13.12.2012 04:00

Сокровищница мировой литературы. Максим Богданович.

На модерации Отложенный

Вы, любители порыться

В ветхих, выцветших страницах

Книги, много лет забытой,

Блеклый в ней найти цветок, —

Просмотрите этот томик:

Я прокладывал бумагу

Свежими в те дни цветами

Мыслей искренних и чувств.

9 декабря 1891 года родился Максим Богданович – блестящий поэт, прозаик, критик, публицист, переводчик и историк, самый молодой классик белорусской литературы. Он был одним из основателей белорусской литературы: первый активно разрабатывал такие сложные поэтические формы, как терцина, триолет, октава, рондо, вместе с Я.Купалой и Вл.Жилко считается основателем сонета, положил начало урабанистической поэзии и профессиональной литературной критике, был новатором в сфере перевода.

Коротким был жизненный путь поэта, еще короче – творческий... Но благодаря своей гениальной одаренности в таких узких временных рамках истории Максим Богданович смог осуществить свой великий творческий подвиг – стать одной из первых звезд на небосводе белорусской национальной поэзии, оказаться в центре литературно-общественного движения Беларуси начала ХХ в., быть лучшим критиком и историком родной литературы, ее классиком, отличным переводчиком и прозаиком.

Отец поэта, Адам Егорович (1862 − 1940), сын безземельного (бывшего крепостного) крестьянина, известный этнограф, фольклорист, языковед, окончил Несвижскую учительскую семинарию и работал в Минске (1885 − 1892) заведующим 1-го городского начального училища.

Мать, Мария Афанасьевна (1869 − 1896), учительница по образованию, училась в Земской учительской школе в Петербурге.

Детей в семье Адама Егоровича и Марии Афанасьевны было четверо: Вадим (1890 г.р.), Максим (1891 г.р.), Лев (1894 г.р.) и Нина (1896 г.р.). Несмотря на то, что в семье Богдановичей разговаривали по-русски, уклад жизни, привычки, вкусы, образ мыслей в своей основе были белорусские. Здесь дети слышали белорусские сказки, песни, поговорки. Отец уделял много времени своим сыновьям и привил им любовь к литературе. В одном из писем к своему другу Максим писал: "Меня воспитывал отец. Тогда я показывал вам его библиотеку. В ней есть всё существенное, что появляется в литературе всего мира. Мы с детства проходили эту мировую школу… Разумеется, главное внимание обращалось на славянские литературы… ".

Однако, по мнению самого Адама Егоровича, поэтический дар Максим унаследовал от матери, обладавшей, "необыкновенной живостью восприятия и повышенной чувствительностью в обыденной жизни", а также от бабушки по отцовской линии Анэли (Анны) Фоминой Осьмак, которая, как писал отец поэта в своих воспоминаниях: "была прекрасной рассказчицей народных сказок, – дар, несомненно, поэтический, – унаследовав эту способность частично от своей матери Рузали Казимировны Осьмак, обладавшей этим даром в высокой степени. Передача сказочного сюжета для нее было творческим актом; каждый раз она вносила в обработку сюжета новые черты; говорила сильно нараспев, придавая повествованию заметную ритмичность...Она знала на память множество белорусских песен и вообще была носительницей и хранительницей народной старины: обрядов, обычаев, гаданий, преданий, пословиц, поговорок, загадок, народных лекарственных средств".

Летом 1892 года семья Богдановичей переезжает в Гродно.

Здесь рядом с матерью и братьями Вадимом и Лёвой прошли самые счастливые 4 года детства Максима, неожиданно закончившиеся страшной трагедией. 4 октября 1896 г. в возрасте 27 лет от туберкулеза легких, обострившегося после родов и впоследствии преследовавшего всю семью Богдановичей, умирает Мария Афанасьевна, отца переводят в Нижний Новгород.

В Нижнем Новгороде у Адама Богдановича завязались дружеские отношения с Максимом Горьким, с которым, они сразу нашли общий язык, им помогла "одна большая страсть к книгам, возможность обмениваться мнениями по разным литературным вопросам". Вскоре Адам Егорович и Алексей Максимович породнились, женившись на сёстрах Волжиных. Горький часто бывал у них дома, он оказал влияние на любовь мальчика к литературе. Сам Адам Богданович был учёным, много занимался исследованием истории, этнографии и фольклора белорусского народа. Максим любил читать его записи и, безусловно, все это способствовало тому, что уже в десятилетнем возрасте Максим пытается создавать литературные произведения на родном языке.

Богдановичи и Пешковы.

Алексей Максимович подарил своим друзьям гравюру с изображением Мадонны - фрагмент знаменитого шедевра эпохи Возрождения Рафаэля Санти, ставшую семейной реликвией, которую Богдановичи всегда возили с собой при многочисленных переездах.

Мадонна - один из центральных образов в творчестве М.Богдановича, он раскрывается в поэмах “У вёсцы”, “Вераніка”, в цикле стихов “Каханне і смерць” и др. Для поэта - это Беларусь, источник вдохновения. Она “была для яго “светач думкі, святая ружа”, і якой адной ён мог як паэта маліцца і слугаваць”, – писал Иван Замотин, один из первых исследователей творчества М.Богдановича.

В 1932 году, уже после смерти поэта, его отец был арестован Ярославским отделением ОГПУ и был освобожден по ходатайству жены Максима Горького.

Своим воспоминаниям о Горьком Адам Богданович посвятил книгу "Страницы из жизни Максима Горького".

По иронии судьбы и пещерной тупости белорусских националистов, кичащихся своей показной преданностью всему, что связано с Максимом Богдановичем, улица Минска, с 1936 года носившая имя Максима Горького, в 1991 году была переименована в улицу Максима Богдановича. Не думаю, чтобы поэт, если бы он был жив, одобрил такую подлость по отношению к другу своего отца и одному из своих самых выдающихся литературных наставников. Но что взять с этой заблудившейся в своем дремучем национализме псевдоинтеллигенции, которой двигало не столько желание увековечить память великого белорусского поэта, сколько намерение стереть с карты белорусской столицы упоминание о великом русском писателе?

