К ВОЗОБНОВЛЕНИЮ РУССКОГО

Есть трудность быть русским. Говорить по-русски, даже зваться русским – трудно, и эта трудность все нарастает, громоздится на повседневные, и невозможно жить, не именуя и самому при этом не именуясь.

Крушение СССР, утянув в Лету “советское”, не вернуло русскому его прежних прав. В этом имени сегодня звучит не столько идентичность, сколько забота об идентичности. В нем нет простодушия, сплошной вызов – именем потерянного достоинства. Фактом стала сама эта потеря, и она больше отличает русского, чем старое имя; отличает, но не роднит. Мы не столько русский народ, сколько вид, потерявший имя, – даже этим не объединенный в сообщество.

Безъязыкое и безымянное государство ведет в своих пределах войну, а ведь война – крайняя форма испытания суверенитета. Людей, обреченных войне, которой ни их язык, ни их воспитание, ни их культура и власть не дают объяснения, фактически подталкивают к варваризации. То последний оставшийся, темный путь в безграничьи, в скудных землях, не смеющих соотнестись на собственном языке с собственным прошлым. В жалком человеке, избегающем солидарности даже на речевом уровне – русскоязычном уроде в массе нерусскоязычных россиян.

Мы можем потерять свою страну, – Россией она будет при этом называться или как-то иначе. Останется сумеречная зона, где зачем-то говорят на порченном русском, как ныне балакает Брайтон Бич на языке, принадлежавшем некогда великому месту, откуда ушли, так ни к чему другому и не пристав.

“Русское” сместилось в поле препирательств, административных определений; его осевая роль в русской культуре уже несущественна. Имея дело с опустошенным собственным именем, словом-чучелом, культура избегает именовать себя русской, и бежит всех связанных с этим трудностей. Она забредает в псевдонимику, вытравливая в себе навык спрашивать. Она бросает человека, а тот привыкает без нее обходиться. Уже не нужна школа, не нужна и книга, написанная по-русски. Русская варваризация этих дней – смывает имена.

 Она смывает и прошлое.

Непродуманная, трусливо обойденная в 1991 году задача преемства новоставшей России сегодня мстит нежеланием гражданина сжиться с государством. Случившееся, и ни в какой ряд не вращенное – не привилось.

Кому наследует новая Россия: дофевральской России-империи? Кратковременной Российской республике – имперской демократии весны-лета 17-го года? Октябрьской Р.С.Ф.С.Р.? Призрак ее воскрес было в 1990-1991 гг. и, собственно, только он один и вытекает из денонсации Союзного договора 1922 года. Или все же покойному СССР – сверхдержаве, победителю Второй мировой войны и соучредителю ООН?

На этот вопрос не стали отвечать, предпочли самый странный в правовом отношении вариант СССР-РФ, то есть правопреемство от интернациональной сверхдержавы к национальному государству, отчуждая новое государство от всех его исторических и культурных символов разом.

Источник крушения советского идеализма в перестройку – попрание “русского”. До “советского” русское было всеобъемлюще. В теле советского оно стало альковным, частным и слегка оппозиционным обособлением круга “наших”. Этнические манипуляции (включая историю с “внутрисоюзной суверенной Россией”) окончательно политизировали русское имя, сделав его просто непригодным для глубинного личного исповедования.

“Советское”-то и сузило, ограничило “русское”! А вослед явился казенный обормот “россиянин”, о котором до того не слыхали и который, как йети, никому не встречался. (Написана уже и кантата “Не русский я, но россиянин” – для исполнения в протокольных случаях). А представь Америку, житель которой больше не смеет зваться американцем, но только “американером” или “американменом”.

Из цивилизации вынули штифтик, и головоломка-рубик распалась. Русское не было опрокинуто силой, не было подавлено. Русское обезлюдело.

СССР был жесток и человечески несправедлив; за это мы дали его погубить. Но сломав СССР, поломали и мировой порядок – послевоенное, тоже несправедливое мироустройство, где скрученное биполярностью, билось под гнетом Лихо. И вот, мы все в другом мире, – где вовсе нет шкалы “справедливого”, смыта и смещена градуировка, и только сила сильных да мошна богатых признаны за какой-никакой аргумент.

Это не добрый к нам мир. Это мир людей, к нам вовсе не расположенных, помня о нас что-то злое и повидавших нас во зле. Это мир, где были и еще будут попытки нас вовсе стереть из карт: нет страны – нет проблемы. Новый мир иррационален – мы и оживили это иррацио сами – “черное зеркало”, кривой образ России. Что же теперь, биться с зеркалом? интриговать против теней?
Сегодняшняя вражда к миру за то, что он якобы источник помех нам как русским, повторяет ужасную ошибку – недавнюю нашу измену СССР. Мы ничтожны без Мира. Есть родство русских в немыслимости жизни без душевного устроения Мира.

