Поэт на все времена, или Почему принижается Твардовский? (Послесловие к юбилею)

Александр Огнев
Поэт на все времена, или Почему принижается Твардовский?
(Послесловие к юбилею)
http://www.sovross.ru/modules.php?name=News&file=print&sid=58195

Результаты творческой деятельности гениального поэта А.Т.Твардовского существенно обогатили русскую литературу и навсегда останутся в ее золотом фонде. Его друг М.Исаковский справедливо утверждал: «Чем больше будет проходить времени, тем все больше будет расти значение поэзии Твардовского». В это я до сих пор верю, и эту святую для меня веру отнюдь не разрушило то крайне «скромное» недавнее празднование российскими СМИ столетия со дня его рождения. А если спросить наших «друзей», как вы отметите в будущем году 40-летие со дня  его ухода в иной мир? Они засмеются, услышав такой вопрос. Кому это, мол, нужно… А вот 25 июля с невообразимой помпой, с восторженным завыванием либеральная компания во главе с М.Швыдким, в руках которой почти все средства массовых коммуникаций, отметила 30-летие со дня смерти В.Высоцкого. Сплошной восторженный поток по всем телеканалам. Чего только не наговорили, например на НТВ! Он подлинный гений, вся страна лежала у его ног, все стремились хоть как-то прикоснуться к его огромной славе и т.д.
Сейчас у власти ненавистники Твардовского, кому его творчество – кость в их либерально-западническом горле. Вся моя долгая жизнь (мне 85 лет), общение со студентами во время 60-летней преподавательской работы убедили меня: А.Т.Твардовский – поистине «поэт на все времена», уникальное явление в русской литературе. Именно у него, а не у Высоцкого, как сейчас истошно кричат об этом либералы, была бесспорная всенародная популярность.
Я остро переживаю то, что даже те скромные возможности, какие есть у патриотической оппозиции, не были по-настоящему использованы для того, чтобы достойно отметить сто лет со дня появления на свет А.Т.Твардовского (21.06.2010). Близкая мне по политической направленности газета «Советская Россия» поместила блестящие статьи писателя, искусствоведа, члена Общественной комиссии противодействия фальсификации истории Ф.Раззакова о В.Высоцком, но в его отклике – в связи со столетием рождения автора «Василия Тёркина», недостаточно раскрыто подлинное величие этого выдающегося русского поэта, по-настоящему не выявлено то, что окрыляло его в борьбе с перестраховщиками в политике и либерально-западнической интеллигенцией.

Зимой 1939–1940 г. во время финской войны Твардовский работал во фронтовой газете «На страже Родины». В феврале 1940 года он опубликовал стихотворение «Наступление», посвященное 123-й ордена Ленина дивизии, а в ней тогда воевал мой отец. И погиб мой отец в 1941 году в районе Ржева, поэтому есть некое право считать, что знаменитое стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом» написано и от его имени. В нем завещается беречь победу свято, нам «счастливыми быть // И родимой отчизне // С честью дальше служить». Твардовский отнес «Я убит под Ржевом» к лучшим своим «послевоенным стихам о войне наряду со стихами «В тот день, когда закончилась война».
В августе 1943 года солдатам 90-го гвардейского стрелкового полка во время утомительного перехода разрешили короткий отдых, мы сразу повалились на землю, а вблизи расположились бойцы другой части. Высокий политрук с наслаждением читал им стихи о Василии Тёркине, приковавшие к себе мое внимание. Тогда мне довелось воевать на Смоленщине, переходить реки Угру, Десну, штурмовать Ельню – все они названы в произведениях Твардовского. При наступлении на станцию Глинку, отмеченную поэтом, я был ранен. В «Родине и чужбине» он вспомнил ельнинский большак, сожженное немцами село Язвино, где ему выдали метрическую справку о рождении. Когда я передвигался вместе с госпиталем 2950 к Смоленску, освобожденному нашими войсками 25 сентября 1943 года, в мою память врезалось село Белый Холм, издали на горушке выделялось в нем трехэтажное белое здание. В Бело-Холмской школе одно время учился Твардовский.

