Бурлеск ...части третья и четвертая....В.Рыженко

      БУРЛЕСК (части третья и четвертая...окончание)

       Илью Ильича готовили к очередному показу, ожидая приезда высоких дружественных заграничных гостей. Мыли, стригли, красили, ворочали из стороны в сторону, наводя отечественный блеск и лоск.

       Парикмахер трудился возле бороды Ильи Ильича ножницами не хуже, чем дед Ильи Ильича шашкой в свое время и удивлялся тонкости и эластичности волос великого человека, хотя они жгли его руки, как крапива, он даже вскрикивал, но так вскрикивал, что человек, стоявший возле Ильи Ильича и внимательно наблюдавший за ножницами парикмахера, ничего предосудительного в его голосе не находил. Массажист при каждом прикосновении к коже великого человека, которую без труда можно было собрать в гармошку, восклицал "О!", тем самым высказывая свое восхищение и не оставляя никаких сомнений в чистоте своих мыслей, портной... впрочем врачевателям и снабженцам, занимавшимся декорацией сторожа ничего нельзя поставить в упрек.

       Они трудились не покладая рук, понимая всю значимость предстоящего высокого визита, ложившегося бременем не только на Илью Ильича, но и Степана, одетого по такому случаю в парик седого цвета, и мышей, постриженных под бобрик. Хранитель музея и сподвижники Ильи Ильича сидели со словарями и, заглядывая в них, бормотали: "по-ихнему так, а по нашему вот как?". Подсунули такую книгу и Илье Ильичу, но старик выразился известными русскими словам, которые производят сильное впечатление на иностранцев и они запасаются ими, как запасаются матрешками и прочими нашими сувенирами. Вначале все одобрительно покивали, а потом побледнели. В то время, когда хранитель музея лихорадочно совещался со сподвижниками, как бы Илья Ильич не прошелся подобным словом по высокому визиту - в музей явился человек.
       Был он с большой сумкой и с недовольным выражением в лице. И без всякого окружения. Хранитель музея махнул рукой, и сподвижники Ильи Ильича, открыв рты, уже хотели поприветствовать человека по-заграничному, как человек открыл сумку, выбросил из неё шашку и достал старика ногой. Поступок человека привел вех присутствующих в изумление. Парикмахер от злости отхватил полбороды сторожа, несмотря на то, что раньше немел от одного прикосновения к ней, добрался бы и до носа старика, если б не массажист, так хвативший старика по спине, что тот даже вскрикнул "ой!".
       Через два часа возле музея собралась огромная толпа. Никто не мог толком объяснить в чем дело. Даже дежурный страж уличного порядка, отслеживавший очереди в винном магазине и бывший в курсе всех дворовых известий, растерялся и по давней привычке начал срывать погоны и стягивать мундир. Такая поспешность вызвала другую поспешность, и по толпе прошел слух о чужеземном нашествии, который вызвал у толпы совсем не те чувства, на которые рассчитывал народный лектор, читавший лекции о народности, известный в ученом мире как тонкий психолог и знаток отечественного патриотизма.
       Чужеземное нашествие взбудоражило толпу. Послышались голоса, среди них выделялся хорошо поставленный голос ранее знаменитого артиста, который мастерски исполнял все чужеземные роли, вызывая тем самым симпатии публики и зависть артиста, игравшего отечественные роли, и который написал вдохновенную статью, где доказывал, что тот артист вовсе не артист, а истый чужеземец, все его родственники тоже чужеземцы и пробрался он на народную сцену, чтобы позорить отечественное искусство. Артиста - чужеземца выгнали, чуть было не выслали за границу, но потом решили, что талант за границей - вещь вредная. Изгнанный артист долго мыкался, а потом устроился истопником при клубе народной самодеятельности, топил печь дубовыми поленьями, пел частушки под баян, так притопывая ногой, что баянист ругался и сбивался с песенных частушек на военные марши.
       Чужеземное нашествие оказалось неожиданным и для известного общественника, отставного генерала - пехотинца, который, выйдя на пенсию, записался в клуб юных моряков с надеждой оставить свой след не только на суше, но и на воде. Генерал - пехотинец, прибрав юных моряков к рукам, уже числился в юных летчиках и юных космонавтах, подумывая о своих отпечатках в атмосфере и выше.
       Появился какой-то старый солдат, сделал под дробь, на плечо, коли, к ноге, прошелся даже по-пластунски, чем вызвал особое восхищение разносторонностью навыков, одолел каменный забор, а, увидев генерала - пехотинца, промаршировал и так щелкнул, став навытяжку перед отставником, что тот беспокойно спросил: "Ты что?". Солдат молчал, в душе ожидая приказа. В его ушах стоял непрерывный бой барабанов, слышался зов трубы, молодцеватые выкрики, которые искусно воспроизводил его сосед, за что чужеземцы лишили его руки и ноги, а полководец - мемуарист чуть не головы за недоблестные слова, сказанные солдатом полководцу после прочтения мемуаров. Перед глазами солдата мелькали исконные лица врагов в шлемах, касках, с щитами, мечами и даже стрелами, о которых солдат читал в истории, написанной победителями с тем блеском, который они проявляют не на полях сражений, а в летописях.
       Сумятица всё больше увеличивалась, началась давка, когда к музею стали подтягиваться колонны юных пехотинцев, моряков, летчиков во главе с генералом - пехотинцем, рядом с которым вышагивал заслуженный деятель. В чём он был заслужен - никто не знал. Поговаривали, что он очень хорошо читает со сцены сказки всех народов, а в перерыве между сказками еще лучше исполняет танцы народностей и даже поет вокалом. Генерал - пехотинец хриплым голосом выкрикивал команды сразу для трех родов войск, отчего солдаты суши давили на солдат воздуха, а солдаты воздуха на солдат моря. Возникла такая неразбериха, что заслуженный деятель, уже подобравший танец победителей и вспомнивший сказку о грозных завоевателях и даже поставивший свой вокал в самое похвальное положение, был сбит марширующими колоннами, от топота которых проснулся старик-дворник, которого считали мертвым, так как он недвижимо лежал ужо третьи сутки, и все, проходя мимо, спорили, когда же его будут хоронить.

