Семечки и африканские жлобы

«Да! Совсем было позабыл рассказать тебе про страшный случай, происшедший
со мной сегодня.

 Любуясь тихим Доном, стоял я у моста и возмечтал о нашем будущем достатке.
Тут поднялся ветер и унес в реку картузик брата твоего, булочника. Только я
его и видел. Пришлось пойти на новый расход: купить английское кепи за 2 р.
50 к. Брату твоему, булочнику, ничего о случившемся не рассказывай».

И. Ильф, Е. Петров, «Двенадцать стульев»

«Пролетая над Череповцом, посылаю всех к *беней матери…»

М. Жванецкий



Приключилось мне лететь не абы куда, а в самый что ни на есть город Лондон.
Из-за набега новой русской денежной знати англичане его еще Лондонградом
кличут. Злятся  коренные лондоградцы на то, что в их любимых магазинах
теперь ценники на двух языках: английском и русском.

  Я разделяю их
справедливый гнев, конечно, это плохо, это неправильно. Пусть кто-то,
наконец, займется этим вопросом. Нельзя же так, в самом деле, нехорошо это.

Пусть на ценниках остается один русский, чего уж.

Так я о полете. Вылетал-то я из родной Одессы в Киев, а оттуда уже в Лондон,
затем в Иоганессбург, потом в Луанду, и после всего – в Кабинду. А там нашу
оффшорную базу через час езды на автобусе и в бинокль видно.

  Для начала сломался, не доехав двести метров от славного одесского
аэропорта до самолета, древний не то ГАЗ, не то ЗИЛ. Тот, что вез в прицепе
нас, пассажиров. Водитель никого не выпускал минут пять-семь, часто открывал
капот, что-то оживленно дергал, и бодро говорил всем: «Не выходите, еще
нельзя». Потом какая-то женщина его отругала по рации, и теперь нам всем
стало можно. И мы пошли по летному полю к самолетику. И полетели в Киев. Где
меня искушали бесы, но я не выпил ни грамма целительных и придающих
волшебную силу напитков.

А вот после Киева погода не заладилась: ливень, да такой силищи, что наш
самолетик не мог сесть, а все кружил над полем взлетно-посадочным. Покружил
минут сорок над Лондоном, пожег драгоценного горючего, и присел. Вот тут я и
побежал, поскольку мне до следующего вылета на Иоганессбург оставалось 20
минут.

Галопом, красиво вскидывая ноги, я побежал через секьюрити, поехал на лифте
и на самоуправляемом поезде на другую секцию аэропорта. Там тоже бегом – и
мне, взмокшему, сказали, не волнуйся, вылет этого самолета тоже задерживают.

Но вот незадача: багаж мой бегать не умел. То ли обессилел он от двух из
пяти предстоящих перелетов. То ли онемели у багажа ноги от горя. И не пришел
он, чтобы со мной лететь в Африку. А может, боялся он. И я прилетел в Африку
один, без багажа.

Грустно без него. Ведь там была основная ударная масса шоколадок: две
большие пачки, 60 шоколадных батончиков по 52 грамма – все же впереди были
три месяца вдали от мира. Еще там были книги, знаете, такие, чтобы читать.
Пачка чая с бергамотом. Свитер, подаренный мамой. Куртка средней пушистости.
И пачек пять семечек.

Придумали же злые капиталисты и такую вещь. Невинное занятие бабушек,
жаривших испокон веку семечки на закопченной и облезлой сковородке, и
продававших их возле трамвайных остановок, теперь поставлено на мощный
капиталистический поток. И теперь, при покупке семечек деньги идут не той
милой бабушке, которую ты знал и к которой привык, а неизвестному тебе
миллионеру во фраке и цилиндре.

Когда мне было лет восемь-десять, то я покупал семечки у двух старушек за
квартал от школы. Но семечки у них были то удачными, то не очень. Глаза у
бабулек были уже не те, и дрожала, видать, старческая рука, когда жарила.
Бывает, что пережарит, или недосолит, то они горчат, а то еще чего-то.
Большой граненый стакан у бабулек стоил 20 копеек, а маленький, вполовину, –
10.

Так если ты большой стакан укупишь, ты же это количество ни за что не съешь.
Да оно и в карманы детские не влезет, куда там. И двадцать копеек – большие
деньги, так просто из мальчишеского бюджета их не вырвешь. Ведь и отложить
надо в копилку, и купить какую-нибудь булочку растущему организму. А
семечки – это приятное дополнение. Но очень хочется. Ведь друзья
угостят-угостят, но после спросят: а ты сам что, не умеешь покупать? Но ты
же копишь на какую-то очень важную детскую штуковину…

Помню, мой товарищ Гена стал приносить семечки небывалого вкуса. Царские, я
бы сказал, семечки. На мой вопрос, откуда такая благодать и где ее источник,
он ответил, что это просто – во дворе, рядом со школой, женщина продает
прямо из дома, вернее, из квартиры.