С 1902 по 1907 годы Максим Богданович учился в Нижегородской мужской гимназии. Юноша находился в атмосфере радикальных политических настроений. В доме Богдановичей постоянно собиралась революционно настроенная интеллигенция и молодежь. Максим активно посещал различные митинги и манифестации, в результате чего получил в аттестате оценку «неблагонадежного ученика». В это время он активно изучает белорусский язык, знакомится с материалами белорусских газет "Наша доля", "Наша ніва", которые существенно повлияли на формирование его мировоззрения. И в дальнейшем, в своей творческой деятельности Максим Богданович отдавал преимущество белорусскому языку, особенно в своем художественном творчестве.

Отец поэта вспоминает: "...В это время директором гимназии был Сергей Васильевич Щербаков, мой друг и приятель Максима Горького. Это был один из крупнейших общественных деятелей, связанный дружескими отношениями со всеми выдающимися людьми, которыми был так богат Нижний Новгород. Человек глубокой учености, он отдал и свои знания и свой блестящий лекторский и организаторский талант провинции. Он основал в Нижнем общество любителей астрономии и физики, известное своими трудами не только в России, и был его бессменным председателем, как равно и председателем других ученых и просветительных обществ. Ему, между прочим, принадлежит одно из лучших руководств по космографии. Вообще это был человек большого ума, выдающегося таланта и педагогического такта. Трудно было желать лучшего руководителя для школы.

Максим был принят как свой в семье Щербаковых, семье высоко интеллигентной и музыкальной. Это, конечно, имело немаловажное образовательное значение. Инспектор был некто Пусков, человек добрый и мягкий, которого ученики за его мягкость и снисходительность называли тетушкой Матреной и нисколько, разумеется, не боялись...

Школа, во всяком случае, была хорошо подобранной. Как шло гимназическое учение Максима? На первых порах хорошо. Но сильное увлечение белоруссикой не могло не отразиться на ходе его гимназических занятий. А главное – уже в 1904, в особенности в 1905 году, гимназистов старших классов охватило сначала революционное брожение, а потом и революционное движение.

В конце 1905 г. и весь 1906 г. почти никто не учился. Максим тоже. Я просмотрел журналы педагогического совета за все время пребывания Максима в Нижегородской гимназии. Уже в 1904 –1905 году, когда Максим был в ІІІ (основном) классе, ему поставлено 4 по поведению за шалость и неисправность. 11 октября 1905 г. в гимназии возникли беспорядки по поводу похорон некой Каплан, в результате 5 – 8 классы были закрыты на неопределенное время.

Вспыхнувшая революция и манифест 17 октября меняют порядок вещей – и гимназия вновь открыта. Однако 8 ноября 1905 г. учеником Заком Ароном в 7 классе вновь учинены беспорядки и занятия в этом классе временно прекращены. 13 декабря 1905 года представлено ученикам собраться для обсуждения своих нужд. Учрежден родительский комитет и его председатель введен в состав педагогического совета. С 1906 года директор гимназии С.В.Щербаков был переведен в Калугу, а на его место назначен Гордеев. 10 марта 1906 г. постановлено обратиться, в числе других родителей, ко мне с просьбой принять меры к исправлению своих детей. 10 мая 1906 года постановлено ученика 4-го основн. класса Богдановича Максима оставить на повторительный курс (неудовлетворительные баллы по латинскому языку, алгебре и французскому). Я обжаловал это постановление попечителю округа, требуя допущения к экзамену в августе. К экзамену он был допущен, но не выдержал испытания по латинскому языку и по алгебре. Таким образом, был на 1906/1907 г. оставлен в 4 классе на повторительный курс вместе со своим товарищем Дмитрием Крыловым. 20 октября 1906 года в здании гимназии около деревянной лестницы был произведен взрыв. Взорвана жестянка, начиненная порохом. Разбиты стекла в 2 домах. По счастью, никто не пострадал. Занятия в гимназии прерваны вперед до объявления. 24 октября того же года было получено анонимное письмо: «Господа преподаватели! Мы, взорвавшие [пробел], заявляем, что [пробел] были взорваны в качестве протеста против реакционного поведения учащихся, не пожелавших почтить память погибших 18-19 октября 1905 года борцов за свободу».

В конце угрозы, что в случае доноса террор повторится в более широком размере.

Вот перечень по гимназическим анналам событий гимназической революции, которая, как видно, к концу 1906 года совершенно выдохлась, так как взрыв двух петард был направлен «против реакционного поведения учащихся».

Таков был финал, за которым наступило полное успокоение. Надо сказать, что все эти гимназические бури в стакане воды происходили не без участия моих детей, которых в это время в гимназии было трое. Старший из них Вадим, был всецело охвачен революционным движением. Митинги, сходки в гимназии и вне ее – и он принимал в них живейшее участие в качестве недюжинного оратора. Его лавры и Максиму спать не давали. Но идти по стопам брата – оно значило бы идти стопою избитой. Это значило бы подражать. Он хотел быть оригинальным – и объявил себя анархистом. Он не только забросил учебные занятия, но отчасти забросил свою любимую белоруссику. На столе у него появились Бакунин, Прудон, Эльцбахер, Малатеста, Штимлер, Черкезов и пр. Я, конечно, с улыбкой глядел на это молодое увлечение, серьезного значения этому не придавал, но и увлекаться не мешал. Он не замедлил образовать в своем классе (4-м!) кружок юных анархистов и даже хотел, так сказать, легализировать его. По гимназической конституции 1905 г. право сходок имели только 5-8 классы, а он и его сподвижники были в 4-м. Обидно, разумеется, сидеть в классе, когда другие митингуют. И какая разница между 5 и 4-м? Почему пятому классу можно митинговать, а 4-му нельзя. Несправедливость явная!