         Оживший мертвец, увидев пожарников, которые лихорадочно выискивали отблески огня, и почувствовав сухоту в горле закричал "Воды!". Истомившиеся пожарники направили воду на голос, тотчас последовал другой крик, возвещавший о "потопе". Вода, обрушившаяся на толпу, и гул, поднявшийся над ней, вывел из оцепенения признанного ученого недр, заведовавшего вулканической кафедрой в одном институте.
       Вулканолог, обладавший зычной глоткой, возмужавшей в научных спорах о грозных явлениях природы, незамедлительно подал свой голос в защиту землетрясения. Землетрясение вызвало еще большую панику, начали кричать о каких-то невиданных грозных явлениях природы... конце света, страшном суде...  

       Появились служители культа в черных сутанах, грешники и кающиеся, в числе последних атеист, ранее разносивший в пух и прах архангелов, трубный зов, мистические числа и восхвалявший силу атома. Одна научная кафедра тоже не осталась в стороне, и поклонники теории пришельцев уже довольно потирали руки, готовясь к встрече с отдаленными братьями по разуму, а их противники с реалистическими взглядами, которыми они выслужили и должности и пенсии, готовили контраргументы, когда из музея вышел дворник и, крякнув от досады, попытался переломить шашку о колено. Все утихли, а атеист, уже успевший осенить себя крестом и натянувший черную сутану, пробормотал: "Так вот оно что". Тотчас вспомнили Илью Ильича и тотчас забыли. Дружественным иностранным гостям сообщили о его болезни, одна газета даже напечатала некролог о смерти Ильи Ильича, о котором скептически отозвался иностранный голос.
       Перемены сначала с удивительной быстротой охватили музей. Шла такая кутерьма и путаница, что даже иностранный голос, вещавший зло и язвительно, сбился с толка и понес небывалую околесицу, его поклонники махнули на него рукой, усомнившись в здравии ума его.

