Смерть Сталина и ее последствия

<pre>Я знал, что  этого  делать нельзя. Я умел  верить  ему, этому странному</pre> <pre>распорядителю  моих  поступков,  не раздумывая.  Вперед  ума,  вперед  любой</pre> <pre>оформившейся мысли он безошибочно давал команду: "Можно!" или: "Нельзя!"</pre> <pre>     Я ему верил, у него была иная, не наша мудрость.</pre> <pre>     И он отчетливо сказал внутри меня: "Нельзя!"</pre> <pre>     А я впервые за  долгие годы,  может быть,  впервые с самого детства, не</pre> <pre>послушал его. Побоялся ответить ему "Заткнись" - а просто сделал вид, что не</pre> <pre>слышал.  Как  делает вид, сбежавший  с  урока школьник-прогульщик,  которому</pre> <pre>кричит из окна учитель: " Вернись!".</pre> <pre>     Не послушался. И остался в анатомической секционной...</pre> <pre> </pre> <pre>     Мы несли носилки  вчетвером. Этих троих я не знал, наверное, и не видел</pre> <pre>никогда. Если бы видел, -  запомнил.  Но они  были не из охраны. Тех гладких</pre> <pre>дураков сразу видать. Их и на Даче я не заметил. Только потерянно метался по</pre> <pre>огромному дому их командир, начальник "девятки" генерал Власик.</pre> <pre>     По его красивому, слепому от испуга и глупости лицу  катились слезы. Он</pre> <pre>плакал по-настоящему. Почему-то у всех встречных спрашивал: "А где Вася?.."</pre> <pre>     Все  слышали, как Вася, безутешно-пьяный, мычал и  орал что-то, - может</pre> <pre>быть, пел?  - в  маленькой  гостиной за  кабинетом. Но от Власика  почему-то</pre> <pre>отмахивались, и он,  оглохший, продолжал искать своего друга и собутыльника.</pre> <pre>Сына Зеницы Ока, которую столько лет берег, стерег и хранил. А теперь Власик</pre> <pre>плакал.</pre> <pre>     Если увидеть плачущего большевика...</pre> <pre> </pre> <pre>     Может быть, он был умнее, чем мне казался тогда?</pre> <pre>     Может быть, он плакал от страха? Столько лет он охранял величайшую силу</pre> <pre>и власть мира, а она уже три часа мертва, и он охраняет теперь то, чего нет.</pre> <pre>Да разве он еще что-то охраняет?</pre> <pre>     Нас привезли сюда в шести больших лимузинах - человек тридцать отборных</pre> <pre>бойцов из оперативного Управления, но, когда мы вошли в дом, выяснилось, что</pre> <pre>Лаврентий уже приказал вывести оттуда всю внутреннюю охрану.</pre> <pre>     Никогда Лаврентий не доверял Власику. Он знал, что тот будет в страшный</pre> <pre>час плакать искренне по Тому, Кого  охранял. Лавр не уважал преданных людей,</pre> <pre>он  знал,  что  на  преданных  людей  нельзя  надеяться,  ибо  стоят они  на</pre> <pre>ненадежном фундаменте любви и благодарности, а вернее сказать - глупости.</pre> <pre>     Вроде бы  считалось, что Власик подчиняется Лаврентию по службе, но это</pre> <pre>было не так. Он  не  подчинялся никому, кроме  того,  Кого  охранял.  Власик</pre> <pre>принадлежал Ему, как немецкая овчарка Тимофей.</pre> <pre>     Власик был предан,  то есть он любил Того, Кого охранял. Был ему всегда</pre> <pre>благодарен. А вернее сказать - глуп.</pre> <pre> </pre> <pre>     В  остывающем  теле еще, наверное, вяло текла  кровь, еще росли  ногти,</pre> <pre>тихо бурчали газы в животе, хотя зеркальце,  поднесенное к толстым усам, уже</pre> <pre>не мутнело;  и наши черные длинные лимузины  только вырвались с жутким ревом</pre> <pre>сирен с Лубянского двора, а Лаврентий уже приказал вывести с Дачи внутреннюю</pre> <pre>охрану.</pre> <pre>     В  доме  ходила  заплаканная  и злая рыжая дочка  Светлана. И  негромко</pre> <pre>безобразничал  мучительно-пьяный  сын  Василий.  И  всем  еще   распоряжался</pre> <pre>преданный глупец Власик.