Террористка Щепкина

В парижских тюрьмах хотя бы кормили…
 
Исполнители политических убийств обычно идут на них облаченными в ярко-алые плащи высокой идейности, у которой серенькая, нечистая, пропитанная потом подкладка из простого человеческого отчаяния.
А бывают случаи, когда убийца весь в сером. Старенькое пальтишко, стоптанные туфли, дырявые перчатки; руки судорожно прижимают к груди младенца, то и дело нащупывая под пелёнками рукоятку револьвера…
Выстрел. Человек падает, обливаясь кровью. Шум, полиция, пресса… На неделю. Дальше – тишина.
Это был редкий случай, когда жаль обоих: и жертву, и палача.
Палач – Анна Щепкина, русская провинциалка, жена белого офицера-эмигранта, которую муж привез в Париж, да там и бросил. Без денег, без жилья, но с младенцем. Бросил в буквальном смысле: просто ушел, растворился в огромном городе. Она ждала, пока оставалось молоко и какие-то гроши, кормила сына; когда всё закончилось, пошла искать мужа.
Искала долго; продала последнее – обручальное кольцо; искала ещё несколько дней; с квартиры выгнали; взяла ребенка и револьвер мужа – всё, что осталось, и снова пошла искать. От голода кружилась голова, но оружие не продала; с ним оставалась надежда: найду – убью подлеца!
Это был 1927 год; советское консульство занимало особняк на оживленной улице, и Щепкина несколько раз проходила мимо красного флага на фасаде. И вдруг подумала: это же Россия. Там, на Кубани ещё жива мать.
Там её дом. Не вернуться ли? Она ведь не преступница, не шпионка, просто брошенная жена.
И с такой же настойчивостью, с какой искала мужа, Анна Щепкина стала ходить в советское консульство с просьбой выдать ей паспорт и визу для возвращения в Россию. Ходила долго, как на работу, и всякий раз получала отказ. В документах у неё была какая-то путаница, но главное, непонятно было, зачем вообще такая Щепкина советской стране…

В очередной визит посетительницу просто не пустили. Дорогу заступил швейцар консульства Фомин. Ничего не слушая, резко указал на дверь. 
И Щепкина вдруг озверела: от голода, изнеможения, ненависти ко всему миру, которому оказалась не нужна. В этот отвергнувший её мир она и выстрелила… и попала в швейцара Фомина. 
Её арестовали. Был суд. Советские газеты начали было писать об очередном «злодейском преступлении белогвардейской эмиграции», обвинять французское правосудие в стремлении «затушевать политический смысл преступления», которое удачно встраивалось в тогдашнюю цепочку политических убийств: Воровского в Лозанне, Войкого в Варшаве… 
Писали, впрочем, недолго и как-то вяло. Слишком было ясно: сколько не пытайся набросить на эту Щепкину кровавый плащ белой идеологии, зацепиться-то ему совсем уж не за что.
Так и сгинуло это никчёмное дело в мутных водах Леты вместе со Щепкиной и её младенцем. И всё же видится в этой маленькой трагедии одно светлое пятно: в парижских тюрьмах хотя бы кормили.

Виктория Велесова