Решено было добиваться изменения конституции в смысле предоставления права участвовать в сходках 4-му классу. Максим явился на сходку делегатом 4-го класса и, взобравшись на стол, горячо доказывал и искусственность деления на полноправных и неполноправных и несправедливость его по отношению к ним, четвероклассникам. Но, увы, был бесцеремонно стащен со стола и вытолкнут за дверь. Взрыв 20 октября 1906 года не прошел бесследно. Был замечен убегавшим от места взрыва товарищ Максима, ученик 4 класса Дмитрий Дмитрович Крылов, сын члена Кашинского окружного суда по Угличскому уезду. У него был произведен обыск, найдена компрометирующая переписка, паяльная трубка и пр. Он был арестован, а затем судим и присужден к 4 м-цам ареста.

Это дело коснулось и Максима. Он товарищески пытался убрать из квартиры все компрометирующее товарища и потому из класса убежал к нему на квартиру после взрыва. Как видно, всего выбрать ему не удалось, ибо кое-что вслед затем было при обыске найдено.

Но о его посещении стало известно в гимназии, и я был вызван к директору, чтобы присутствовать при допросе Максима. Были директор Гордеев, инспектор Пусков и классный наставник. Держал себя Максим, как и подобает анархисту, смело и довольно развязно, спорил, теорезировал и резонерствовал. Свое участие в подготовке взрыва отрицал и всячески старался обелить товарища.

Помнится, что в качестве обвинения против него выдвигалось, что, помимо посещения квартиры Крылова после взрыва, он, на следующий день, узнав об аресте Крылова, просил позволения у преподавателя Еме его отпустить с урока, чтобы заявить судебному следователю, что Крылов невинно арестован, так как в день взрыва был болен и лежал в больнице. Хотя тон его ответов был отмечен, как резкий и недопустимый, но объяснения были признаны удовлетворительными, и дело не вышло за гимназические стены. Надо сказать, что это мальчишеское увлечение довольно быстро прошло, как-то само собой с него спало. И опять он занялся своей белоруссикой..." (А. БОГДАНОВИЧ "Материалы к биографии Максима Адамовича Богдановича")

Началом литературной деятельности Максима считается 1907 год, а его первым значимым художественным произведением - опубликованный в «Нашай ніве» аллегорический рассказ «Музыка» («Музыкант»), содержащий легенду о скрипаче, который много ходил по земле и играл волшебную музыку на волшебной скрипке. Если скрипка плакала в руках музыканта, то каждый плакал, если грозно гудели струны – люди поднимали опущенные головы и гневом великим блестели их глаза. За такое творчество злые и сильные люди бросили музыканта в тюрьму, где он погиб. Но память о нем не умерла. Сюжет этого рассказа прост, предельно ясен и по тем временам очень актуален, особенно для Беларуси.

С 1908 года Богдановичи живут в Ярославле, где Максим продолжает обучение в гимназии. В этот период юноша столкнулся с тяжким испытанием. В 1908 году от туберкулеза умирает его старший брат Вадим, а весной заболел туберкулезом и сам Максим. Отец отвез его в Крым, что положительно отразилось на его здоровье.

"По совету врачей я повез его в Ялту и поселил в пансион на молочной ферме «Шалаш», место близ Аутки: место на значительной высоте, довольно благоприятное для слабогрудых. Ялтинский врач – фамилию забыл – нашел, что туберкулезный процесс в легких начался, но дело еще в начале: вылечится. Прописал лекарство. С тем я его и оставил. Жизнь в «Шалаше» была довольно веселая. Было несколько молодых людей обоего пола, в том числе молодая девица Китицына, мистически настроенная, с которой Максим здесь впервые познакомился и потом из Ярославля поддерживал некоторое время переписку. Он мне впоследствии несколько раз упоминал о ней и о ее воззрениях, в форме вопросов на мое разрешение, но частности я в настоящее время не помню.." (А. БОГДАНОВИЧ "Материалы к биографии Максима Адамовича Богдановича")

В это время появляются и первые лирические стихи Максима Богдановича: "Над магілай", "Прыйдзе вясна", "На чужыне", которые опубликовала "Наша ніва". Однако многие стихи молодого поэта так и остались лежать в редакции неопубликованными, поскольку их сочли декадентскими.

В 1909 году с творчеством поэта познакомился белорусский поэт, публицист, критик, сотрудник газеты "Нашай нівы" Сергей Полуян, который сыграл значительную роль в творческой судьбе Максима Богдановича, настояв на публикации его стихов.

Сергей Полуян

Полюбуйся падучей звездой,

Что искристым чарует огнем;

Будто змей пролетит золотой

И рассыплется в небе ночном.

Но ведь мир еще вспомнит о ней,

Светлый свет ее — в душах людей!

Жизнь свободно и ярко прожить...

Нет счастливей судьбы на земле:

Все кругом на момент осветить

И погаснуть навеки во мгле.

Все исчезнет, пройдет, словно дым, —

Светлый след будет вечно живым.

(Максим Богданович. С.Е.Полуяну)

Начиная с 1909 г. произведения Максима Богдановича не сходили со страниц этой газеты. Среди них стихотворение "Краю мой родны! Як выкляты богам...", в котором отчетливо прозвучала тема социального гнета и национального возрождения белорусов. Богданович заявил о себе как о певце родного края. По некоторым оценкам, это произведение поставило его в один ряд с Янкой Купалой и Якубом Коласом. Кроме того, в "Нашай ніве» были напечатаны такие произведения, как короткое стихотворное лирическое повествование "З песняў беларускага мужыка", стіхі "Цемень", "Пугач", "Разрытая магіла", а также переводы из Гейне, Шиллера.

Максим Богданович, 1909 год.

1911 г. явился в значительной мере переломным в жизни Максима Богдановича. После окончания учебы в гимназии он посетил Вильно, где познакомился со знаменитыми деятелями белорусского национально-освободительного движения братьями И. и А. Луцкевичами, белорусским писателем, историком, филологом, литературоведом В. Ластовским. По приглашению Луцкевичей Максим Богданович почти все лето жил в усадьбе Ракутевщина около Молодечно. К этому времени он имел только книжное представление о Беларуси, но здесь, в 20-летнем возрасте смог вблизи увидеть белорусский природу, жизнь и быт белорусов.