</pre> <pre>     Рассчитать   поведение   глупого,   любящего,   благодарного   человека</pre> <pre>невозможно. Ну,  его!..</pre> <pre>     Власик подходил к людям, спрашивал, что-то говорил, но ему уже никто не</pre> <pre>отвечал, будто  он  натянул на  себя  гигантский  презерватив  и раздул  его</pre> <pre>изнутри  -  своим отчаянием  и потерянностью -  в прозрачный и непроницаемый</pre> <pre>шар, который с бессловесным бормотанием тыкался во  всех встречных и отлетал</pre> <pre>в сторону, отброшенный их ужасным  волнением и полным пренебрежением к  нему</pre> <pre>самому. Он был никому не интересен.</pre> <pre>     Тот, Кого  он  охранял,  умер, значит, он уже никого не охранял, он был</pre> <pre>предан Ничему, а внутреннюю  охрану, преданную генералу, уже вывели из дома,</pre> <pre>и он  катался  по комнатам пустым надутым  прозрачным  шаром,  догадываясь в</pre> <pre>тоске,  что,  как  только Лаврентий вспомнит о нем, кто-то сразу же проколет</pre> <pre>его  оболочку,  и  всесильный фаворит  с  легким пшиком - вместе с  его  уже</pre> <pre>неслышимыми  словами, ненужными слезами и глупым  красивым  лицом - исчезнет</pre> <pre>навсегда.</pre> <pre>     Я впервые  видел всех вождей  вместе. Не  считая,  конечно, праздничных</pre> <pre>демонстраций, когда они  на  трибуне  Мавзолея Являли  Себя. Обычно  же  мне</pre> <pre>доводилось  видеть их близко, но всегда порознь.  А  здесь они  были вместе.</pre> <pre>Каждый знал о ком-нибудь кое-что. Лаврентий знал все обо всех.</pre> <pre>     Без окон, без дверей полна горница вождей...</pre> <pre>     Молотов незряче смотрел  прямо перед  собой, и на  плоской  пустыне его</pre> <pre>лица  слабо  поблескивали  стеклышки пенсне, вцепившегося в  маленькую пипку</pre> <pre>картофельного носа. Не лик - тупой зад его бронированного "паккарда".</pre> <pre>     Было видно, как он думает: вяло и робко прикидывает, кто поведет сейчас</pre> <pre>гонку, чтобы вовремя сесть лидеру на хвост.  Мечтает угадать,  кому придется</pre> <pre>подлизывать задницу прямо с утра.  Он числился вторым, он был согласен стать</pre> <pre>пятым, Великий Пахан совсем его затюкал.</pre> <pre> </pre> <pre>     Булганин  рассеянно  пощипывал   клинышек   бородки,   меланхоличный  и</pre> <pre>раздражительный,  как  бухгалтер, замученный  утренним запором.  Пощипывание</pre> <pre>бородки  не  было тревожным  раздумьем  -  подтянуть ли  в  Москву Таманскую</pre> <pre>дивизию. Наверное,  он  прикидывал:  содрать  эту  маскарадную бородку,  эту</pre> <pre>кисточку с подбородка, или пока еще можно оставить?</pre> <pre>     Великий Пахан дозволял ее, может и эти разрешат?</pre> <pre>     Шурочка,  белесая  пухлая  баба  без  возраста  -  домоправительница  и</pre> <pre>подстилка Пахана,  -  шмыгая покрасневшим  носиком,  подносила вождям  чай и</pre> <pre>бутерброды с ветчиной.</pre> <pre>     Очень хотелось есть, но мне этих бутербродов не полагалось.</pre> <pre>     Розовые ломти мяса с белой закраиной сала нарезал для вождей в буфетной</pre> <pre>полковник Душенькин. От  окорока, пробитого  свинцовой  пломбой  с  оттиском</pre> <pre>спецлаборатории: "ОТРАВЛЯЮЩИХ ВЕЩЕСТВ НЕТ". Последние двадцать лет полковник</pre> <pre>Душенькин пробовал всю еду сам, перед тем как подать ее на стол Пахана.</pre> <pre>     Проба. Проба еды. Проба питья. Проба души. Душенькин.</pre> <pre>     А Ворошилов есть не хотел. Он хотел выпить.  Но Шурочка никакой выпивки</pre> <pre>не давала. Попросить, видно, стеснялся, а выходить  нельзя было: он не желал</pre> <pre>выходить из комнаты, оставив своих горюющих соратников вместе - без  себя. И</pre> <pre>все его красно-бурое седастое лицо пожилого хомяка выражало томление.