Тогда вообще все, связанное с
нетрудовыми доходами, вызывало дрожь в коленках у гораздо более старших и
опытных. Поэтому я его попросил показать волшебное место, подвести меня туда
и познакомить. Гена сердился, говоря, ну, что, ты сам не можешь? Вон туда
пойди – махнул рукой – и все, так полшколы делает. Но потом сдался и пошел
со мной.

Мы завернули за угол, и вошли в первый дворик. Небольшой дворик на
Молдаванке. Аккуратные, но неровные плиты вулканического происхождения на
земле, водяная колонка посреди двора. Сразу же справа было крыльцо в три
ступеньки, и дверь в кухню приоткрыта. Оттуда шел запах, передать который,
конечно же, невозможно. Это был запах самых вкусных жареных семечек в моей
жизни. На Генин писк вышла довольно полная тетя и очень по-доброму
посмотрела на нас.

– Нам семечек, пожалуйста, два по десять, –  и Гена протянул ей двадцать
копеек.

 – Секундочку, ребята. – Она ненадолго скрылась, и вышла, неся два бумажных
кулька с семками. И мы побежали обратно в школу, ведь мы вышли на большой
перемене, которая подходила к концу.

Потом я часто покупал у нее семечки. Если я говорил, что не в кулечек, а в
карман, то она запускала меня внутрь, в жаркую кухню. На улице зима, и снег,
и мороз. А там, на крошечной кухоньке, где двум людям не разойтись, было
жарко. На двухконфорочной плите стоял огромный таз с семечками, и она их
постоянно перемешивала. Прямо оттуда она зачерпывала стакан и, придерживая
рукой еще огромное их дополнительное количество, высыпала все это в карман.
Они были горячими, и грели даже через пальто.

Если у тебя не было заветной минимальной суммы в десять копеек, то она
всегда давала на сумму меньшую, например, на пять. Однажды у меня было
только три копейки, и она щедро мне отсыпала жменю семок своей огромной
рукой – там было гораздо больше, чем даже на пять, уж поверьте.

Я до сих пор помню эту жаркую кухню, этот огромный таз, и большую тетю
Наташу, мешавшую семечки. Я помню ее тепло, ее руки, ее улыбку. Честное
слово, она нам продавала не семечки, нет, что-то большее.

Почему-то я ее помню, спустя тридцать с лишним лет?

Да, так я о семечках и о тех, кто поставил удовлетворение этой людской
слабости на конвейер. И о багаже, который не захотел со мной лететь в ЮАР,
чтобы оттуда, как в прежние времена, махнуть в Анголу.

Собственно, багаж приехал в Луанду через два дня после моего приелета в
страну. Но к тому времени я уже был далеко – на судне в Малонго. И мне
сказали в офисе, что мой багаж привезут с ближайшим экипажем, который будет
ехать в нашу сторону.

Так незаметно пролетела неделя, потом другая, а после и третья. Сменилась
масса экипажей, но никто ничего не привозил. Я написал кучу просительных
писем всем, кому надо было писать и тем, кому писать было не надо –  с
просьбой вернуть багаж. Ответов я получил два, да и то в самом начале этой
тягомотины. Меня уверяли, что все в порядке, ждите, скоро будет. Когда через
три недели я возопил не по-детски, и своими звонками устал всех в нашем
офисе, то багаж, наконец, приехал ко мне на катере.  Он увидел меня первым,
и потянулся ко мне.

– Ты добрался, милый, –  сказал я ему и обнял. –  Ты вроде похудел? – багаж
молчал,  пряча глаза, и смущенно переступал с ноги на ногу. Я почувствовал
недоброе, нагнулся и заглянул ему в лицо.

– Тебя что, не кормили все это время? Ну, пойдем, маленький, в каюту, мне
надо столько всего тебе рассказать…

– Не кормили,  – всхлипнув,  произнес багаж. –  Исхудал я, даже идти не
могу. – Тогда я подхватил его на руки, и отнес его в свою каюту.

Когда я открыл сумку, то понял, что предпочтения африканских жлобов просты:
они не любят семечки и чай. Они не читают книг на русском, и, слава Богу –
книги, как и семки, тоже долетели. Но, как оказалось, местные расхитители
любят шоколад (еще бы! 60 маленьких вкусных шоколадок!) и им нравятся тонкие
мамины свитера. Я рад, что у них оказался хороший вкус, и что они
благосклонно оставили мне мою куртку малой пушистости, чтобы я не замерз,
прибывая домой в декабре.

Теперь я знаю, почему офис в Луанде не мог ответить на мои письма: у них
руки были в моих шоколадках. Извини, как бы говорили они своим молчанием,  я
бы напечатал тебе ответ, но не могу – еще не облизал пальцы, иначе
клавиатуру замажу.

Я теперь свой багаж никому не отдам.

«Но опыт есть». (с)