Памяти Юрьева дня

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
^{(Присказка, пережившая столетия)}

Политическая жизнь в России, подмененная в последнее десятилетие суррогатами — скандалами, разоблачениями, компроматом, — вновь затеплилась в декабре 2011-го. Понадобился год, чтобы тогдашние массовые демонстрации обрели некое институциональное оформление — Координационный совет оппозиции (КСО). Как и во времена Великой Французской революции конца XVIIIвека, almamaterвсех оппозиционных движений Нового времени —  КСО разделился на «якобинцев» и «жирондистов» (чтобы не обидеть ненароком никого из спорщиков, я предпочитаю употреблять эти нейтральные, «generic», как говорят американцы, термины).

Как историка, заинтересовал меня лишь один эпизод завязавшегося спора. С точки зрения текущих событий он может показаться незначительным. С точки зрения истории как в капле воды отразились в нем самые монументальные проблемы оппозиции. Эпизод был такой. «Жирондисты» предложили считать предстоящий декабрьский марш-2012 началом борьбы за новый Юрьев день в России, иными словами — за ПРАВО ВЫБОРА БУДУЩЕГО для ее народа. «Якобинцы» беспощадно высмеяли это предложение. Какой к черту Юрьев день, этот несчастный «марш крепостных граждан в поисках лучшего барина», когда на повестке дня тотальный демонтаж режима? «Жирондисты» не устояли перед издевками. Замечательная попытка возродить историческую память оппозиции, СВЯЗАТЬ ее, сегодняшнюю, с древней отечественной традицией была подавлена.

Я не знаю, как объяснить этот странный эпизод иначе, чем безграничным, почти неправдоподобным пренебрежением собственной историей. Это ж вам не какой-нибудь случайный день в истории потерять: закон о Юрьевом дне 1497 года («крестьянская конституция», как назвал я его в трилогии «Россия и Европа. 1462—1921») стоял на страже крестьянской свободы почти целое столетие! И был отменен лишь после государственного переворота Ивана Грозного (Указ о «заповедных годах», 1581). Глубочайшее разочарование народа отразилось в присказке, дожившей до наших дней. Еще бы! Отмена Юрьева дня знаменовала начало крепостного права на Руси. Нашли, право, над чем поиздеваться.

Это правда: либеральная оппозиция времен начала русской государственности, когда, по сути, решалась судьба страны на столетия вперед, — оказалась в конечном счете не в силах предотвратить закрепощение русского крестьянства. Но, связав свою судьбу с Юрьевым днем, сумела она не только спасти несколько поколений крестьян от крепостного рабства, но и создала, как мы скоро увидим, конструктивную альтернативу крепостничеству.

По одной уже этой причине заслужили, казалось бы, прародители сегодняшних оппозиционеров, начиная от Нила Сорского и Максима Грека до Вассиана Патрикеева и старца Артемия, почетное место в пантеоне великой европейской традиции России. Какая печаль, что ничего, кроме насмешки, не нашлось для этой славной когорты героев Юрьева дня у современных «якобинцев». И что не сумели отстоять их память современные «жирондисты»…

Я понимаю, что говорю обидные вещи. Историческое невежество —  разве это не оскорбление для интеллигентного человека даже в наше расхристанное время? Но поймите и меня, господа. Как историку оппозиции в России, мне тоже отчаянно обидны нигилистические издевки над теми, перед чьей памятью я преклоняюсь. И дело даже не в моих обидах, вопрос принципиальный. Если позади у нас и впрямь одни «тысячелетнее рабство» да «марши крепостных», если нет у европейской России прошлого — то нет ведь у нее и будущего.

Ибо, как знает каждый здравомыслящий человек, леопард пятен не меняет, деревья без корней не растут, и Серый Волк даже в сказках не оборачивается доброй бабушкой. По какой же в таком случае причине должно, по мнению сегодняшних либеральных идеологов, свершится чудо: «страна рабов, страна господ» обернется вдруг европейской Россией? Но в том-то и дело, что прошлое у европейской России есть. И очевидно это уже с самого начала ее государственного существования.

Ошибка Валлерстайна

Начну с того, что закрепощение крестьян в России вовсе не было исключением в тогдашней Европе. Оно было лишь частью «второго издания крепостного права», стремительно, как лесной пожар, охватившего в XV—XVIвеках всю Европу к востоку от Рейна. Известный американский историк Иммануил Валлерстайн объяснил его в своей знаменитой формуле: «Восточная Европа заплатила превращением во всемирную кладовую за превращение Запада во всемирную мастерскую».

