ПЛАСТИЛИНОВОЕ ВРЕМЯ

Памяти Владимира Вениаминовича Видревича

Он старенький очень, но все живет и живет.

Сердце, правда, пошаливает, зато голова ясная: Ленина помнит, государей-императоров несколько, императрицу-матушку… Пугачевский бунт — как вчера.

Тридцать уложений помнит, пять конституций, пятьсот шпицрутенов, сто сорок реформ, триста манифестов. Одних перестроек и обновлений — дюжины по две.

Народных чаяний — когда тыщу помнит, когда полторы. Самозванцев — как собак нерезаных. Патриотических подъемов помнит немерено — и чем все они кончились, не приведи господи. Священных войн уйму, интернациональную помощь всю подряд. Помню, говорит, идем мы с генералом Паскевичем к полякам, а в Праге — душманы…

Он так давно живет, что времена слиплись: столпотворение какое-нибудь трупоносное вспоминать начнет — и сам потом голову чешет, понять не может: по какому поводу его затоптать-то хотели? Невосстановимо. То ли Романов взошел, то ли Джугашвили преставился… Туман.

Так и живет в пластилиновом времени. Гитлера зовет корсиканским чудовищем: слава богу, говорит, зима была холодная… Засулич с Каплан путает, и кто именно был врач-вредитель — Бейлис или Дрейфус, определенно сказать не берется.

С одним только предметом ясность: со светлым будущим. Это — всегда было! Хлеб-соль кончались, медикаменты с боеприпасами, а оно — ни-ни! Как новый государь или генсек — так сразу светлое будущее, а то и по нескольку штук зараз; любое послабление — свет в конце туннеля, министров местами переставят — сильнейшие надежды… А на что именно?

Налог с бороды отменят? Джаз разрешат? Туман.

Да и какая разница? Главное — что-то хорошее обещали, благодетели: с амвона, с мавзолея, из седла непосредственно… А басурман ли сгинет? царство ли Божие настанет? мировой капитал исчезнет? сметана появится?.. Туман. Только крепнущая уверенность в завтрашнем дне, будь он неладен.

А уж самих благодетелей этих он помнит столько, что если их всех собрать, в колонну построить да в Китай отправить — Китай ассимилировать можно! Начнет, бывало, начальство вспоминать — от Зимянина до Потемкина-Таврического без остановок едет. Да и как различишь их? Лица у всех гладкие, государственные, в глазах дума судьбоносная, в руках кнутики с пряниками. Слиплись благодетели в одного большого, партийного, православного…

Бывало, как приснятся все разом: в бороде и с орденом Ленина на камзоле — так он среди ночи проснется и кричит от счастья.

А уж как себя, раба Божьего, вспомнит во всех подробностях, в акатуях мордовских с ходынской конфетой во рту, — так кричать перестает и в тишине до утра валидол расходует…

А утром съезд продолжит свою работу, мужикам волю дадут, стрельцов казнят — в общем, что-нибудь опять хорошее для народа придумают.
 Катится ком пластилиновый, катится…

Тут недавно по радио передали: в большую политику новое поколение приходит — так он их ждет не дождется!

На днях врачи его осмотрели, говорят: положение серьезное, но еще лет двести-триста протянет. Так что вы, ребятки, давайте там шустрее с реформами, ветер вам в парус!

Пусть дедушка на Россию новую, вами обустроенную, полюбуется напоследок.