Ф.Раззаков отметил: «Отец Твардовского много позже вспоминал об одном случае, который характеризует поэта не с самой лучшей стороны. Трифон Гордеевич вместе с младшим сыном Павлом бежал из ссылки и приехал в Смоленск к Александру. Надежда у отца была одна: что сын приютит Павла у себя. Но эта надежда не оправдалась. Александр встретил их холодно и сказал фразу, которая болью отозвалась в душе родителя: «Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставить вас туда, где вы были!» Семья Твардовских не использовала наемный труд, возможно, незаконное раскулачивание и высылка ее стала в какой-то мере результатом и того, что, по словам поэта, «характер у отца был малосимпатичный, заносчивый и нетерпимый в отношении хуторян-соседей, которых он подчеркнуто ставил ниже себя». У автора были сложные отношения с отцом «в годы юности немилой» и в более позднюю пору, но он остро переживал то, что на него обрушились страшные несправедливости. Этобыла глубокая внутренняя драма поэта.

К упомянутому выше случаю следовало бы добавить: чтобы восстановить справедливость и вызволить из ссылки отца, А.Твардовский встретился с первым секретарем Смоленского обкома партии. В 1936 году он «добился освобождения родных из ссылки. Поехал за ними в ссыльные края и привез их домой, в Смоленск» («Лг», №18, 2008). После войны он «привез отца в Москву, устроил в Боткинскую больницу. Целых три года Трифон Гордеевич провел там: Александр постоянно навещал его, когда наступали перерывы в лечении, забирал к себе на квартиру или дачу» («ЛР», 29.10.1982). Твардовский намеревался написать роман о нем, собирался назвать его «Пан Твардовский». В его дневнике не раз говорится об этой задумке: «Пан Твардовский» – главная книга моя, главная мечта и страх, и риск, и надежда».

Еще на финской войне Твардовский набросал биографию бывалого солдата, в которой писал: «Вася Тёркин? Кто такой? // Скажем откровенно: // Человек он сам собой // Необыкновенный». Эта необычность подчеркивалась и тем, что он «богатырь», «по натуре весельчак» «и врагов на штык берет, как снопы на вилы». Образ этого героя создавался группой поэтов для того, чтобы повеселить бойцов событиями, которые были вроде бы взяты из фронтовой жизни, но подавались в шутливо-балагурном плане. Этот герой неожиданно для его авторов стал любимцем фронтовиков, они прислали много своих стихов о его новых подвигах. Это означало, что поэты верно угадали нужный для солдат характер самого героя с его оптимизмом, смекалкой, умением находить выход из трудных положений и саму незатейливо-сказовую форму изложения.
Ф.Раззаков сообщает: в начале Великой Отечественной войны Твардовский «работал корреспондентом газеты «Красноармейская правда» на Западном фронте. На самом деле он до апреля 1942 года был корреспондентом газеты «Красная Армия» на Юго-Западном фронте. Действительно, в то время «его отношения с редакторами газеты складывались непросто». Ф.Раззаков утверждает: «Именно тогда Твардовский и взялся писать цикл стихов, главным героем которого стал находчивый советский солдат Василий Тёркин. …В результате из этого цикла на свет родилась целая поэма». В действительности дело обстояло несколько иначе.

Не писал А.Твардовский «именно тогда» цикл стихов о Тёркине. После финской войны он стал создавать поэму «Василий Тёркин». 4 апреля 1940 года он рассудил: «При удаче это будет ценнейший подарок армии, это будет ее любимец, нарицательное имя. Для молодежи это должно быть книжкой, которая делает любовь к армии более земной, конкретной… А как необходимы его веселость, удачливость, энергия и неунывающая душа для преодоления сурового материала войны». Теперь Василий Иваныч Тёркин предстал парнем «обыкновенным», автор придал ему реалистические черты, отвел его от своего предшественника, условно-лубочного Васи Тёркина, фельетонного образа, упрощенного, предназначенного для того, чтобы позабавить солдатскую душу «чем-то таким, что хотя и не соответствует суровой действительности военных будней, но что в то же время как-то облекает именно их, а не отвлеченно-сказочный материал, в почти что сказочные формы». А.Твардовский сделал наброски глав «На привале», «Переправа», «Тёркин ранен», главу «Гармонь» напечатал в виде отдельного стихотворения в газете «Красная звезда». Однако работа шла трудно, не хватало жизненных впечатлений. Когда враг напал на нашу страну, призванный в армию писатель стал выполнять ежедневные обязанности фронтового корреспондента, работа над поэмой была отложена до мая 1942 года.