</pre> <pre>     Хрущев и Микоян сидели за маленьким столиком,  и,  когда они передавали</pre> <pre>друг  другу бутерброды, подвигали  чашки и  протягивали сахарницу, казалось,</pre> <pre>что   они   играют  в  карты:   хмурились,  тяжело  вздыхали,  терли  глаза,</pre> <pre>вглядывались в партнера  пристально,  надеясь сообразить,  какая  у него  на</pre> <pre>руках сдача.</pre> <pre>     Тугая  хитрожопость куркуля сталкивалась с азиатским криводушием, и над</pre> <pre>их остывшим чаем реяли  электрические  волны подозрительности и притворства,</pre> <pre>трещали неслышные разряды подвохов.</pre> <pre>     Хищный  профиль Микояна  резко наклонялся к  столику,  когда  он глотал</pre> <pre>очередной кусок. Гриф, жрущий только мясо.</pre> <pre>     Но всегда падаль.</pre> <pre>     А Хрущев пальцами рвал ломти, кидал ветчину на тарелку  и съедал только</pre> <pre>сало.  Далеко  закидывал голову,  чтобы удобнее было глотать.  И разглядывал</pre> <pre>этого  цыгана  - или армяна, один черт!  - молча предлагавшего  сомнительную</pre> <pre>лошадь.</pre> <pre> </pre> <pre>     Я бы  охотно доел  куски сочного розового  ветчинного  мяса.  Но  тогда</pre> <pre>Хрущев мне еще ничего не предлагал со своего стола.</pre> <pre>     Я их доел через несколько месяцев.</pre> <pre>     А тогда он помалкивал и  раскатывал по скатерти хлебный мякиш и, только</pre> <pre>превратив его в серо-грязный глянцевитый катышек, рассеянно кидал в рот.</pre> <pre>     Неинтересный мужик. Куцый какой-то.</pre> <pre> </pre> <pre>     Почему-то совсем плохо помню, что поделывал Каганович. Он сидел  где-то</pre> <pre>в углу, толстый, отекло лицый, шумно дышащий - просто еврейский дубовый шкаф.</pre> <pre>     Мебель. "Mobel". Меблированные комнаты. Меблирашки.</pre> <pre>     Только  Лаврентий  с  Маленковым не сидели  -  они все  время ходили по</pre> <pre>большой приемной, держась  под ручку,  как  молодые любовники.  Неясно  было</pre> <pre>только, кто кому поставит пистон. И беспрерывно говорили, и что-то объясняли</pre> <pre>друг  дружке, и  советовались,  в глаза заглядывали, жарко в  лицо дышали, и</pre> <pre>было сразу заметно, что они такие друзья, что и  на  миг не могут оторваться</pre> <pre>один от другого.</pre> <pre>     "Хоть чуть-чуть разомкнутся  объятья" - пелось в старинном романсе. Тут</pre> <pre>вот один другого и укокошит.</pre> <pre>     Но  Лаврентия   нельзя  было  укокошить.   Может  быть,  он   знал  или</pre> <pre>предчувствовал, что Великий Пахан помрет этой ночью. Или надеялся.  Или руку</pre> <pre>приложил - я ведь ничего не  видел,  нас  позже привезли.  Во всяком случае,</pre> <pre>Лавр был готов к этому рассвету.</pre> <pre>     Как сказал поэт - треснул лед на реке в лиловые трещины...</pre> <pre>     Пока вожди опасливо  переглядывались, прикидывая свои и чужие варианты,</pre> <pre>жрали бутерброды  с ветчиной,  опломбированной полковником Душенькиным, пока</pre> <pre>рассчитывали, с чем войдут в наступающее утро своей новой  жизни,  Лаврентий</pre> <pre>ходил  по  приемной в обнимку с Маленковым, который  тер  отложной  воротник</pre> <pre>полувоенного защитного кителя вислыми брылами своих гладких бабьих щек.</pre> <pre>     И  помаленьку  стала  подтягиваться  в  эти  быстрые  минуты  короткого</pre> <pre>предрассветья  вся  боевая  хива  Лаврентия.  Сначала  приоткрыл дверь  и  в</pre> <pre>сантиметровую щель  юркнул,  встал застенчиво у  притолоки  печальной  тенью</pre> <pre>издеватель Деканозов, грустный косоглазый садист.</pre> <pre>     Принес    какой-то     пакет     Судоплатов,    бывший     партизанский</pre> <pre>главнокомандующий, вручил его Лаврентию, огляделся и тоже застыл в приемной.