Будучи в Вильнюсе, молодой поэт познакомился в частном белорусском музее братьев Луцкевичей с коллекциями старинных раритетов, и под их впечатлением написал стихотворение "Слуцкія ткачыхі". В этом произведении автор рассказывает печальную историю крепостных ткачих, описывает красоту родной земли, поэтизирует умение мастериц ткать золотые пояса, где "вместо персидского образца цветок родимый василька". Максим не знал, что слуцкие пояса ткали исключительно мужчины и прикосновение женщины к этой работе не допускалось, но от этого, его всемирно известное стихотворение хуже не стало. Тем более, что васильки в персидских узорах появились благодаря белорусским мастерам и это сделало слуцкие пояса именно слуцкими, а не простой копией персидских прототипов местного производства.

Получив в 1911 году аттестат об окончании гимназии, Максим Богданович намеревался поступить в Петербургский университет на филологический факультет, но из-за отсутствия средств, а также из-за того, что сырой климат столицы не подходил для человека с его здоровьем, не смог осуществить свое намерение и, вернувшись из Беларуси в Ярославль, поступил в Демидовский юридический лицей. При этом Максим очень настойчиво занимался самообразованием.

Максим Богданович, 1911 год.

Уже к тому времени его знания в области истории, литературы, культуры народов славянского мира имели энциклопедический характер. Он также много внимания уделял иностранным языкам: изучал греческий, латинский, итальянский, польский, французский и немецкий. В тот период были написаны стихотворные лирические рассказы "У вёсцы" и "Вераніка". Оба - дань увлечению поэта женщиной. Поэтическое описание глубоких чувств женщины к ребенку, присущих даже маленькой девочке - идейная задумка произведения " У вёсцы". Фабула "Веранікі" - воспоминание о девочке, которая незаметно для автора, "в красе своей весны" выросла, разбудив в душе поэта первую настоящую любовь, а с ней - тягу к идеальному, прекрасному, к поэзии.

Музой для Максима Богдановича стала Анна Кокуева, сестра его одноклассника, талантливая пианистка. Образ этой женщины навеял и такие поэтические произведения, как "Учора шчасце толькі глянула нясмела", "Больш за ўсё на свеце жадаю я", некоторые другие.

Анна Рафаиловна Кокуева

Второе знаменитое произведение - стихотворение Максима Богдановича "Романс" (***Зорка Венера ўзышла над зямлёю"), который позже стал широко известной песней, конкретного адресата не имеет.

Тогда же были созданы стихи, которые потом составили циклы "Старая Беларусь", "Места", "Згукі Бацькаўшчыны", "Старая спадчына". Основным содержанием произведений была борьба за гуманистические идеалы, на первый план выходила тема подневольной жизни белорусского народа, громко звучали идеи национально-освободительной борьбы против царской империи.

В 1909-1913 гг. Максим Богданович написал также более десяти стихотворений на русском языке, сделал ряд переводов на белорусский язык Овидия, Горация, П. Верлена. Кроме того, в этот период Максим Богданович занимался разработкой концепции развития белорусского литературы от древности до начала ХХ в. Это нашло отражение в статье по истории белорусской письменности "Глыбы і слаі" (опубликовано в "Нашай ніве"), а также в работах "Кароткая гісторыя беларускай пісьменнасці да ХVІ сталецця", "За сто лет. Нарыс гісторыі беларускай пісьменнасці" и "Новый период в истории белорусской литературы".

В 1912 г. газета "Наша ніва" опубликовала ряд стихотворений поэта, посвященных истории Беларуси. А в Вильнюсе, в типографии Мартина Кухты, издан единственный прижизненный сборник произведений Максима Богдановича "Вянок" (на титуле обозначен 1913 г.) с посвящением: "Вянок на магілу С.А. Палуяну (памёр 8 красавіка 1910 г.)". В сборнике около 100 стихотворений, которые объединены по циклам: "У зачарованым царстве", "Згукі Бацькаўшчыны", "Старая Беларусь", "Места"; "Думы", "Вольныя думы", "Старая спадчына", "Мадонны".

Ў краіне светлай, дзе я ўміраю,

У белым доме ля сіняй бухты,

Я не самотны, я кнігу маю

3 друкарні пана Марціна Кухты.

Кроме того, Максим Богданович создал рукописный сборник поэзии "Зеленя", куда он включил три стихотворения на русском языке ("Смех и говор", "Прочтите с участьем правдивую эту", "Сонет") и 19 переводов своих же белорусских стихов на русский язык.

Среди значимых событий личной жизни Максима Богдановича с 1914 и почти до конца 1916 г. были поездка в Крым для повторного курса лечения и новая любовь, которая принесла ему много переживаний. Следует также отметить и профессиональное признание молодого литератора со стороны коллег: Максима Богдановича приняли в члены "Всероссийского общества деятелей периодической печати и литературы".

В этот период поэт написал цикл стихов "На ціхім Дунаі. Вершы беларускага складу", паэму "Максім і Магдалена", другие произведения. В стихотворениях, объединенных в цикле "На ціхім Дунаі...", отчетливо звучат фольклорные мотивы, одним из наиболее известных произведений этого собрания является "Лявоніха". Тема поэмы " Максім і Магдалена" - любовь деревенского парня к дочери воеводы, который жестоко расправляется с юношей, и тот погибает как герой. Писал Максим Богданович стихи и на русском языке, причем часть из них не имеют авторского белорусского текста (такие лирические произведения, как "Зачем грустна она была", "Я вспоминаю Вас такой прекрасной, стройной", "Зеленая любовь", "Осенью").