В конце Великой Отечественной войны А.Твардовский закончил поэму-эпопею «Василий Тёркин», в которой в необычно яркой образной форме воспел русского советского солдата. Поэт признавал: «Книга про бойца» «была для меня истинным счастьем: она дала мне ощущение очевидной полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся, непринужденной форме изложения». Лауреат Нобелевский премии И. Бунин писал Н. Телешеву из Парижа в 1947 году: «…только что прочитал книгу А.Твардовского («Василий Тёркин») и не могу удержаться – прошу тебя, если ты знаком и встречаешься с ним, передать ему при случае, что я (читатель, как ты знаешь, придирчивый, требовательный) совершенно восхищен его талантом -– это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык – ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова!» С тех пор создано много произведений о Великой Отечественной войне, но ни одно из них не превзошло «Василия Тёркина», ставшего бессмертным поэтическим воплощением образа русского человека.

После войны подросли новые поколения с изменившимся отношением к миру, повышалась материальная обеспеченность народа, увеличивался слой богатых людей, возникла потребность в более комфортабельных условиях жизни, в новых атрибутах быта, в лучшей одежде, стала ощущаться трудность в решении задачи гармонизации материального и духовного начала. Президент США Г. Трумэн 30.09.1950 года утвердил директиву Совета национальной безопасности СНБ-68, которая стала руководящей основой политики американского правительства в отношении СССР. В ней требовалось «вести открытую психологическую войну с целью вызвать массовое предательство в отношении Советов», «наша политика и действия должны быть таковы, чтобы вызвать коренные изменения в характере советской системы, срыв замыслов Кремля – первый и важнейший шаг к этим изменениям. Совершенно очевидно, что обойдется дешевле, но более эффективно, если эти изменения явятся в максимальной степени результатом действия внутренних сил советского общества».

У нас нашлись такие «внутренние силы», в советской литературе были деятели, которые придерживались космополитических позиций (когда интернационализм лишается патриотического чувства, он превращается в космополитизм), пренебрежительно относились к русским писателям, не проявляли бережного отношения к их национальным чувствам. Либерально-западническая интеллигенция в послевоенное время усилила свое влияние. Национально-традиционная, патриотически-почвенническая часть интеллигенции была отодвинута на вторые роли. В 2001 году В.Мусатов в пособии «История русской литературы первой половины ХХ века (советский период)» к эпохальным произведениям отнес «Стихи о неизвестном солдате» О. Мандельштама, но среди них нет «Василия Тёркина» А.Твардовского – лучшей поэмы во всей мировой литературе ХХ века.
В постановлении ЦК КПСС от 23 июля 1954 г. «Об ошибках редакции журнала «Новый мир» отмечалось, что в подготовленной к публикации «идейно-порочной и политически вредной» поэмы А.Твардовского «Тёркин на том свете» содержатся «клеветнические выпады против советского общества». После некоторой доработки эта поэма была напечатана в 1963 году. Абсурдный потусторонний мир в ней отразил некоторые невеселые явления тогдашнего земного бытия. Автор высмеивает тех, кто больше верит анкетным данным, чем живому человеку, смеется над цитатчиками – кандидатом потусторонних или доктором прахнаук, критикует чрезмерное обилие руководителей. В загробном мире руководят «все от мала до велика». Это обилие можно бы сократить.
Космополитизм, отсутствие любви, элементарного уважения к родине характеризует немалый слой современной интеллигенции. Либеральные писатели, призывая в 1993 году правящий клан «раздавить гадину», оставили позорную страницу в истории русской литературы. Либералы, выступая против марксизма, разглагольствуя о приобщении России к мировой цивилизации, о необходимости руководствоваться общечеловеческими ценностями. подменили идеалы международной солидарности трудящихся идеалами сплочения компрадорской буржуазии с мировым капиталом на основе долларового интернационализма.
На ХХII съезде КПСС в 1961 году А.Твардовский, напомнив о том, что «советская литература – это огромная реальная сила», говорил: «Буржуазия всеми способами, в том числе и средствами искусства, стремится представить социализм и коммунизм в окарикатуренном виде, как царство нивелировки, однообразия, мертвящего регламента, великопостной скуки». 29 октября 1961 года он с глубокой верой утверждал: «Коммунизм – необходимость. Правда жизни, правда истории на стороне коммунизма». В начале 60-х годов был объявлен конкурс на создание нового гимна СССР, Твардовский принял участие в нем, но его попытка написать гимн не увенчалась успехом. 10.11.1961 года он сделал наброски для гимна, в которых были слова: «Взвивайся, ленинское знамя, // Всегда зовущее вперед. // Уже идет полмира с нами, // Настанет день – весь мир пойдет». Это писал он искренне. «Говорить неправду безнравственно» – вот его девиз. Он стоял за сущую правду и призывал: «Перед лицом ушедших былей // Не вправе ты кривить душой… // Не лгать. Не трусить. Верным быть народу. // Любить родную землю-мать, // Чтоб за нее в огонь и воду. // А если – то и жизнь отдать».

