Следы войны. Первые мои воспоминания .

     Мне пять лет. Мы - эвакуированные  в деревне Хвощевка под Богородском Горьковской области. По местному – ковыренные.

     Приехала из дальней поездки Тетя-Женя. Разложила газету и стала  вычесывать свои длиннюще-курчавые темные волосы. А я слежу, чтобы ни одну вошь не упустить. Здорово, когда падает самка: она с длинным большим брюшком, которое особенно громко лопается между ногтями …

     Ранняя весна. Ноги в коленках и лодыжках подкашиваются от привычки  к валенкам. Потрясающей цветовой насыщенности небо и зелень травы-муравы. Ее жестоко склевывают важные куры, а ей - нипочем. Контрастно грязно-розово из черной земли всюду торчат хвощи. Дернешь за маковку – стебелек со щелчком рвется и обнажается нежный влажный сладкий кончик. Поражает щедрость природы: хоть целый букет хвоща рви, - все его полно. На поле нашел случайно оставшийся проросший лук. Это особая удача, но луковицу с корнем выдрать не по силам …

     Я – послушный: к пруду один не подхожу …

     Коммунистически сознательный советский инженер  Тетя-Женя  и дворянка артистка - певица с итальянским музыкальным образованием, моя бабушка Нина Стефановна - у меня в няньках. А Мама-Люся - без законченного высшего образования, и поэтому-то ей дают  трудодни в колхозе: была заведующей клубом. Вот ее ищут у Тети-Жени : «А - где сама-то?» …

     Очень юморно колхозникам, что для козы (моей жизнеспасительницы) Бабушка на зиму сшила шубу, мне же смешно по весне, когда вижу свою кормилицу тощей лохматой - без  шубы…

     Сажание картошки Мама-Люся с Тетей-Женей превращают в танец. Не зря деревенские ходят подсматривать. Да и пленные немцы на грузовике вдруг оживились, увидев Маму: фрау, фрау. Колхозниц они так не воспринимали, а Мама - красивая стройная блондинка…

     Сломалась сгнившая ступенька на чердак, Тетя-Женя ушибла ногу и заплакала. От жалости я тоже заревел, и долго меня  не успокоить …

     На новогодний праздник в клубе на утреннике я исполняю немецкую песню из Бабушкина репертуара: « О танненбаум, о танненбаум взи грюннзен дайне  блеттер …». Это во время войны-то! И сейчас не понимаю - была  это дерзость или недоумие. Более того, в те весьма деликатные для Польши времена я декламирую польский стишок, как «лакома мышь», «неострожно друтик тронце», «пафф» - попалась в мышеловке. Колхозницы очень жалеют мышку. А уж когда я жалостливо произношу сакраментальную фразу басни Крылова: «…да и кому же в ум придет, - на желудок петь голодный»,- зал  рыдает. Но Власти очередной раз дали маху: ни Бабушку, ни меня  тот  раз не репреснули. Наверно, по непростительной  халатности, всех стукачей забрали на фронт…

     Мужчин я не знал, но вдруг приходит к нам молодой инвалид Дядя-Владя и дарит кусочек сахара. Но меня не проведешь: камушки я не ем …

     Уже по возвращении в Ленинград, меня потрясает (а, может еще  в Горьком) трамвай: нахально-красный, лязгающий, отчаянно звенящий… Там же рутинно проносят невообразимо больших размеров баллон защитных заграждений ПВО. Это кажется чудом…

     В Ленинграде наш дом на углу Мойки и Гороховой оказался не разрушенным. В квартире  на втором этаже с эркером в кабинете отца власти устроили красный уголок, поэтому частично осталась даже резная мебель и пианино, за которым на крутящемся стуле часто играет и поет Бабушка.

Красивые вьющиеся черные  с проседью волосы и вбитая смолоду благородная осанка … Из стороны в сторону качает головой: уж очень я  бестолков в обучении музыке…

     Нас  уплотняют, подселив в одну из комнат бездетную чету Обербергов - артистов еврейского театра. Библиотека и научный архив Отца плотно заложена до потолка в ванной… Меня волнуют торчащие из вороха непонятные рулоны чертежей каких-то машин… Все это, как и Брокгауз, и Брем было быстро утрачено за исключением авторских книг Отца да  темной с малахитовым оттенком Малой советской энциклопедии…

     Детский сад - в нашем же дворе. Божественна булка  в сладком чае. Всеобщая любимица пухлая девочка-лидер, которую зовут, почему-то, Елочка, очень  агрессивна и нагла, и мне не нравится ...

      Едем на маршрутном длинноносом автобусе грязно-синего цвета с одной передней дверью, которую время от времени с помощью сложного рычажного механизма с отполированной рукой металлической ручкой открывает шофер. С трепетом наблюдаю  за важным кондуктором,  грудь которого увешана на прищепках рулонами билетов различных номиналов. Когда автобус проезжает по крутому мостку через Лебяжью канавку, захватывает дух от вертикального ускорения … Участок под огород  - на бывшей свалке и я набираю в земле коллекцию прекрасно сохранившихся черепков от старинной посуды …

     «Умер наш Ленин Владимир Ильич. Доброе сердце зарыто в земле. Жалко рабочим, жалко и мне» – декламирую я, и мне действительно очень жалко дедушку Ленина, хотя моя продовольственная карточка  вовсе не рабочая, а  лишь -  иждивенческая…

     К нам неожиданно приезжает интеллигентный, солидный, отказавшийся представиться мужчина, вызвавший семейный переполох и явный страх. Он нашептал, что, будучи репрессированным,  ехал в одном товарняке с Отцом, где они и побратались. Около Стерлитамака (этот знаковый город неоднократно поминал  Солженицын) зэки разобрали пол у вагона. Ему удалось спрыгнуть на ходу поезда, а отец  отказался. Якобы, из-за физического страха, но, как мне сегодня кажется, - скорей из имманентной законопослушности. Они обменялись адресами и  дали взаимный обет, что каждый из оставшихся в живых, пренебрегая риском, посетит семью друга. Это посещение длилось не более часа. Уходя, не сказав ни своего имени, ни координат, гость умолял молчать…

     Маму-Люсю вызвали в органы на предмет возможного осведомительства. Но из нее там вытекло столько слез и соплей, что  Наши отстали от нее без наказания ввиду явной  биологической несостоятельности...

     Иногда мы ходим в гости к другой моей тетке – Тете-Нине. Они живут в достатке.  И у них даже есть большие мячики и шикарные игральные атласные карты, в которые я, сидя под столом, иногда играю сам с собой в пьяницу. Громадные невиданные фрукты… Нам иногда от этого изобилия тоже перепадает. А я удивляюсь, какая у меня странная Мама: яблоки не любит, а только не доеденные мною шкурки. Она почему-то при этом горько плачет …

 Ужасно, когда Бабушка ее жестоко ругает. Я не понимаю суть разногласий, но, безусловно, всегда - на стороне мамы. Ведь она такая хорошая!

 об этом и подобном см.также: «Разноцветные воспоминания»

 www.novishp.narod.ru ,    www.proza.ru/2010/01/09/225