Кроме того, в российской и украинской печати появляются публицистические статьи Максима Богдановича на русском языке, посвященные вопросам истории литературы, национальном и общественно-политическим проблемам («Новая интеллигенция", "О гуманизме и неосмотрительности", "Белорусы", «Украинская казачество», «Образ Галиции в художественной литературе»), выходят историко-краеведческой-этнографические брошюры («Червонная Русь", "Угорская Русь ", «Братья-Чехи»), а также литературоведческие рецензии, фельетоны.

Осенью 1916 г., окончив в Ярославле юридический лицей, Максим Богданович переехал в Минск. Здесь он работал секретарем продовольственного комитета минской губернской управы, одновременно занимался делами беженцев в Белорусском обществе помощи пострадавшим от войны, участвовал в работе кружков молодежи. Богданович поселился на одной квартире с литератором Змитраком Бядулей, который позже оставил много воспоминаний о поэте.

В это время Максим Богданович написал такие знаменитые произведения, как "Страцім-лебедзь" и "Пагоня". "Стратим-лебедь" - это поэтизация библейского мифа о лебеде, согласно которому один только Стратим-лебедь отказался от Ноева ковчега, сам вступил в единоборство со стихией потопа, однако трагически погиб, потому что не в силе оказался удержать птиц, которые сели нанего, спасаясь от потопа. Хотя сам Стратим-лебедь погибал, но давал жизнь другим птицам. В мифе осуждалось непокорность, Богданович ее прославлял. В стихотворении «Пагоня» автор обращается к героическим страницам белорусского прошлого, призывает защищать свою Мать-Страну. У Максима Богдановича было много творческих планов, он хотел издать ряд поэтических сборников "Маладзік" (новолуние), "Пярсцёнак", "Шыпшына", "Полынь-трава". Но осуществить эти намерения не смог. В конце февраля 1917 г. из-за обострения болезни покинул Минск и снова направился в Крым. Однако лечение не помогло, и 25 мая 1917 г. в двадцатипятилетнем возрасте Максим Богданович умер. Похоронен в Ялте на городском кладбище.

Максим Богданович прожил очень короткую, но чрезвычайно плодотворную в творческом отношении жизнь. Он достиг широкого признания современников и потомков. Имя Максима Богдановича стоит рядом с такими классиками белорусской и мировой литературы, как Янка Купала и Якуб Колас. Его творческое наследие - существенная часть духовной культуры белорусского народа.

МОИ ПЕСНИ

Когда горе душу обоймет мою,

Станет жалко дней потерянных своих, —

Я тихонько песни грустные пою,

Всю печаль свою я вкладываю в них.

Тихо песня разливается, звенит,

Говорит мне, как я молодость сгубил,

И как до сих пор не смог я полюбить,

И совсем по-настоящему не жил.

НА ЧУЖБИНЕ

Цветы золотые меня обступают,

Печально меж ними брожу, одинок.

Вдруг вижу: мне синей головкой кивает

Родимый, забытый в тени василек.

«Здорово, земляк мой! — чуть видный в долине,

Понуро, невесело шепчет он мне, —

Вспомянем, товарищ, на щедрой чужбине

О бедной, далекой своей стороне».

ВЕСНА ПРИДЕТ

Холодно. По полю ветер гуляет,

Воет, как зверь,

Снегом швыряет, тоску нагоняет, —

Плохо теперь.

Плохо... но сердце поет: не томися,

Будет весна! —

Крикнет: «Проснися, земля, пробудися!

Вспрянь ото сна!»

Солнце проглянет, зазеленеет

Шелк на лугу.

Голос весны будто ветром развеет

Горе-тоску.

ИЗ ПЕСЕН БЕЛОРУССКОГО МУЖИКА

Гнусь я вечно, пока не порвется

Жизнь моя, словно сгнившая нить;

Если б знал я, что столько прольется

Слез и пота, — не стал бы и жить.

Верст немало оттопал пешком я,

Строил всюду дороги, мосты;

Лился пот, как дробил я на комья

Тяжким плугом сухие пласты.

Над песком, над трясиной немою

Много всяких я вытерпел мук.

Не придется потом, под землею,

Мне стыдиться мозолистых рук.

Помирать мне пора, пот и слезы

Жизнь мою, словно мыши, грызут;

Горе гнет, как метелица лозы,

Думы сердце и душу гнетут.

Счастье ж глянет — и вдаль пронесется,

Мне во сне его только ловить!..

Так пускай же, пускай ее рвется

Жизнь моя, словно сгнившая нить!

Я хлеба у сытых просил и молил,

Они ж мне каменья давали.

И эти каменья меж ними и мной

Стеною громадной вставали.

Все выше и выше восходит стена,

И многих она уж пугает.

Что ж будет, как дрогнет, как рухнет

она? Кого под собой закопает?

КРАЙ МОЙ РОДИМЫЙ!

Край мой родимый! Как проклятый богом —

Сколько выносишь ты горя.

Тучи, болота... Над жнивом убогим

Ветер кружит на просторе.

Нищих селений и пашен картины

Так безотрадны и хмуры...

Жалкие избы, березки, осины,

Люди забиты, понуры...

Много трудились их черные руки,

Крепкие плечи и спины,

Много заставили вынесть их муки

Пущи, разлоги, низины.

Глянь на страданья крестьянского люда,

Сердце, и плачь безутешно:

Сколько увидишь ты горя повсюду,

Сколько нужды безнадежной.

В песне поется, как вдовьего сына,

Янку, любовь погубила;

Там, где понуро склонилась калина,

Бедного хлопца могила.

В сказках — о счастье, о солнце свободы

Сердце вестей не почует.

Горе стеснило дыханье народа,

Горе повсюду панует.

Тяжкой волной разлилось, словно море,

Край наш родной затопило...

Братья! Людское развеем ли горе?

Хватит ли, братья, нам силы?

***

Народ, белорусский народ!

Ты — темный, слепой, словно крот.

Тобою всегда помыкали,

Ты был подъяремным века,

И душу твою обокрали,

У ней даже нет языка!