</pre> <pre>     В  синеве  небритой  утренней  щетины,  в  тяжелом  чесночном  пыхтенье</pre> <pre>появился Богдан Кобулов, который  был  так толст, что в его письменном столе</pre> <pre>пришлось вырезать овальное углубление для необъятного живота. Сел, никого не</pre> <pre>спрашивая,  в  кресло, окинул  вождей тяжелым взглядом своих сизых восточных</pre> <pre>слив и будто задремал. Но никто не поверил, что он задремал.</pre> <pre>     Брат его, стройный красавец генерал Амаяк Кобулов, услада глаз педика.</pre> <pre>     Черно-серый, как перекаленный камень, генерал-полковник Гоглидзе.</pre> <pre>     Что-то пришептывал ехидно-ласковый лях Влодзимирский.</pre> <pre>     Озирался по  сторонам,  будто присматривая, что  отсюда можно  ляпнуть,</pre> <pre>Мешик.</pre> <pre>     Лениво жевал сухие губы страшный, как два махновца, генерал Райхман.</pre> <pre>     Толстомордый  выскочка,  начальник  Следственной  части  эм-гэбэ  Рюмин</pre> <pre>Розовый Минька.</pre> <pre>     Горестно вздыхающий генерал нежных чувств Браверман - умник и писатель,</pre> <pre>автор  сюжетов  почти  всех  политических  заговоров  и  шпионских  центров,</pre> <pre>раскрытых за последние годы.</pre> <pre>     Их было много.</pre> <pre>     И все  они были в форме нашей Конторы. За долгие годы я почти никого из</pre> <pre>них  не видел в форме.  Зачем она им? Мы их и  так знали. Все, кому надо, их</pre> <pre>знали. А тут они были в генеральских мундирах.</pre> <pre>     Они стояли за Лавром, как  занавес  Большого театра:  парчово-золотой и</pre> <pre>красно-алый.</pre> <pre>     Не произнося ни слова, Лаврентий показывал партикулярным вождям, у кого</pre> <pre>сейчас сила. А те заворожено смотрели  на его разбойную жопу,  и я знал, что</pre> <pre>сегодня он у них получит все, что потребует.</pre> <pre>     Но, словно живое опровержение этой мысли, возник в дверях элегантный, с</pre> <pre>английским, в струночку, пробором, замминистра Гэ-Бэ Крутованов.</pre> <pre>     И я понял, что  если вожди поспеют, то и  с  Лаврентием покончат скоро.</pre> <pre>Успех достался ему слишком легко. Это располагает к беспечности.</pre> <pre>     А  мне  -  как  только  появится  случай - надо перебираться  на другую</pre> <pre>сторону. Репертуар этих бойцов  исчерпан. После Великого Пахана  на его роль</pre> <pre>здесь может претендовать только клоун.</pre> <pre> </pre> <pre>     Я  бы  еще долго  с  интересом и  удовольствием рассматривал  их сквозь</pre> <pre>большие  стеклянные  двери  приемной:  они   жили  в  таинственной   глубине</pre> <pre>нереального мира,  будто в утробе  огромного телевизора, словно сговорившись</pre> <pre>дать  единственный  и  небывалый  концерт  самодеятельной  труппы  настоящих</pre> <pre>любителей лицедейства, поскольку  все  играли,  хоть и неумело, но с большим</pre> <pre>старанием, играли для себя, без зрителей, играли без выученного  текста, они</pre> <pre>импровизировали с тем вдохновением, которое подсказывает яростное стремление</pre> <pre>выжить.</pre> <pre>     Но из спаленки усопшего  Пахана  вышли врачи, белые халаты которых  так</pre> <pre>странно выглядели  здесь, среди серо-зелено-черной  партикулярщины вождей  и</pre> <pre>золотопогонной шатии Лавра. Им здесь не место.</pre> <pre>     Я  видел,  как  шевелятся  их губы. Приподнялось  тяжелое  веко Богдана</pre> <pre>Кобулова. Треснула сизая слива, внутри была видна набрякшая  кровавая мякоть</pre> <pre>белка. Внимательно  слушал, что  говорили  врачи. Взглянул на Лаврентия, тот</pre> <pre>кивнул.  Кобулов легко,  сильно  вышвырнул  свою  тушу  из глубокого кресла,</pre> <pre>быстро,  как  атакующий  носорог,  прошел через  приемную,  снял с  аппарата</pre> <pre>телефонную трубку, что-то буркнул.</pre> <pre>     Потом  вынырнул из-за стеклянной  двери,  из  глубины  телевизора -  за</pre> <pre>экран, ко мне, на лестничную площадку.</pre> <pre>     - Повезешь товарища Сталина в морг...</pre> <pre> </pre> <pre>     Мы  несли  носилки  вчетвером.  Из  черного  жерла  санитарного  "ЗИСа"</pre> <pre>выкатили носилки  и понесли  их  по  длинному  двору  института патанатомии.

