В конце 90-х я попал на выступление поэтов.

В конце 90-х я попал на выступление поэтов. Что значило "поэтов"?, О, для меня много, хоть я тогда и совсем не писал стихов. Да и не думал о них вовсе. Хоть и пейсал графоманский роман. Который - тема отдельного разговора.

 Ну, в общем, попадаю я на поэтический вечер. С одной своей хорошей знакомой, вкусу которой я вполне доверял - очень образованной девушкой, и была она русской, интеллигентной и одержимой быдлофобией.

А выступали там поэты (я тогда так думал, что поэты) - псой короленко и лев рубинштейн. Я, по тогдашней неискушённости своей, не знал, что Псой - старинное имя египетского святого, и решил, что это придуманное слово, причём создано оно методом скрещенья пса и его лая. Ах, как гениально, подумал я тогда.

Кансерт сей был в каком-то заведении в центре, уже и не помню, в каком.

Первое время я слушал плохо, в основном беседовал со своей знакомой, иногда, правда, улавливал какие-то фразы, летевшие со сцены, причём фразы были так себе, один читал, другой вообще - типа пел.

 

- Ах, какие вы молодцы, евреи! - вещала интеллигентная русская девушка, - в такое время, когда все стали угрюмыми, когда все наплевали на культуру, стали лавочниками, стали бандитами, вы СТИХИ пишете и читаете! Как я вас уважаю!

Я был вполне согласен, и тоже преисполнялся, что называется.

- Если бы не евреи, где были бы мы все? Семки бы лузгали! Что мы без Бродского, без Пастернака? Кто мы и что мы сами по себе? Мы же быдло на 90%!  Пьянь! Сволочь! Пролетарьят! Плуги! - говорила знакомая, затягиваясь сигаретами "Житан", она курила именно эту марку крепчайших, и, по моему мнению, абсолютно быдляцких сигарет.

Меня подобное самоуничижение не удивляло, я от этой знакомой частенько слушал подобные речи, и, признаться, был с ней согласен. Единственное, внутренний редактор в моей голове заменял "евреи" на "ашкеназские евреи". Кстати, по манере говорить, и даже немного внешне, эта моя знакомая дико напоминала "одну доцента" из фильма "Покровские ворота", ну помните, наверное, "ах, я вся такая спонтанная".

Периодически мы шумно аплодировали "поэтам". Я говорил что-то умное, причём, старался. Я был в тот момент Хоботовым, наверное. Я Вийона помянул, помнится, Лотреамона и Уайлда.

 Мы заказали чего-то там, в том числе, и водки, платила знакомая, она была из хорошей и небедной семьи процветающих докторов.

Я выпил рюмку и ещё рюмку. А потом и третью рюмку. И тут я вслушался, потом - пригляделся. На сцене были двое - похожий на больную раком мартышку рубинштейн и патлатый бомжеобразный бородач, одетый в какие-то невообразимые тряпки.

Бородач был как-то особенно мерзок - он напоминал институтско-общажного прощелыгу по кличке Хиппарь, стрелявшего по обыкновению мелочь у первокурсников.

- Ах, какие они милые, какие же интеллигентные, - не унималась знакомая, периодически глядя влюблёнными глазами сквозь изящные очёчки то на сцену, то на покорного слугу.

А на сцене читали. Это была даже не графомания, нет.

Графомания, по мне, это тоже - некое творчество, а тут творчеством и не пахло. Это была чистой воды дурь, клоунада, отдавашая Привозом, вялыми корками, оставшимися от пресловутых гарбузов, чесноком и, как мне представилось, дешёвым портвейном из житомирского махАзина.

Во всём это не было ни малейшей породы, ни капли благородства, ни грамма вкуса, и, разумеется, не было ни на просяное зерно какого-либо таланта.

И я начал злиться.

- Дорогая О., видишь ли, это некая стилизация под самое низовую часть галутного представления о евреях, это некое карикатурное подстраивание под представление о еврейском, сожившееся у образованных городских русских...

- Ничего подобного, это здорово и круто!

- Ничуть это не круто, если честно, по мне так отвратительно.

- Ну, во первых, ты родом из провинции, и многого не понимаешь. Это во-первых. А во-вторых, ты немного завидуешь, потому что они на сцене, а ты - нет, хотя и безусловно, ты не менее талантлив! И, думаю, мы из тебя сделаем...

Тут моя знакомая, не договорив, кого там "они" из меня "сделают" чмокнула меня в щёчку.

- Знаешь, О., - сказал я спутнице после паузы, - у сомелье есть один замечательный аксессуар. Это такая леечка, в которой - мелко промолотая пыль. Они этой леечкой "поливают" бутылки с вином, чтобы придать тем завершённый антураж, некую детерминированность. Чтобы те соответствовали своему содержимому. Так вот, этим господам на сцене не хватает перхоти. В эпоху Head and shoulders перхоть становится редкостью, а им, для того, чтобы соответствовать тому, что они тут производят, нужно иметь такие леечки, с имитацией слущенного эпителия головы. Пусть перед выходом посыпаются, а то аутентичность страдает.

Знакомая просто окаменела.

- Что? Перхоть? Какая перхоть?

- Обыкновенная, - говорю. Та самая перхоть. А стихи эти просто говно. Мерзкое. Даже круче. Это мiserere.

- Кошмар? - мгновенно перевела с латыни моя знакомая, я же говорю, она была образованная девушка, даже на удивление.

- Да нет, в медицинском значении. Каловая рвота. Будешь на третьем курсе изучать. Да и вообще, это не евреи.

У знакомой выпучились глаза.

- Как не евреи? Это евреи! Это эти, не такие, как ты, это, как их, ашкеназы, вот, ты сам говорил! (Общаясь со мной, она стала немного разбираться в евреях).

- Это не евреи, это ЖЫДЫ! - сказал я.

- Ккккто? Жыжы... Что? - она стала заикаться.

- Пархатые. Гнусные. Чесночные. Местечковые. Жуликоватые. Из страшной антисемитской сказки.

- Какака...

- Из дер штюрмера! Из русского монархиста! Из протокола сионских мудрецов!

- Да как ты...

- Слава России! Достоевский! Гоголь! А у них - перхоть!

Моя знакомая вскочила, уронив стул, и бросилась к выходу.

Я её больше не видел, точнее, видел, конечно, издалека, в институте, она буквально висела на одном кучерявом Мише с лечфака, с фамилией то ли Фишман, то ли Шифман. Но никогда с ней не разговаривал.

 

Амирам Григоров