Очнувшись от грозной беды,

Боязни исполненный, ты

Не волен и крикнуть «спасите», —

Ты должен «спасибо» кричать.

Услышьте же это, узнайте,

Кто сердцем готов услыхать!

СЛУЦКИЕ ТКАЧИХИ

Не видеть им родимой хаты,

Не слышать деток голоса.

Забрал на двор их пан богатый

Ткать золотые пояса.

И, опустив печально .взоры,

Уже забыв отрады дни,

На полотне своем узоры

На лад персидский ткут они.

А за стеной — дороги в поле,

И шум черемух у окна...

И думы мчатся поневоле

Туда, где расцвела весна.

Там ветерок веселый веет,

Звенят, смеются ручейки,

Там так заманчиво синеют

В хлебах зеленых васильки;

Там — вешний гул густого бора...

Ты ткешь, безвольная рука,

На месте чуждого узора

Цветок родного василька.

РОМАНС

Тихо Венера взошла над землею,

Снова отраду душе принесла.

Помнишь, когда повстречались с тобою,

Тихо Венера взошла?

Мне с тех минут навсегда полюбилась

В небе ночном голубая звезда.

Пламя любви и надежды открылось

Мне с тех минут навсегда.

Но расставаться пора наступает;

Видно, судьба наша — горю сестра...

Крепко любил я тебя, дорогая,

Но расставаться пора.

Буду в далеком краю я скитаться,

В сердце любовь сберегая свою;

Каждую ночку звездой любоваться

Буду в далеком краю.

Ночью взгляни на звезду — я в разлуке

Взгляд твой любимый на небе найду.

Чтоб хоть на миг позабылись все муки,

Ночью взгляни на звезду!

***

Блещут улицы Вильны и гулко гремят,

И людские потоки несутся в кварталах.

В окнах — свет. Фонарей оперенья горят,

И глаза пламенеют на лицах усталых!

В переулки свернешь — их теснины кривы;

Темны стекла глухих облупившихся зданий;

Средь замшелых камней — стебелечки травы,

И на башне, как круглое око совы,

Циферблат — очевидец минувших деяний.

Тишина. В темном небе, среди куполов,

Словно грезят о чем-то бойницы и шпицы;

Слышен издали гул одиноких шагов,

Иногда с колоколен доносится зов:

Звон раздастся — и вновь тишина воцарится.

Вспомни, сердце мое, стародавние дни!

Всюду мрак по приказу начальства гнетущий:

Все закрыли уж окна; погасили огни...

Вот прошел караул... И не спим мы одни —

Я да нетопырь черный, вкруг башни снующий.

В ВИЛЬНЕ

(Сонет)

Свет фонарей в далекой вышине...

На вывесках их отражений блестки...

Огни витрин. На каждом перекрестке

Анонсы и плакаты на стене.

Кипит толпа на жестком улиц дне!

С рекламами снуют вокруг подростки...

Здесь уличных торговцев выкрик хлесткий...

Гул, грохот... Все течет, как в быстрине.

Там — паводок карет... А за рядами

Контор и касс вокзал манит огнями.

Свистки, гудки... Людей водоворот...

Пакгауз... склады... Шум и гул несвязный...

И трубы в тьму небес вонзил завод...

О, города волшебные соблазны!

***

Сел мальчик у крыльца с тарелкой; забавляясь,

Из мыла выдувает пузыри.

И, в воздух радугой высоко подымаясь,

Они горят в сиянии зари.

И, очарованный их красотою тонкой,

Проворно, с жадной ловкостью кота,

Хватает мальчик их своей худой ручонкой,

А остается в ней лишь мокрота.

***

Вы мне говорите: душа у поэта,

Когда он певучие строки слагает,

Небесным огнем обогрета,

И выше других он взлетает.

Спасибо, спасибо, друзья дорогие;

Душа моя, верно, счастливой была бы,

Но знаю, что песни такие

Красиво выводят и жабы.

***

Мы в бурю по морю блуждали,

И вот — желанная земля!

Путь верный звезды указали,

Порука в том — треск корабля,

Что сел на риф неосторожно.

Привет, желанная земля!

И звезды смотрят бестревожно,

Как тонут люди с корабля.

***

Много в жизни людей есть дорог,

А ведут они все до могилы.

И без ясных надежд, без тревог,

Загубив свои лучшие силы,

Все мы некогда встретимся там

И самих себя спросим жестоко:

Для чего мы по разным путям

Шли в неведомый край одиноко,

И зачем поспешали мы так,

Напрягая последние силы,

Если тихо ползущий червяк

Все ж догнал нас у самой могилы?

ЛЯВОНИХА

Ах, Лявониха, Лявониха моя!

Помяну тебя хорошим словом я, —

Черный пух бровей, изогнутых дугой,

Очи яркие, взгляд быстрый и живой.

Вспомню я твою походочку и стать,

Вспомню я, как ты умела целовать.

Ой, Лявониха, Лявониха моя!

Ты певала голосистей соловья.

В пляске первым отбивал твой каблучок

И «метелицу», и «юрку», и «бычок».

А как жать начнешь ты свой загон,

Нерадивый даже ахает Лявон.

Ой, Лявониха, Лявониха моя!

У тебя ведь полдеревни кумовья.

Знала ты, как пригласить, и угостить,

И уважить, и в тоске развеселить.

Знала к месту слово доброе сказать,

А порой — и к сердцу накрепко прижать.

Ой, Лявониха, Лявониха моя!

Дай же бог тебе счастливого житья!

Дай на свете белом радостно прожить!

Всех вокруг, как веселила,—веселить!

Чтоб не раз тебя с отрадой вспомнил я,

Ой, Лявониха, Лявониха моя!

ПОГОНЯ

Только в сердце тревожном почую

За отчизну любимую страх —

Вспомню Острую Браму святую,

Грозных всадников на скакунах.

В белой пене проносятся кони,

Мчатся, тяжко храпя, во всю прыть.