В книге «Родина и чужбина» (1947), основа которой создана в годы Великой Отечественной войны, А.Твардовский скорбел, отмечая страшный урон, нанесенный фашистами родине: «Россия, Россия-страдалица, что с тобой делают!» Восхищаясь русским человеком, писатель связывал его поведение с нетленным опытом былых победных сражений за Россию: «Кажется, вся беспримерная сила, бодрость и выносливость русского воина на походе и в бою явились нынче в людях, неустанно преследующих врага на путях, отмеченных древней славой побед над захватчиками-иноземцами».
Д. Данин не увидел в этой книге «не только тени коммунистического интернационализма, но чувствовал национальную ограниченность». Вспомнив стихи М. Светлова, в которых герой Гражданской войны поет: «Я рад, что в огне мирового пожара мой маленький домик горит», он поучал: «Пусть и Твардовский этому радуется». Нет ли здесь отражения троцкистской теории, согласно которой Россия сама по себе не представляет важной самостоятельной ценности, ее миссия – разжечь мировой пожар, в которой она вся должен сгореть – такова, мол, ее участь?..
В результате обрушенной на нашу страну пропаганды происходило разрушение идеологии, психологии населения нашей страны, складывалась «пятая колонна» Запада. 3 июня 1961 года Твардовский критически отозвался об ажиотаже, который устроила либерально-космополитическая публика на одной из встреч с поэтами: «Мне ясно и жутко было, что дело здесь …не в Евтушенко как таковом, а в той аудитории, которая жаждет …чего-то на западный образец, чего-то не казенного, и коль Евтушенко полузапретный плод, то и подай его. Это дело серьезное, ни в какое сравнение не идущее с личными данными Евтушенко. Это показатель того, что происходит …молодежи столиц и университетских городов как реакция на развенчание «культа личности», на неустройство и др. …Это неомещанская среда с чертами несомненного буржуазного влияния послевоенной формации, которое только отчасти идет извне, а в основном складывается «дома» под воздействием формально-бюрократического окостенения комсомола, методов преподавания идеологических дисциплин, сделавших великое учение скучными страницами обязательного учебника, – «пройти, сдать и забыть» («Знамя», 2000, №6, с. 148). Время показало, что эти утверждения были верными.

Твардовский замалчивался и замалчивается как поэт потому, что он мешал и мешает литераторам либерально-западной ориентации вести разрушительную идеологическую работу.