</pre> <pre>Чавкал  под  ногами  раскисший  мартовский  снег.  Пахло  мокрыми  тополями,</pre> <pre>хлесткий  влажный  ветер  ударял  в  лицо  изморосью.  Из-за  забора  торчал</pre> <pre>гигантский фаллический символ мира: блекло-серый в ночи купол Планетария.</pre> <pre>     Спящий город показывал уходящему Хозяину непристойный жест.</pre> <pre>     А  у  ворот  института,  во  дворе, перед  плохо  освещенным  служебным</pre> <pre>входом  толпились,  сновали,   колготели  наши  славные  боевые   топтуны.</pre> <pre>Некоторые  отдавали длинному белому  кулю  на  носилках  честь,  становились</pre> <pre>"смирно", плакали. И на нас четверых смотрели с испугом и почтением. Дураки.</pre> <pre>     Они принимают нас за особ, особо приближенных. Неизвестных им маршалов.</pre> <pre>Кому еще доверят - в последний путь?</pre> <pre>     Дураки. Книг не читают.</pre> <pre> </pre> <pre>     "И маршалы зова не слышат..."</pre> <pre> </pre> <pre>     Меня лично  Кобулов особо приблизил  к  праху потому,  что знает, я  за</pre> <pre>минуту могу вручную перебить человек десять. Это мое главное умение в жизни.</pre> <pre>Да, наверное, особа,  несущая носилки слева, и  те  двое  - сзади, в  ногах,</pre> <pre>приблизились по той же причине.</pre> <pre> </pre> <pre>     Пахан  при жизни был невысок, точнее сказать - совсем маленького роста,</pre> <pre>и  к  смерти  еще подсох сильно, а все равно тяжелый был, чертяка.  Мы прямо</pre> <pre>упарились, тащивши. Но  передать  носилки  кому-нибудь  из этих  слоняющихся</pre> <pre>вокруг дармоедов нельзя. Только мы - особы особо приближенные.</pre> <pre>     Во  все  времена стояли мы  на  огромной таинственности, внутри которой</pre> <pre>просто глупость.</pre> <pre> </pre> <pre>     Синий фонарик над  входом, полутемная лестница, пыльный свет  маленьких</pre> <pre>ламп. Железная дверь  грузового лифта, тяжелая и  окончательная, как створки</pre> <pre>печи крематория. Этот лифт всегда возит мертвый груз. И приближенных особ.</pre> <pre>     К кому?</pre> <pre>     Затекли  руки,  а  кабина  лифта  не вызывается.  Не  идет вниз. Где-то</pre> <pre>наверху застряла.  Топтуны вокруг нас стучат кулаками в железную дверь, тихо</pre> <pre>матерятся, кто-то побежал вверх  по  лестнице. Воняет кошатиной, формалином,</pre> <pre>падалью.</pre> <pre>     Ладья Харона села на мель. Увязла в тине на том берегу.</pre> <pre>     Мы все четверо мечтаем поставить носилки на пол. Пусть натруженные руки</pre> <pre>хоть маленько отдохнут. Или хотя бы поменяться местами.</pre> <pre>     Нельзя.  Мы - особы  особоприближенные.  Мы  - вместо маршалов, которым</pre> <pre>сейчас не до этого. Да и много бы они тут надержали, серуны.</pre> <pre>     Почему  ты, Пахан Великий,  такой тяжелый? Откуда в тебе эта  страшная,</pre> <pre>непомерная тяжесть?</pre> <pre>     Сверху бежит  тот, что  поднимался  пешком,  кричит  со  второго  этажа</pre> <pre>задушенным шепотом: "Предохранитель! Вставку выбило!"</pre> <pre>     -  Пошли, -  говорю я  особе  слева и  начинаю заворачивать носилки  на</pre> <pre>лестницу.  