потребность, национальная особенность.
— А как не пить, если работы нет и жить не на что, а в округе последнюю больницу закрыли?
Но у блондинки на семь российских бед один ответ:
— Хотели бы работать, стали бы фермерами! Завели бы корову, картошку бы высадили на продажу.
Вперёд, к натуральному хозяйству!
— И вытеснили бы с рынка аргентинское мясо, нидерландскую картошку и китайский чеснок… — я пытаюсь быть ироничной.
Но моя собеседница непробиваема:
— Просто им бухать больше нравится, чем работать.
— Вообще-то мы в ВТО вступили... — напоминаю я.
— И что? Подумаешь…
— Да вы посмотрите на Европу, Штаты — как они поддерживают фермеров. Мы тратим на сельское хозяйство один процент бюджета, а Норвегия — семьдесят!
И тут наступает неожиданный момент истины.
— Да, в Европе хорошо, — глаза блондинки мечтательно туманятся. — Там всё правильно устроено!
— Да нет, я не говорю, что там всё правильно…
— Там всё правильно, — перебивает меня блондинка. — И я хочу там жить. И буду!
Такого поворота я не ожидала.
— А ностальгия не замучает?
— Да какая ещё ностальгия?! Жить надо там, где хорошо! Правда?

Святая правда. Только, по-моему, надо делать «хорошо» там, где живёшь, разве не так? Мы прощаемся, желаем друг другу хороших праздников. Она уходит, а я достаю ручку, готовясь записать разговор. И в этот момент ко мне за столик подсаживается пьяная девица, потрёпанная, бедно одетая. Она обводит вагон бараньим взглядом, и вдруг её начинает рвать. Иностранцы, сидящие за соседним столиком, брезгливо отворачиваются. Утерев грязный рот рукавом, девушка падает лицом на стол и засыпает.

Какой социологический срез за одним столиком: сытый средний класс, мечтающий о европейском рае, интеллигенция, беспощадная и бессмысленная, и народ — униженный, отупевший и пьяный. А за окном уже мелькают огни большого города, многоэтажные стоглазые чудовища, похожие на колумбарии, дорогие бутики, бараки и подвалы, в которых ютятся чернорабочие, правительственные учреждения — московский melting pot, плавильный котел, который всё переварит.
На привокзальной площади трутся бомжи, почерневшие от злобы и нищеты мужчины, опустившиеся женщины. Отвратительные, грязные, злые. Ночуют прямо на земле, набросав картонных коробок и тряпья, спят, укрывшись рваными ватниками. С платформы доносится бравурная песенка про Москву и златые купола, которая встречает «Сапсан».

— Эй, подруга, подай русскому бомжу! — кричит мне вслед бродяга.
Я оборачиваюсь.
— Россия! Владимир Владимирович! — отрыгивает он слова, вцепившись глазами в мою сумку. Кто научил его этой кричалке? Кто-нибудь из сапсановских пассажиров?
Я достаю мятую купюру, которая тут же исчезает в его кармане, а пьяное подобострастие в глазах сменяется злобой. Я хочу что-то ему сказать, но не нахожу слов, и бродяга, отвернувшись, спешит к своему бомжацкому лежбищу. Потому что жить надо там, где хорошо.