И однако мы уже готовы вновь испытать Мир на прочность, как давеча пытнули СССР!

...Мириады живых связей – их так недолго разрушить. Не так ли повалили “империю зла”? Нужно это России, хорошо это нам?
То, что мир полон мерзостей, не оправдывает его разрушителей, – и не в помощь роющимся в обломках, на помойке нового мира. Отныне власть правит не именем опережения, а именем навсегда закрепляемого отставания. Нам велено занять место в спецклассе для “трудных подростков”, с неясной перспективой быть когда-то принятыми в чистое общество – в случае, если понравимся господину инспектору.

Поколение побега из СССР – отцы-основатели отходят в старение, в роздых, отступают в износ. Некуда больше жить сегодняшним днем и людьми его. Больше не нужно случайных людей у руля.

Отсюда: каков ответ России на вызов ее собственного Поворота? “Столбовая дорога мировой цивилизации” – было глупо, но ведь это был хоть какой-то ответ! Не поворачивают в “куда-то” – поворачивают ради чего-то, во имя чего-то.

“Российское своеобразие “ – не ответ. Hикакое наше решение не освободит нас от задачи освоения всех инструментов западной цивилизации.

Западный мир развил и нюансировал тончайшую цивилизацию, самые трудности и задачи которой мы чаще всего не способны оценить, даже зная о них понаслышке. Новые коммуникации, финансовые инструменты, межнациональная интерференция институтов, быстрое приспособление экономики и политики к не-биполярному (изотропному) миру – создают среду другого, еще менее знакомого нам человека, чем прежде привычный “американец”, “европеец” или иной чужак (а и те большей частью – приблизительные карикатуры).Западное было хоть чуть-чуть доступно, что говорить о прочих? Между тем, в ХХI миры открыто сочтутся, и не в условном “общемировом” пространстве – своими универсалиями.

Каковы будут наши?

И если мы не освоим эту среду – не только овладеем технологически ее инструментарием, но и с понятием, каков смысл, дух, цели его владельцев – дополнив им духовно осознанное наше – они обратят нас в собственное продолжение, дополнятся и продлятся в наших детях.

Мы обживаем сегодня свою судьбу. И не существует “дел поважнее”. Политика для нас теперь не так срочно. Срочно для нас – русская цивилизация. А цивилизация начинается с того, что мы вслух, по-русски, безбоязненно обсуждаем свои дела. Россия должна разучивать свою цивилизацию прошлого как сольфеджио. И другие цивилизации для нас столь же важны: они суть ноты нашей.

Процессы в России чудовищны оттого, что исчезла продуктивная cреда идей – сообщество задачи, сообщества цели, сообщество дела (три сообщества в едином!). Нет причин мыслить, нет поводов разговаривать друг с другом на этот счет. То, что ныне творится с Россией – рывки децеребрализованного существа, с удаленной корой полушарий. Единичные усилия интеллектуалов спасают только их самих.

Русская растерянность носит не политический и не эмоциональный характер – она “хорошо организована”, закостенев в формах российского интеллектуального рынка.

И наконец, Москва.

Москва сегодня – стратегический плацдарм суверенитета, место рывка; плохое, но единственное реальное. Пружина этого проблематичного суверенитета еще должна распрямиться. Не так “столица России” (этого как раз и нет), как столица русских.
Фактически, “московский феномен” имеет в основе тот стартовый набор, которого москвичи лишили других: образование, языки, связи, свободный доступ к иностранному и неограниченное распоряжение ресурсами советского наследия (в ликвидной форме). Бандитская, мерзкая, обожравшаяся Москва – город опасных людей, остров силы и риска, награбленных и отовсюду стянутых средств – возможный ответ на вопрос “зачем было все это?”. Здесь с России взяли оброк на русский ХХI-й век. Взяли на правеже и без возврату. Но может быть, русское еще раз начнется с московского?

Россия стала маленькой, темной, ничейной. Она другая, чем проклятая нами и иная, чем управляемая “ими”. Она сама по себе. Но как она ни тесна, именно эта Россия уже полита собственной кровью. За нее уже плачено жизнями не только случайных жертв – за нее отдают жизни. Смертями эта Россия выкуплена у случайностей своего появления – и прирастает, приживляется к имени собственному.

Я бы сказал просто, тихо сказал бы: страну надо вернуть. Здесь ведь неплохо жить, признаться, вот и обоснуемся здесь. Еще не раз станет жутко; будет и страшней, чем теперь. Нас ждут плохие новости в долгом ряду скудных, жестоких лет. Сменятся люди, и иные из них будут нам отвратительны. Но ясно станет, по крайней мере, из-за чего собственно мы умираем. А пока это знают одни убийцы.