Окликнул старшего  из топтунов, приказал  держать  мою  ручку  от</pre> <pre>носилок, рыкнул грозно:</pre> <pre>     "Помни,  что доверили!" - а сам пошел  перед ними,  вроде под  ноги  им</pre> <pre>смотреть на лестнице, упаси Господь, не растянулись чтобы.</pre> <pre>     Вместе с прахом. Это не прах. Это свинец.</pre> <pre>     Не  уставший, гордый, семье вечером расскажет, ладони будет показывать:</pre> <pre>"Вот этими самыми руками..." - попер топтун  вверх,  как трактор,  а  я  шел</pre> <pre>перед ним, командовал  строго, негромко, озабоченно: налево -  налево, стой,</pre> <pre>ноги заноси, теперь аккуратно, здесь высокая ступенька, теперь направо...</pre> <pre>     На третьем  этаже -  секционный зал, плеснувший  в  лицо ярким светом и</pre> <pre>смрадом.</pre> <pre>     Здесь было много врачей:  те, которых я видел на Даче.  Около  спаленки</pre> <pre>почившего Пахана, и какие-то  другие  -  не в обычных врачебных халатах, а в</pre> <pre>белых  дворницких фартуках,  надетых  прямо  на белье  с высоко  засученными</pre> <pre>рукавами. Они вели себя как хозяева, - строго опрашивали тех, кто вернулся с</pre> <pre>Дачи,  важно мотали  головами, коротко переговаривались, и  все  время между</pre> <pre>ними витали какие-то значительные словечки: бальзамирование... консервант...</pre> <pre>паллиативная сохранность... эрозия тканей...</pre> <pre> </pre> <pre>     Молодцы! Пирамида у нас маленькая, а Хеопс - большо-о-ой!</pre> <pre> </pre> <pre>     Мы  переложили Пахана с  носилок  на  длинный  мраморный  стол, залитый</pre> <pre>слепящим молочным светом, и рыжий потрошитель, похожий на базарного мясника,</pre> <pre>коротко скомандовал: "Вы все свободны!".</pre> <pre>     Но я решил остаться.</pre> <pre>     Я и сам не знаю, что я хотел увидеть, в чем убедиться.</pre> <pre>     Понять, загадать, предсказать.</pre> <pre>     Просто мне надо было увидеть своими глазами.</pre> <pre> </pre> <pre>     И тайный распорядитель моих поступков кричал во мне: НЕЛЬЗЯ! УХОДИ! Моя</pre> <pre>скрытая  сущность,  моя  истинная  природа,  альтер  эго  подполковника  МГБ</pre> <pre>Хваткина, пыталась  уберечь  меня  от какого-то ужасного разочарования,  или</pre> <pre>большой опасности, или страшного открытия.</pre> <pre>     Но я не подчинился.</pre> <pre>     Взял за плечи своих спутников - особо приближенных, а  старшему топтуну</pre> <pre>и  повторять  не надо,  они  дисциплинированные  - и повел  их к  выходу  и,</pre> <pre>закрывая за ними дверь, шепнул:</pre> <pre>     - Сюда никого не пускать, я побуду здесь.</pre> <pre>     Скинули простыни  с тела.  Рыжий  потрошитель посмотрел  на желтоватого</pre> <pre>старика,  валяющегося на  сером  камне секционного стола,  взял широкий, зло</pre> <pre>поблескивающий  нож,  но  воткнуть  не решался.  У  него  дрожали  руки.  Он</pre> <pre>обернулся, увидел  меня, уже открыл  рот,  чтобы вышибить из секционной, - я</pre> <pre>знал, что ему надо на кого-нибудь заорать, чтобы собраться с духом.</pre> <pre>     Я опередил его, сказавши почти ласково, успокаивающе:</pre> <pre>     - Не волнуйтесь, можете начинать!</pre> <pre>     Он зло дернул плечами, бормотнул сквозь зубы - черт знает что! - решил,</pre> <pre>видимо, что я приставлен его стеречь, махнул разъяренно  рукой и вонзил свой</pre> <pre>нож Пахану под горло.</pre> <pre>     Господи, Боже ты мой, всеблагий!</pre> <pre>     Увидел бы  кто  из миллионов людей, мечтавших о  таком мгновении, когда</pre> <pre>вспорют ножом горло Великому Пахану:</pre> <pre>     - как жалко дернулась эта рыже-серая, будто в густой перхоти, голова;</pre> <pre>     - услышали  бы  они,  как глухо  стукнул в мертвецкой тишине  затылок о</pre> <pre>камень!