Ничего вразумительного не мог сказать даже самый известный наблюдатель - исследователь.   Он по школьной привычке грыз ручку и после каждого дружного выкрика толпы, означавшего появление личности, которая возвещала порядок, благоденствие и процветание, торопливо записывал личность в тетрадь в клеточку, а его сподвижники лихорадочно разыскивали ее следы и отпечатки в великих знамениях прошлого.    

       Следов личности, как правило, в знамениях не находилось и их приходилось создавать научным воображением. Новая личность, еще не успев как следует очернить своего предшественника, который в свою очередь чернил другого предшественника, так что трудно было разобраться в великодержавных красках, сменялась еще более новейшей, возвещавшей еще больший порядок, благоденствие, процветание... Все улицы были запружены шествиями. Всё было похоже на карнавал. Появились какие-то светлости, высочества, величества, мессии, авантюристы... другие вершители человеческих судеб с великими откровениями, прорицаниями и пророчествами.
       Во время этих событий Илья Ильич сидел в комнатке с клетчатыми окнами, где уже находился и хранитель музея, который и признался, что всё произошло по благородному вдохновению. Хранитель музея после этого кудa-тo исчез, а старика вернули в сторожку. Долго не знали, как поступить с шашкой деда Ильи Ильича, но потом махнули на шашку, решив лишний раз не тревожить общественное спокойствие. Слишком много было претендентов на шашку, среди них весьма влиятельных....

.........Оказавшись вновь в сторожке, Илья Ильич попытался вернуть свое прошлое мастерство. Мастерство ушло незаметно. Старик поймет, что оно не вечно, как не вечен и он сам.

       Ему будет жаль своих рук, которые болтались, словно из них вынули кости. Илья Ильич почувствует неуверенность, глядя на полочки, ниши, забитые инструментами, на верстак, крючки, на которых висели молотки, отвертки, словом, его бывшая сила, которая была силой, когда сам старик имел силу. И еще долго сторожка будет иметь прежний вид, но пройдет время и прежний вид приобретет вид разрушения. Все потускнеет, запылится, заржавеет... даже верстак, сколоченный из шпал, осядет, сгорбится и потрескается, как и лицо старика. Оставшись один, без своего привычного занятия, Илья Ильич задумается о своих руках, способных разве что болеть и мерзнуть от холода.    

       Илья Ильич почувствует, что человек не сможет никогда сохранить в себе то, что дала ему природа и что он создал сам. Эти мысли были и раньше. Старик не откроет новых мыслей. Он просто почувствует старые. Илья Ильич будет слышать голоса во дворе музея, шарканье метлы дворника. Та жизнь станет для него одним шумом. Постепенно у старика обострится слух и по слуху он определит, что в музее новый сторож, что у сторожа протез, на пятачке протеза прибита подковка, которая звенит, когда старик упирается протезом в асфальт .Илья Ильич даже догадается, что кабинет хранителя музея спустят со второго этажа на первый, сделают лифт, надстроят еще несколько этажей...    

       Старик научится думать вслух. И странным, незнакомым покажется ему собственный голос, который вначале даже будет пугать его. Илья Ильич избавится от бормотанья, сиплых и глухих звуков. Он как-то окликнет нового сторожа. Вместо ответа в заброшенную сторожку влетит камень, ударит старика по ноге, новый сторож ругнется, пожалуется на крыс сотрудникам музея, а сотрудники посоветуют ему то, что советуют в таких случаях: крысоловку и кошку. Через некоторое время двери в заброшенной сторожке забьют. Глядя на заколоченную дверь, Илья Ильич испугается и попытается выдрать гвозди, но их вбили прочно. И старик отчаятся. Что-то сильно похожее на злобу, зависть и обиду к тому миру почувствует Илья Ильич. Какие мысли были у старика! И не дай Бог, если б он смог их осуществить.