Стародавней Литовской Погони

Никому не сдержать, не разбить.

В неоглядную даль вы летите,

А за вами, пред вами — года.

И за кем вы в погоню спешите?

Где ваш путь, и ведет он куда?

Иль они, Беларусь, понеслися

За сынами родимой земли,

Что отвергли тебя, отреклнся,

И предали, и в плен увели?

Бейте в сердце их, бейте мечами,

Чтоб вовек им чужими не стать!

Пусть узнают, как сердце ночами

Изнывает за родину-мать...

Мать-отчизна! В лихую годину

Не уймется щемящая боль...

Ты прости, ты прими к себе сына!

За тебя умереть мне позволь!..

В даль летят и летят эти кони,

Звонкой сбруей гремя, во всю прыть...

Стародавней Литовской Погони

Никому не сдержать, не разбить…

СТРАТИМ-ЛЕБЕДЬ

То не ангел в трубу вострубил —

Бог из тучи Ною говорил:

«Чаша гнева моего до краев полна

На грехи людей, на бесчинства их.

Вот наступит година суровая,

Хлынут с неба ливни безмерные

И омоют от смрадной нечисти

Землю всю они, белый вольный свет».

Начинал тут Ной строить свой ковчег

Из того дерева ливанского.

Ширина того ковчега — сто локтей,

А длина — поболе тысячи.

Собрал туда Ной и птицу и зверей,

Чтобы не исчез их род с земли,

Да не плыл к нему с моря синего

Стратим-лебедь—птица гордая.

У него обычаи — орлиные,

У него утехи — соколиные,

Перья-перышки белеются

Да на зорьке пламенеются.

У него в крыле перьев триста три:

Он взмахнет крылом — будто бор шумит,

Он взмахнет другим — что метель гудит.

Как польют дожди — потекла вода,

Половодья сильней разлилась она,

Затопила все луга-поля,

Все луга-поля, все леса-боры;

Вот уж выше гор подымается,

Птицы в небе стаей кружатся,

Стонут жалобно, от тоски кричат,

Смотрят-ищут, где приют найти.

А по всей земле только волны бьют,

Только волны бьют белой пеною,

И по тем волнам смелый плавает

Стратим-лебедь — птица гордая.

Как взмахнет крылом — будто бор шумит,

Как взмахнет другим — что метель гудит.

И насели тут на лебедя

Птицы малые целой стаею.

Он из силы выбивается,

Только б птицы успокоились.

День он плавает, другой-третий день,

На четвертый стал просить-молить:

— Вы взлетите хоть на времечко,

Выбиваюсь я из последних сил;

Дайте грудью мне, эй, вольней вздохнуть,

Дайте крыльями, эй, сильней взмахнуть!

Не послушались птицы лебедя,

Потемнело у него в глазах,

Крылья сильные подломилися,

Голова под воду опустилася, —

И пошел на дно моря синего

Стратим-лебедь — птица гордая.

Ото всех теперь потомки есть,

Только нет одних — Стратимовых.

МОЛОДЫЯ ГОДА

Молодые года,

Молодые желанья.

Где там горе-беда?

Только радость свиданья.

Помнишь только красу

И черты дорогие:

Золотую косу

И глаза голубые;

Темный сад-виноград

И под яблоней встречи,

Жгучий, огненный взгляд

И горячие речи.

Будь вся жизнь молода

Вечно светлыми днями!

Пролетайте, года,

Золотыми огнями!

РАЗРЫТАЯ МОГИЛА

Мелкий дождь сечет и льется;

Ветер злобно в хату рвется,

В поле стоном отдается,

Стукнет вдруг ко мне в окно;

Сердце бедное забьется,

И внезапно в нем проснется,

И внезапно всколыхнется

Все, что умерло давно.

Вспомнит сердце, что любило,

Вспомнит молодость и силу,

Что исчезло, что уплыло —

Все припомнит, как во сне.

Вижу: сердце не забыло

Все, что жизнь в нем загубила..,

И разрытою могилой

Веет грустно в душу мне.

ИЗ ЦИКЛА "СТАРИННОЕ НАСЛЕДСТВО " СОНЕТ"

Суровый Дант не презирал сонета...

А. Пушкин

Что из того, что стих в душе кипит?

Он через холод мысли протекает

И тут лишь твердость формы обретает,

Как воск, что при гаданьи в воду влит.

Поэт всегда обдуманно творит.

В тот миг, когда вал чувства грудь вздымает,

С мерилом ум холодный выступает:

Он взвесит все, проверит, расчленит.

Таков и ты, чертящий над землёю

Ночное небо яркою дугою,

Блестящий, золотистый метеор.

Горишь ты, оплавляешься, несешься

Весь в искрах огневых за кругозор,

А в глубине холодным остаешься.

ПРОЧТИТЕ С УЧАСТЬЕМ ПРАВДИВУЮ ЭТУ

Прочтите с участьем правдивую эту.

Печальную быль.

Упали горячие, чистые слезы

На серую пыль.

Сверкали дрожащие чистые слезы,

Срываясь, катясь.

Но в душной и серой пыли обратились

В холодную грязь.

СМЕХ И ГОВОР

Смех и говор. В пестрой юбке обезьянка

Корчит уж «как баба ходит по воду»,

И гудит «Тоску по родине» шарманка;

Я же к птичке в клетке «счастье» брать иду.

Но с таким стараньем клювом вынимает

Птичка серая мне голубой билет,

Что душа невольно верить ей желает:

«Не обманешь?» - «Нет!»

«Серьезно, птичка, нет?»

СЧАСТЬЕ, ТЫ ВЧЕРА БЛЕСНУЛО МНЕ НЕСМЕЛО

Счастье, ты вчера блеснуло мне несмело,

И поверилось, что жизнь проста, легка,

В сердце зыбком что-то пело и болело,

Радость душу мне щемила, как тоска.

А сегодня вновь мечтой себя туманю,

Книгу развернул, но не могу читать.

