Будущее Церкви: взгляд русского национал-демократа

"Что с Церковью делать будем?" - едва ли не самый популярный ныне вопрос. Известные события с личным имуществом патриарха, кощунствами, стояниями, перепалкой в прессе и на ТВ, не говоря уже об интернете пробудили в образованном слое интерес к церковной тематике, причем не только с точки зрения ее оценки, приятия или неприятия, но и с точки зрения обсуждения всерьез, в духе "Как нам обустроить Церковь?" Заговорили о необходимости церковной реформации, о том, что надо бы РПЦ стать посовременнее, попостиндустриальнее и попостмодернистее. Больше гуманизма, больше креатива, ближе к современной эпохе!

Все стали богословами и пришли к выводу, что Церкви надо бы поправить себя в будущее сверху донизу, от догматики до приходской жизни.
Спору нет, во всем этом требовании поправить себя Церкви и обратиться в будущее, а не прошлое, есть своего рода правота. Церковь и в самом деле нуждается в переменах, однако вовсе не тех, о которых мечтает доморощенный гуманизьм и либерализм.
За всеми этими разговорами о реформации важно не забыть о том, что Церковь - не партия, не общественная организация, а богочеловеческий организм, и содержит она в себе не только историческое, рукотворное, но и вечное, незыблемое. Поэтому избавляясь от первого, не стоит забывать о важности сохранения второго.

На мой взгляд, взгляд извне, Церковь и в самом деле находится в сложном положении. И не потому, что ее на нее возводят гонения, и не потому, что она отстала от жизни и запрещает однополый секс и суррогатное материнство (это не отсталость, а принципиальность и элементарный здравый смысл). А потому что она не имеет позитивного вектора своего социального развертывания. Все эти лозунги насчет "жизни в Боге и с Богом" хороши, но в них мало конкретики. Жизнь в Боге обращается в привязанность к обряду и традиции, более того в обожествление их, в своего рода боязнь всего нового, даже не ломающего догматический строй и традиционное церковное воззрение. Запах ладана, который овевает меня каждую субботу, отчего-то напоминает мне о покойниках, а женщины в платочках и мужики, не слишком испорченные интеллектом, дополняют картину духоты и заскорузлости. Обряд, выхолощенный и почти мертвый в своем высоком смысле - это единственное за что держится паства. Скорее привычка и последняя опора для слабого в этом безумном мире. И пока человек слаб, он за него держится. Стоит стать посильнее, нюхнуть "свободы" за пределами мертвого обряда и возникнет вопрос: "Чего я здесь забыл?" Потому глушат силу и свободу убойными дозами, замыкают в удушливые объятия обряда. Со стороны смотрится ужасно, и Церковь оправданно записывается в мракобесы. Максимум возможных чувств - сочувствие, более распространено - презрение и отвращение, не лишенные почвы.
Получается политика в духе "кабы чего не вышло", лишающая Церковь перспективы абсолютно. Однако, и искусственное дергание самое себя за косичку из болота удушливого православия также неудачно.

Церковь мечется меж двумя огнями: пассивностью и замкнутостью в обряд, с одной стороны, нездоровой и неестественной подвижностью - с другой.
В результате вырисовывается два одинаково отрицательных образа будущего.
В первом Церковь погружается в бездну, как говорят, черносотенства, мракобесия, пустого обряда, одобряемая в этом разного рода попутчиками, а на деле карьеристами, оседлавшими во имя своих субъективных интересов православную риторику. Больше ладана, больше покойницкого духа, душнее, тупее, невежественнее.
Во втором Церковь становится модерновой и модной, своей в доску, начинает подмигивать обществу обоими глазами, карманной, домашней такой, готовой на все, своей, готовой опрокинуть с тобой по стакашку или тяпнуть по косячку.

И тот и другой вариант неприемлем. Ибо и в том, и в другом нет сердца и нет высоты. Заскорузлость и панибратство - вряд ли варианты, приемлемые для Церкви в обществе.

Однако третий путь, путь нормального развития, при котором она не теряет в своих принципах и занимает особое, никем не оспариваемое в своем авторитете место, для Церкви не просматривается. Для третьего пути нужен ум и нужно сердце, которые в нынешней Церкви едва различимы, для этого важно обретение смысла обряда, опыт свободы и образованности, желание обратиться в будущее, которого у Церкви, кажется, нет. Православные рокеры, моды, кофейни, патрули - все это день сегодняшний, да и мелочи, в которых высокая правда христианства, его романтика, его мечта растворяется в рационально сознаваемом, конструируемом. Нет простоты, задушевности, милости, сердца, которые ушли в светскую культуру и которые будто боится вернуть себе Церковь обратно. Боится своего, отчужденного, и если хватается, то за какие-то гнилые чужие подпорки (от блатной тематики до Гарри Поттера с Титаником).

Есть проблемы и другого рода, о которых говорили одно время, но которые отодвинулись внешними событиями последнего времени. Ведь весь строй богослужебный Церкви просто рассогласован с современной жизнью. И тут уж выбирай: либо Церковь с молитвой, либо жизнь в миру, по его внецерковным законам. Это противоречие вопиет, и оно же грозит похоронить Церковь в будущем вернее, чем мужики, несущиеся с топорами на иконы, или девки, скачущие перед царскими вратами. Современный христианин находится в состоянии двоемыслия и как бы невольно служит двум господам, пытаясь совместить христианский строй, христианский жизненный лад с бешеным современным ладом.

Думает ли кто-нибудь всерьез в Церкви над этим? Ждет ли того, как с треском разорвет современного христианина, а вместе с ним и всю историческую Церковь? Или знает, что здание последней просто медленно осыпется, и обществу останется просто смести бульдозером развалины, построив на месте старого храма модерновую лавочку по оказанию религиозных услуг?