       Отчаяние придаст ему силы и он выберется из сторожки. Словно приведение старик будет ночью бродить возле музея, заглядывать в окна, красться по этажам... Беспокойные слухи поползут по музею и наговорят всего о ворах..., которых видели собственными глазами, хотя эти глаза на ту пору дремали или выискивали подходящее место, куда бы спрятать приглянувшуюся вещь и нечистую силу и под шумок этой нечистой силы нагадят и нашкодят друг другу. Старик станет отвинчивать вешалки. И пальто, плащи, шапки будут валяться на полу до тех пор пока старик вновь не водрузит вешалки на место. Но злоба и обида пройдут. И должно же что-то прийти на смену ушедшему. Не может не прийти! И на смену ушедшему придет Илье Ильичу мудрость его собственной жизни.
       Сколько раз старику казалось, что тот мир умер. Не он, а именно тот мир. Его не страшила собственная смерть. "Человек боится болезней. Они отнимают силу, здоровье, и ты становишься другим и пугается этот другой, потому что знает: жить нужно, но уже не так, как жил. Ведь болезнь что-то отняла у меня. Человек страшится чужой смерти. Она напоминает о существовании собственной. Нельзя пережить собственную смерть. Можно пережить только ее приближение... "Чувства Ильи Ильича напоминали чувства человека, который видит, как умирает его близкий, только близким для старика становился тот мир. Оставшись один, старик поймет, что служил он только себе и лишь потому мог служить другим. "А если б я жил для других, я бы и жил, как другие. И на моем месте был бы иной человек; как на месте моей молодости - моя старость. Но и старость служит мне.    Она не помеха. Что приходит неизбежно, не может быть помехой".

       Так думал Илья Ильич. У него ломило в висках, потому что никогда он так много и именно так не думал. Раньше было проще, и Илья Ильич это почувствует. Он видел свои руки и видел цело своих рук. "Разве я сомневался тогда, как сейчас? Вещи выходили из моих рук и попадали в другие. Если вещь не брали, я знал: она плохая. А сейчас? Как я могу узнать: правильны мои мысли или нет? Нужны они или нет? У меня нет ни единомышленников, ни друзей. Никто не говорит: ты прав, старик, как никто не скажет: ты не прав, старик. Я должен просто верить, что мои мысли правильны.    

        Неужели моя голова и руки жили отдельно? И так же отдельно трудились? Не знаю. Но знаю, что мои руки умерли, а голова еще нет. Я прожил свою особую жизнь. И в моей жизни должна быть моя истина. Я не мог жить чужой истиной. Да и любой другой человек не может. Каждый человек живет по своей истине. Её нужно только понять. Может я не хотел трудиться, но я трудился, потому что иначе жить не мог. И природа тоже трудится, потому что иначе тоже жить не может. У природы нет: хочу или не хочу. Моим трудом пользовались другие. Он был им нужен. И если кто-то сверх меры брал мой труд, другому оставалось меньше. Я никогда не задумывался: правильно ли поступал тот... кто-то...? А если бы задумался? Я бы понял, что тот... кто-то... не прав, и стал бы доказывать его неправоту и занялся бы не своим делом. И другому оставалось бы еще меньше от моего труда. Я многих вещей не понимал. И это хорошо. Понимание пришло, когда я стал совсем стар. И если б я захотел сейчас что-то разрушить, я бы не смог это сделать. Может быть, этим и хороша моя старость...". Старик знал, что его мысли можно понять, но жить ими - это поступать так, как поступал он. "Но поступать так, как я - это нужно стать мной, именно мной. Природа всю жизнь трудилась надо мной. И ей столько же лет, сколько и мне. А повторить мой путь - это повторить его в природе... там, где я и сам не знаю...".

         Кроме этого рассказа есть еще повести и рассказы объемом -15 а.л. Написаны они в разных стилях. Кроме того имеется научно - популярная проза. 1. Не навреди. (15 а.л.). 2. Мифы о Вселенной, и как устроена Вселенная. (20 а.л.) Валерий Андреевич РыженкоВ прошлом: офицер КГБ-ФСБ. Сейчас: издатель, автор более, чем 200 книг по прикладной тематике….
================================