Называя Твардовского «балалаечником», И. Сельвинский витийствовал: «И подобно тому, как соха уже не может быть атрибутом русской техники, так и балалайка с частушкой не могут претендовать на роль представителей русского народного искусства». С.Кирсанов предсказывал, что «канонический» стих, «стих» Твардовского и Исаковского постепенно «уничтожится сам по себе».
Твардовский своей творческой деятельностью, огромным общественным авторитетом и реалистическими позициями в литературе противостоял антинациональным и авангардистским поветриям в русском искусстве. Этим можно объяснить его скептическое отношение к поэзии Е. Евтушенко и А. Вознесенского и даже то, что он «искренне и последовательно отрицал не масштабность дарования, а масштабы значения Маяковского в нашей поэзии, считая самое структуру его поэтики чуждой русскому стихосложению» (К.Симонов). Твардовский справедливо отозвался о поэзии И. Бродского: «Стишки никудышные». Он решительно не принимал авангардистское искусство. 
А.Твардовский был ярко выраженным государственником-почвенником, а в редколлегии «Нового мира», который он возглавлял, заметную роль играли, даже преобладали либералы-западники. А. Дементьев, его заместитель, призывал в своих статьях не преувеличивать «опасности чуждых идеологических явлений». В критических выступлениях этого журнала была недооценка значения патриотических традиций, идеалов социалистического общества 12 ноября 1962 года Твардовский написал в своей рабочей тетради: «Нету у меня в редакции человека, для которого журнал был бы главной заботой, интересом его жизни, которого бы снабжал и советами, и помощью…». Перед этим, 26 сентября 1962 года, он пришел к заключению: «…все эти Данины, Анны Самойловны …вовсе не так уж меня самого любят и принимают, но я им нужен как некая влиятельная фигура, а все их истинные симпатии там – в Пастернаке и Гроссмане…». А.Твардовский, как и М. Шолохов, осуждал притеснение Б. Пастернака, не поддерживая его литературных позиций. В отношении к диссидентам и в своих почвеннических, государственных позициях он был близок М. Шолохову (у них были сложные отношения). Оба они защищали правду, справедливость, русскую культуру.
У Твардовского были точки сближения с западниками, если иметь в виду критику недостатков, выпиравших в нашей жизни. Но диссиденты стремились разрушить основы Советской власти, государственность СССР, развалить его, а Твардовский, наоборот, думал, как можно быстрее укрепить, возвысить его, освободить от того, что мешало ему плодотворно развиваться. Твардовский отметил в рабочей тетради: «Я сам люблю обличать и вольнодумствовать, но, извините, отдельно, а не в унисон с этими людьми» («Знамя», 2000, №7, с. 134). В 1963 году после опубликования «Тёркин на том свете» Аджубей сказал Твардовскому, что «есть и такие читатели, что готовы нас рядом… на фонарях повесить». «А я думаю, – комментировал Твардовский, – что вешать-то нас с Аджубеем будут все-таки в разных местах» («Знамя», 1990, №7, с. 96).
А.Твардовский заявлял: «И песнь моя – // Народ родной!» Он не проявлял никаких симпатий к диссидентам и белым эмигрантам. 13 ноября 1958 года он написал о встречах в Болгарии с «настоящими белогвардейцами»: «…мне их не было жалко. Казалось бы, пожалеть. Странно, но они не говорили почти о родине и не очень ею интересовались. А самая большая боль – родина. Какие бы человек ни сделал ошибки и т.п., с ним еще можно говорить, покамест у него в сердце – Родина… А эти родину вспоминали только как время, когда им было хорошо («Знамя», 1989, №8, с. 173).
Твардовский посчитал эмиграцию «поистине трагическим рубежом в биографии Бунина, порвавшего навсегда с родной русской землей, которой он был, как редко кто, привязан «любовью до боли сердечной». 20 сентября 1959 года Твардовский написал о «непристойных и недостойных большого писателя высказываниях и замечаниях по адресу Советской власти, Ленина и др. …Странно думать, что многие эти штучки писались во время войны – где же раздумья старого писателя о судьбах Родины, России, человечества…» На самом деле были эти раздумья.
А.Твардовский опубликовал повесть А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и несколько его рассказов, но их идеологические позиции резко расходились. Солженицын, который считал Твардовского слишком крестьянским и слишком русским, сообщил: он ему «не открывался, вся сеть моих замыслов, расчетов, ходов, была скрыта от него». Твардовский сказал о пьесе Солженицына «Олень и шалашовка»: «Я бы (в случае ее опубликования) написал против нее статью. Даже бы и запретил». Суровую оценку он дал роману Солженицына «Раковый корпус»: «Даже если бы печатание зависело целиком от одного меня, я бы не напечатал. Там неприятие Советской власти… У вас нет подлинной заботы о народе! Такое впечатление, что вы не хотите, чтобы в колхозах было лучше… У вас нет ничего святого… Ваша озлобленность уже вредит вашему мастерству». Сказано точно. Твардовский ни в коем случае не желал разрушения основ Советской власти, чего остервенело добивался Солженицын.