</pre> <pre>     Исполнение мечтаний  - всегда чепуха. Они мечтали увидеть нож в горле у</pre> <pre>Всеобщего  Папаши,  толстую  дымящуюся  струю  живой  крови. А воткнули  нож</pre> <pre>дохлому старику, и вместо крови засочилась темной струйкой густая сукровица.</pre> <pre> </pre> <pre>     От ямки  под  горлом  до  лобка нож прочертил  черную борозду,  и  кожа</pre> <pre>расступалась с негромким треском, как  ватманский лист. В разрез потрошитель</pre> <pre>засунул руки, будто влез под исподнюю рубашку и под ней лапал Пахана, сдирая</pre> <pre>с него этот последний ненужный покров.</pre> <pre>     И  от  этих  рывков с трудом слезающей шкуры голова  Пахана  елозила  и</pre> <pre>моталась по  гладкому мрамору стола,  и подпрыгивали, жили  и  грозились его</pre> <pre>руки. Шлепали по камню белые ладони с жирными короткими страшными пальцами.</pre> <pre>     Из-под полуприкрытых век  виднелись желтые зрачки. Мне казалось, что он</pre> <pre>еще видит нас всех своими тигриными глазами, не знающими смеха и милости. Он</pre> <pre>следил за своим потрошением. Он запоминал всех.</pre> <pre> </pre> <pre>     Большой горбатый  нос в дырах щербатин.  Вот  уж у кого  черти на  лице</pre> <pre>горох молотили!</pre> <pre>     Толстые жесткие усы навалились на запавший рот.</pre> <pre>     Пегие  густые  волосы. Когда-то  рыжие,  потемнели  к  старости,  потом</pre> <pre>засолились сединой, а теперь намокли от сукровицы.</pre> <pre>     Бальзам потомкам сохранит</pre> <pre>     Останки бренной плоти...</pre> <pre> </pre> <pre>     С  хрустом  ломали  щипцы  грудные  кости.  Потрошитель  вынул  грудину</pre> <pre>целиком, - пугающий красный  треугольный веер. Кому не  жарко на дьявольской</pre> <pre>сковороде?</pre> <pre>     А в проеме  -  сердце, тугой  плотный  ком,  изрубленный  шрамом.  Люди</pre> <pre>взывали к нему десятилетиями. К мышце, заизвесткованной склерозом.</pre> <pre>     О, какое было сердитое сердце! Оно знало одно сердоболие - инфаркт.</pre> <pre>     И  все  время косился  я на  его половой мочеиспускательный  детородный</pre> <pre>член,  и  было мне отчего-то досадно,  что он  у него маленький, сморщенный,</pre> <pre>фиолетовый, как засохший финик. Глупость какая - все-таки отец народов!</pre> <pre>     А в остальном - все, как у всех людей.</pre> <pre> </pre> <pre>     Анатомы  резали  Пахана,  пилили и  строгали его, выворачивали на  стол</pre> <pre>пронзительно-синие,  в   белых  пленках  кишки,  багровый  булыжник  печени,</pre> <pre>скользили по мрамору чудовищные фасолины почек.</pre> <pre>     Господи!  Вся  эта  кровавая  мешанина дохлого мяса  и старых  хрустких</pre> <pre>костей  еще вчера управляла миром, была его судьбой, была перстом, указующим</pre> <pre>человечеству.</pre> <pre>     Если бы хоть один владыка мира смог побывать на своем вскрытии!</pre> <pre> </pre> <pre>     А потом они принялись за голову. Собственно, из-за этого я и терпел два</pre> <pre>часа весь кошмар. Я хотел заглянуть ему в голову.</pre> <pre>     Не знаю, что ожидал я там увидеть.</pre> <pre>     Электронную машину?</pre> <pre>     Выпорхнувшую черным дымом нечистую силу?</pre> <pre>     Махоньких,   меньше  лилипутов,   человечков  -   марксика,   гитлерка,</pre> <pre>лениночка, - по очереди нашептывавших ему всегда безошибочные решения?</pre> <pre>     Не знаю. Не знаю.</pre> <pre>     Но ведь в этой круглой костяной коробке спрятан удивительный секрет.</pre> <pre>     Как он все это сумел? Я хочу понять.</pre> <pre> </pre> <pre>     Потрошитель-прозектор  полоснул  ножом  ржаво-серую шевелюру  от уха до</pre> <pre>уха, и сдвинувшаяся на лбу мертвеца кожа исказила это прищуренное горбоносое</pre> <pre>лицо гримасой ужасного гнева.