"... да век минувший"

 

Что же жизнь наша, как не вечное движение, неупокой и желание? Спросите женщину – и любая скажет вам о своих бесконечных неудовольствиях, если всё ещё она остаётся женщиной, если не умерщвлено в ней желание жить, если не пребывает она в шоке или пароксизме... Вот вам и страсть к идеалу, и достижение его...

Не по этой ли причине так безгрешен молодой человек и так испорчен человек зрелый? А разница лишь в том, что у первого жизнь в перспективе, а у второго – одно послесловие – вихревой, турбулентный след. Но, доказывая хоть что-то человеку, мысля и чувствуя занятие своё, мы сетуем и жалуемся на муки свои. И всего чаще, говоря о творчестве, говорим и о муках его, сравнивая даже те муки с муками роженицы. Да скажите хоть кто-то: согласны ли вы быть сиделкой, акушером у родильного стола – за мольбертом, за инструментом? Согласны ли потворствовать, молиться и радеть разрешению художника от бремени? Или мы уже дожили до ясного здравия: создавать только то, что можно тут же употребить?

 

***

Мы живём-существуем, сетуя,
Мы живём в антивере своей –
Глаз хоть выколи, но без света я
По привычке смотрю на людей.

Отмечаю тычинку в завязи,
Отрицаю зудящую плоть,
А ведь прежде другое нравилось:
Отчебучить чего б, отколоть.

Я родился со чрева матери
На простор, без святого отца –
Христарадничал Дух на паперти
Да старушки сходили с лица...



«Ребятня моя, видишь, товарка», —
Обращалась одна ко второй, —
Хлеб Христовый загнала под арку,
Подпихнула, собака, ногой».

— Бог с тобой, Пелагея Андревна,
Я на паперти третий уж год...
Повелось то веками издревле,
Как поставил Господь эшафот.

Так казнили на нём лишь злодеев,
Проливали бесовскую кровь –
Да один до сих пор в Мавзолее
Хлеб ворует, что хочешь буровь!

«Так ведь это когда с нами было?
Моя бабка, краса молода...
Ни обмылка какого, ни мыла –
Что уж хлеб чёрный стоил тогда?»

— Не скажи, дорогая подружка,
Люди были не те, не скажи...
Хоть звенели церковники кружкой,
Да приличнее были бомжи...

Я послушал старух в отдаленьи
А ведь тоже почти что старик –
Да зачем вам, голубушки, Ленин?
От злодейства давно он отвык...

***

И страшно нам в безобразии, когда гибнет плод в завязи., страшно, если вдруг оторвутся-отторгнутся жизненно важные органы. И жутко, если мерещится, что такое случится ещё во чреве...

Эта боязнь, этот панический страх нерождённого дан в наказание женщине, как и всякому художнику...