Недальновидный, недобросовестно подготовленный доклад Н.Хрущёва на ХХ съезде партии нанес сильный удар по идеологическим основам социалистического общества, внес смятение в души молодежи, предоставил «агентам влияния» хорошие возможности для разрушительной идейно-нравственной деятельности среди нашего населения. Советская верхушка при сложившемся годами зажиме критики разложилась, партия деградировала. Образовался разрыв между властью и широкой массой народа. Нормальное развитие нашего государства сдерживали распространившийся бюрократизм, чрезмерная централизация, догматизм, окостенение творческой мысли, идеологический аппарат запаздывал с ответами на насущные запросы жизни.
8 августа 1962 года Твардовский пришел к горькому заключению, в котором было немало правды: «Нечего удивляться той мере мирового разочарования в идеологии и практике социализма и коммунизма, какая сейчас так глубока, если представить себе на минуту повод и причину этого разочарования. Строй, научно предвиденный, предсказанный, оплаченный многими годами борьбы, бесчисленными жертвами, в первые же десятилетия свои обернулся невиданной в истории автократией и бюрократией, деспотией и беззаконием, самоистреблением, неслыханной жестокостью, тяжкими просчетами в практической, хозяйственной жизни, хроническими недостатками предметов первой необходимости – пищи, одежды, жилья, огрублением нравов, навыками лжи, лицемерия, ханжества, самохвальства и т.д. и т.п.». У него усилилось критическое отношение к деятельности партийного руководства СССР.
По мысли Твардовского, большая беда Советской власти была в том, что во властные сферы прорывались не самые способные и честные работники, в них было немало, с известным преувеличением говоря, дураков. Как показано в «Тёркине на том свете», ими даже специальный главк руководит: «От иных запросишь чуру – // И в отставку не хотят. // Тех, как водится, в цензуру – // На повышенный оклад». Они своей идеологической «бдительностью», часто русофобской, смахивающей на провокации, подрывали изнутри нравственные устои советского строя, создавали условия для возникновения оппозиционных настроений.
А.Твардовский противостоял идеологическому догматизму партийной верхушки. Много раз сталкиваясь с тем, что запрещали публиковать талантливые произведения, написанные с советских позиций, он заметил: «Можно подумать, что нашей идеологией руководят сознательные враги Советской власти». К сожалению, были и такие, вспомним, например, бесчестного агента западного влияния А.Н.Яковлева.
Что было основой мировоззрения Твардовского, что давало ему силы для многолетней борьбы за народную правду? В книге «Родина и чужбина» он писал о своей малой родине: «Каждый километр пути, каждая деревушка, перелесок, речка – все это для человека, здесь родившегося и проведшего первые годы юности, свято особой, кровной святостью». С тем клочком земли, где он родился, «связано все лучшее, что есть в нем». В его творчестве часто встречаются названия поселков, городов Смоленщины, в которых он пребывал в детстве и юности. В «Василии Тёркине» боец начал играть на гармони: «Вдруг завел, глаза закрыв, // Стороны родной смоленской // Грустный памятный мотив». В главе «На Днепре»: «Здравствуй, Ельня, здравствуй, Глинка, // Здравствуй, речка Лучеса». Наиболее часто вспоминается Загорье. Клуб в Сельце-Загорье построен с его «долевым участием». Ленинскую премию за поэму «За далью – даль» он отдал совхозу «Панской» Починковского района для строительства этого клуба. В стихотворении «О родине» Твардовский писал: «А только и прежде и ныне // Милей мне моя сторона – // По той по одной лишь причине, // Что жизнь достается одна».
В поэме «Василий Тёркин» А.Твардовский писал: «Я покинул дом когда-то // Позвала дорога вдаль, // Не мала была утрата, // Но светла была печаль // Угол отчий, мир мой прежний // Я в душе моей берег». Он сделал примечательную дневниковую запись о своей дочери Валентине с мужем: «…»молодые» с чисто горожанской невнимательностью и безразличием ко всему попирают стопами свои дорожки, взирают на мои кусты. У меня с отцом – при полярной отчужденности психоидеологической, так сказать, было что-то общее в отношении земли, растения и цветения на ней и т.п. С дочерью – при полном соответствии общественно-политических взглядов – полная отчужденность в отношении к этим вещам». Это, как видно из записи, его огорчало.