</pre> <pre>     Все отшатнулись. Я закрыл глаза.</pre> <pre>     Еле  слышный   треск  кожи.  Стук   металла   по   камню.   Тишина.   И</pre> <pre>пронзительно-едкое подвизгивание пилы.</pre> <pre>     Когда я посмотрел  снова,  то  скальп уже был  снят  поперек головы,  а</pre> <pre>прозектор   пилил   крышку  черепа  ослепительно  бликующей   никелированной</pre> <pre>ножовкой.</pre> <pre>     Пахану навернули на лицо собственную прическу.</pre> <pre>     - Готово!  -  сказал  прозектор  и  ловко  сковырнул с  черепа  верхнюю</pre> <pre>костяную пиалу. Он держал ее на вытянутых пальцах, будто сбирался из нее чай</pre> <pre>пить.</pre> <pre>     Мозг. Желтовато-серые в коричнево-красных пятнах извивистые бугры.</pre> <pre>     Здоровенный орех. Орех. Конечно, орех. Большущий усохший грецкий орех.</pre> <pre>     Орех. Как  хорошо я  помню крупный  звонкий  орех  на  черенке с  двумя</pre> <pre>разлапистыми   бархатно-зелеными  листьями,  что  валялся  утром  на   ровно</pre> <pre>посыпанной желтым песком дорожке сада пицундской дачи Великого Пахана.</pre> <pre>     Я охранял покой в саду под его окнами. И еле слышный треск  привлек мое</pre> <pre>внимание - сентябрьский  орех  сам упал  с дерева, еще трепетали его толстые</pre> <pre>листья.</pre> <pre>     Поднял  орех,  кожура его  уже  сшелушилась,  он  был  ядреный  и  чуть</pre> <pre>холодновато-влажный  от  росы,  он занимал  всю  пригоршню. Кончик  финки  я</pre> <pre>засунул  в  узкую черную  дырочку  его  лона, похожую на  таинственную  щель</pre> <pre>женского  вместилища,  нажал чуть-чуть на нож, и  створки со  слабым хрустом</pre> <pre>разошлись.</pre> <pre>     Где-то там, внутри еще не распавшихся скорлупок, было ядро - бугорчатый</pre> <pre>желтоватый мозг ореха.</pre> <pre>     Но рассмотреть его я не смог. Мириады крошечных рыжих  муравьев, словно</pre> <pre>ждавших от  меня  свободы,  рванулись  брызгами из ореха. Я не сообразил его</pre> <pre>бросить, и в следующий  миг они ползли  по  моим  рукам, десятками падали на</pre> <pre>костюм, они уже пробрались ко мне под рубаху.</pre> <pre>     Они ползли по лезвию ножа.</pre> <pre>     Я стряхивал их с рук, хлопал по брюкам, давил их  на шее,  на лице, они</pre> <pre>уже кусались и щекотали меня под мышками и в паху.</pre> <pre>     Душил   их,   растирал  в   грязные   липкие   пятнышки,  они  источали</pre> <pre>пронзительный кислый запах. Особенно те, что уже попали в рот.</pre> <pre>     Рыжие маленькие мурашки.</pre> <pre>     Я  разделся догола и нырнул  в декоративный прудик. Муравьи всплывали с</pre> <pre>меня, как матросы с  утонувшего парохода. Грязно-рыжими разводами шевелились</pre> <pre>они на стоялом стекле утренней воды.</pre> <pre>     У  бортика валялся орех - в  одной  половинке костяного панциря. Внутри</pre> <pre>было желто-серое, бугристое, извивистое, усохшее ядро.</pre> <pre>     Выползали последние рыжие твари.</pre> <pre> </pre> <pre>     Старый мозг. Изъеденный орех. Ядро злоумия....</pre> <pre>     --------------</pre> <pre>     ..Я проснулся  через двадцать пять лет.  В  какой-то  темной  маленькой</pre> <pre>комнате со спертым воздухом. Рядом лежала голая баба.</pre> <pre>     На никелированной кровати с дутыми шарами на спинках. Я толкнул подругу</pre> <pre>в  бок  и,  когда она  подняла  свою  толстую заспанную  мордочку с подушки,</pre> <pre>спросил:</pre> <pre>     - Ты кто?</pre> <pre>     - Я?.. Я штукатур, - уронила голову и крепко, пьяно заснула.</pre> <pre> </pre> <pre>     Через двадцать пять лет. После успения Великого Пахана.</pre> <pre> </pre>

http://lib.irismedia.org/book/New2008