Как случилося. что полюбил я Аню,

Разве знаю я? Да и к чему мне знать?»

Я ВСПОМИНАЮ ВАС ТАКОЙ ПРЕКРАСНОЙ, СТРОЙНОЙ

Я вспоминаю Вас такой прекрасной, стройной,

И тайно мне милы и голос Ваш, и смех,

И теплота руки, и взор очей спокойный,

И легкой шапочки морозный, темный мех.

Три года протекли, как нам пришлось расстаться.

Не посещай меня, воспоминаний час!

От них проснется боль, и мысли омрачатся,

И горечь все зальет... Я вспоминаю Вас.

***

Забудется многое, Клава,

Но буду я помнить всегда,

Как в сердце шипела отрава

Любви, и тоски, и стыда, -

Тебя в темно-синем платочке

И песню, что пела мне ты:

Прошли золотые денечки,

Осталися только мечты.

ПОДЫМИ К НЕБЕСАМ СВОИ ВЗОРЫ

Подыми к небесам свои взоры –

И ты станешь опять, как дитя,

И затихнут больные укоры,

Пропадут, от души отлетя.

Ей не нужно ни счастья, ни ласки,

В сердце нет ни тоски, ни забот.

Ты — царевич мечтательной сказки.

Эта тучка — ковер-самолет.

***

Слышишь гул? Это дико-печальный лесун

Заиграл на лесной, позабытый уж лад.

Под руками его, как на море бурун,

Словно тысячи туго натянутых струн,

Тонкоствольные сосны гудят.

Отгадай, отчего взволновалась река,

Шепот тихий идет к полосе с полосы,

И о чем им звенит говорок ветерка,

Что дрожит и блестит на листах дубняка, -

Капли слез иль холодной росы?

ОЗЕРО

Тут рос густой, суровый бор,

И леший жил; когда ж топор

В бору раздался, - леший сгинул

И, уж невиданный с тех пор,

Нам зеркальце свое покинул.

Как будто в мир иной окно,

Лежит, спокойное, оно,

Теченье жизни отражает

И все, что сгинуло давно,

В холодной глубине скрывает.

***

Скоро вечер в прошедшее канет.

Блещут звезды пушистые, светит

Месяц бледный, холодный и тянет

Из реки серебристые сети.

В них русалки запутали косы, -

Рвут и путают влажные нити...

Ночь плывет над землей, сеет росы,

Тихо шепчет русалкам: «Усните».

***

На нас томительно, угрюмо наплывает

В выси чудовище, окутанное мглою.

Все стихнуло. Но вот блестящей полосою

Меч огневой ее внезапно рассекает.

Ударил метко он - и грохот прокатился!

Блистает грозный меч, удары не смолкают,

И кровь холодная уж бурно вниз спадает,

А люди говорят, что это дождь пролился.

ТРИОЛЕТ

На солнце загляделся я,

И солнце очи ослепило.

Затем, что сердце свет любило,

На солнце загляделся я.

Наощупь я пошел, но была

Не в стыд мне слепота моя:

На солнце загляделся я,

И солнце очи ослепило.

ТРИОЛЕТ XVIII ВЕКА

Мне долгое забвенье Вами

Чернее Ваших черных кос.

Пронзает душу остриями

Мне долгое забвенье Вами.

Я побледнел от томных слез

И начал триолет словами:

«Мне долгое забвенье Вами

Чернее Ваших черных кос».

(ТРИОЛЕТ)

Николай Иваныч! Вы ли?

Гласный города отец!

Вот уж, право, изумили!

Николай Иваныч! Вы ли?

И солидный бы купец,

А ведь с сахаром накрыли.

Николай Иваныч! Вы ли?

Гласный города отец!

В СТАРОМ САДУ

Изящный сад - такой, как у Ватто:

Белеют статуи в листве зеленой,

Вдали - прохладный грот, фонтан бессонный

Беседка... Верно, саду лет уж сто.

Весь погружен душой в былые дни,

Смотрю мечтательно, рассеянно листаю

Поэта нового... и закрываю,

Смущенный тем, что

Это не Парни.

И3 Я. КУПАЛЫ. ДЛЯ ТЕБЯ, ОТЧИЗНА ПРЕДКОВ МОИХ

Для тебя, отчизна предков моих,

Ничего не пожалею я на свете.

Я на целый мир воспел бы долы эти

И воздвиг дворцы на кладбищах твоих.

Рад бы я тебя душой согреть,

Солнце взять и звезд небесных золотых

И венок сплести тебе из них,

Что б сияла ты в добытом цвете.

За тебя готов погибнуть я в бою

С той неправдою, что терпиш ты от Бога

И от сына своего слепого.

За тебя свою я душу погублю

И за это лишь прошу тебя, молю:

Не гони меня от сврего порога.

По оценке белорусского литературоведа, поэта А. Лойко: "Максим Богданович как творец, мыслитель, историк ... уникальное, феноменальное явление, которое не укладывается ни в рамки своего времени, ни в рамки целых литературных эпох".

Одним из первых поэт обогащает национальную литературу новыми для нее стихотворными формами и тематическими направлениями, переводами на белорусский язык произведений классиков мировой литературы. Рассказы Максима Богдановича, как утверждает литературовед Т. Короткая, "лежат у истоков национальной прозы, а его критические исследования во многом предопределили развитие литературной критики, стали фундаментальной основой в изучении истории литературы".

Максим Богданович был среди тех пионеров белорусского национального возрождения, кто пытался показать место и роль белорусского народа в истории и времени, сформулировать национальную идею белорусов, осмыслить пути дальнейшего развития белорусской нации.

Как считает А. Лойко: "Все Ярче видится фигура Богдановича в контексте мировой литературы". По мнению переводчика произведений поэта на английский язык В. Рич из Великобритании, Максим Богданович "входит в пантеон великих поэтов мира, как равный среди равных".

Роль и значение Максима Богдановича в развитии белорусской изящной словесности, в национальном и духовном возрождении белорусов высоко оценено потомками.