Эта «разность» связана с новыми веяниями, воздействующими на особенности русского национального характера, что особенно резко проявлялось в отношении к народному началу русской литературы со стороны либералов-западников. Твардовский вполне обоснованно протестовал против того, чтобы элитарные эстеты с высокомерным апломбом принижали писателей, вышедших из крестьянской среды: «…самое поганое, так это то, что… как бы намекают, что крестьянский – значит простенький, даже примитивный. Какая чушь! Исаковский тоньше и, если угодно, интеллигентнее философичных, насквозь городских поэтов». Эти слова характеризуют и творчество самого Твардовского. М.Исаковский в стихотворении «Все та же даль…» писал то, что полностью применимо и к Твардовскому: «Я потерял крестьянские права, // Но навсегда остался деревенским».
Твардовский в своем творчестве стремился постигнуть исторические основы русской деревни в строительстве нашего государства. В поэме «За далью – даль» есть мудрое, ставшее «крылатым» утверждение: «Мы все – почти что поголовно, – // Оттуда люди, от земли». Эта неразрывная, глубинная связь с родной землей определяла и укрепляла его оптимизм. Твардовский высоко ценил поэзию А.Ахматовой и особо подчеркнул то, что было столь дорого для его мировосприятия: «Как прекрасно и целомудренно ее отношение к родной земле, которая и обычная земля, по ней мы ходим, – и больше, чем земля, почва. …эта «эстетствующая» пишет о земле, как могла бы о ней крестьянская баба написать: «Но ложимся в нее и становимся ею, оттого и зовем так свободно – своею».
В русской деревне – истоки нашей национальной культуры и морали, и то, что она подверглась теперь катастрофическому опустошению, подорвало их главные основы. В 60–70-е годы бичевали деревенскую прозу за проповедь «патриархальности», за «идеализацию» традиций русского крестьянства, за пристрастие к изображению стариков и старух, воплощавших в себе высокие нравственные ценности. Твардовский же видел в них «то своеобразие русского народного характера, которое в сущности нивелируется, стирается в наш век, во всяком случае, не так выглядывает и в языке и в поступках среднего и молодого поколения».
Эти ценности не принимаются теми, кто не хочет понять, что корни нравственности и культуры нации – в деревне, в отношениях с землей, кто с удовольствием рассуждает о темноте, невежестве, пассивности, жестокости крестьян. Идеология крестьянства целенаправленно компрометировалась и продолжает компрометироваться в печати. Это подкреплялось организационными мероприятиями, была разрушена самобытная крестьянская культура. С.Викулов в стихотворении «Чем она прославилась» писал о деревне: «А Русь – ее исток во мгле веков – тобой ведь тоже ставилась!»
С глубокой заботой и болью Твардовский констатировал 8 марта 1962 года: «…Россия, родина, деревня, которая, покамест города в тайге вставали и возводились мощные мосты, и уносились от земли ракеты, – осиротела…». Еще раньше, в мае 1954 года, он в письме В.Овечкину утверждал: «И просто скажу, сейчас заниматься чем-либо другим помимо деревенского дела – все равно что, оправдываясь важностью своей роли в тылу, отсиживаться от фронта…». 9 июня 1966 года Твардовский написал В.Белову: «С большим удовольствием прочел «Привычное дело» в «Севере». Очень хорошо, густо и без обиняков в отношении правды». 29 августа 1967 года он отозвался в письме Ф.Абрамову о его романе «Две зимы и три лета»: «Я давно не читал такой рукописи, чтобы, человек несентиментальный, мог над нею местами растрогаться до настоящих слез и неотрывно думать о ней при чтении и по прочтении. …Книга полна горчайшего недоумения, огненной боли за людей деревни и глубокой любви к ним…»