Хлеб дорожал и землевладельцы (монастыри и помещики) озаботились «закреплением» крестьян. Иначе говоря, лишением свободы. Противиться их давлению не смел ни один европейский монарх. В одном тем не менее Валлерстайн ошибся. Не все зависело от анонимных экономических сил, многое — и от поведения национальных элит. Если в Польше, скажем, или в Венгрии крестьяне были закрепощены уже к середине XVIвека, то в североевропейских странах (в Швеции, Дании, Норвегии) «закреплена» была лишь малая часть крестьянства. В Дании, например, даже в XVIIвеке барщину несли лишь 20% крестьян. В Швеции и того меньше, лишь те, что сидели на конфискованных государством монастырских землях.

Откуда разница, понятно. В Европе бушевала церковная Реформация. Там, где она победила, короли могли себе позволить раскулачить, так сказать, непомерно разросшиеся церковные владения и за их счет удовлетворить неодолимую тогда помещичью жажду «закрепить» крестьян. Эта протестантская модель «закрепления» позволила им сохранить громадный массив свободного крестьянства — залог свободного будущего их стран.

Нестяжатели

Тогдашняя Москва занимала в этом европейском раскладе положение промежуточное. С одной стороны, она, бесспорно, принадлежала к семейству североевропейских стран (ее южная граница проходила где-то в районе Воронежа, ее хозяйственный и культурный центр был на Севере, в «крестьянской стране», как назвал С.Ф. Платонов земли гигантской Новгородской империи, простиравшиеся до Урала). С другой стороны, однако, удовлетворить земельную жажду помещиков за счет церковных земель, как сделали все его североевропейские коллеги, Иван III, первостроитель российской государственности, — не мог.

Во-первых, потому, что коллеги раскулачивали чужую, папскую церковь, а он имел дело со своей, отечественной. Во-вторых, что еще важнее, РПЦ была авторитетнее и богаче новорожденного государства. Щедротами монгольских царей ее владения далеко превышали треть всех пахотных земель страны. И за свои земли готова она была драться. Да, «латинов» проклинала РПЦ со всех амвонов, но в том, что касалось ее земных богатств, она решительно предпочитала именно католическую модель «закрепления» крестьян. И была в первых рядах «закрепителей».

Все, чего мог в такой ситуации добиться Иван III, был Юрьев день. Согласно закону никто в стране не имел права «закрепить» крестьянина навсегда.

Две недели, до и после 26 ноября, крестьяне были вольны уйти от землевладельца — хоть на боярские земли, где не было барщины, хоть на «черные», где вообще не было бар. Это объясняет и то, почему начиная с 1497 года знаменем всех ретроградных элит страны стала отмена Юрьева дня. И то, почему для тогдашних реформаторов, назвавших себя нестяжателями, борьба за сохранение Юрьева дня стала священным долгом.

Конечно же, то была лишь программа-минимум оппозиции (если можно так выразиться, говоря о средневековой политике). Действительная ее цель совпадала с программой североевропейских королей. Но с отечественной спецификой: то, что те сделали силой, осуществить с помощью общественного движения, объявив эксплуатацию крестьянского труда монастырями богопротивной ересью. Хотите иметь землю, имейте, но лишь столько, сколько сумеют обработать ваши послушники. На деле это означало, разумеется, полный «демонтаж» монастырского землевладения — и тем самым свободу для подавляющего большинства крестьян.

Лишь два столетия спустя догадалась проверить эффективность предложенной нестяжателями стратегии Екатерина II. Монастырям было предписано возделывать свои земли собственными силами. И что же? Три четверти монастырей тотчас прекратили существование. Запашка остальных сократилась до неузнаваемости. Короче, сработало. Увы, было поздно: не могло больше этим воспользоваться русское крестьянство, давно наглухо закрепощенное и «мертвое в законе».

А теперь попробуйте приблизить эту древнюю историю к сегодняшним спорщикам и представьте, что нестяжатели отказались от своей программы-минимум во имя «тотального демонтажа монастырей». Что бы из этого вышло? Юрьев день был бы отменен не в 1580-е, а тотчас после кончины Ивана III в 1505-м, и трем поколениям русских крестьян пришлось бы изведать все прелести рабства. Какой был бы им толк от «тотального демонтажа», если права выбора больше не существовало бы? Урок для наших спорщиков: никогда прежде времени не отказывайтесь от программы-минимум — даже во имя светлого будущего.

Здесь не место подробно останавливаться на причинах поражения реформаторов XVI века. Коротко: причина самая тривиальная, как обычно в России —  оппозиция раскололась. Но факт остается фактом. Они нашли отечественную альтернативу закрепощению крестьянства и, уж во всяком случае, отсрочили его на целое столетие. Право, нам есть кем гордиться в прошлом России.

Впрочем, пусть читатель теперь судит сам, заслуживает ли подвиг этих героев Юрьева дня насмешки или восхищения.