Настойчивые нападки на наш сельский мир – часть культурно-идеологической русофобии. Либералам претит самобытная русская цивилизация со своими общественно-нравственными и государственно-политическими ценностями. В начале 1950-х годов на литературном вечере в Доме ученых поэт С.Кирсанов ополчился на «простоту» стихов А.Твардовского. М.Исаковский выступил против его «критики». Об этом он написал Твардовскому: «И потому, как он (К.) оглянулся на меня, я понял, что делается это неспроста, что К. во что бы то ни стало нужно опорочить меня перед аудиторией (аудитория была главным образом студенческая). Я, конечно, не помню всего стихотворения К., но в нем говорится примерно следующее: Есть, мол, простота такая, как каменный истукан; есть, мол, простота такая, как желтый стог сена, такая, как телега и конь, такая, как домик у дороги, такая… и т.д. (после «домика у дороги» я понял, что К. ополчился не только против меня, но и против тебя). …Конечно, можно было бы не обратить никакого внимания на то, что К. выступает против «простоты» Исаковского и Твардовского. …Но суть-то в том, что за этой критикой скрывается нечто гораздо большее, чем простая нелюбовь (иди ненависть) К. к стихам вышеназванных товарищей».
Это «большее» расшифровывается в письме М.Исаковского А.Твардовскому от 16 октября 1952 года: «Ведь «желтый стог сена», «телега» и «конь» – это не только якобы синонимы поэтического творчества Исаковского и Твардовского, нет, это – трудная, тяжкая судьба нашего народа в прошлом, судьба, которую он дол­жен был сносить в течение многих-многих лет. Кирсанов забывает (да и вообще на это ему плевать), что страна наша должна была пройти тернистый путь от коня и телеги до трактора и телевизора. И она с честью прошла его. И в этом ее сила, честь и слава. Но она в то же время не забыла и своего прошлого, и не в пример Кирсанову, не презирает его».
А.Твардовский рассудил: «Искусство могущественнее политики. Ему дано угадывать ту правду жизни, которая гораздо менее уловима для политики…». Ф.Абрамов указал на важные черты его мировоззрения: «А.Твардовский – поэт государственной мысли. И в этом он, как никто другой из советских писателей, близок Пушкину. …Твардовский мыслил категориями нации, идея государственности, социалистической государственности составляет сердцевину его поэм… Дух государственности был присущ самой личности Твардовского. Я припоминаю свои беседы, те разговоры, которые он вел в редакции, за дружеским столом. Россия. Родина. Страна. Без этих слов не обходилось». Вот это очень нужно именно сейчас, когда Россию жадно рвут на куски ее заклятые враги с помощью либералов-западников.
К.Симонов назвал Твардовского одним «из великих поэтов ХХ века». Ф.Абрамов считал, что «Твардовский человек шекспировской мощи», он – «первый советский поэт. Это наша национальная гордость. Человек высочайшего нравственного и гражданского облика. Писатель – единственный в своем роде, который так бесподобно, так органично соединял в себе крестьянина, сына земли, и интеллигента в высшем значении этого слова. Понять по-настоящему Твардовского-поэта, Твардовского-человека и гражданина – значит понять во всей сложности и драматизме нашу эпоху, наше время» («Вопросы литературы». 1974, №3, с. 192).

Александр Огнёв
Тверь.