Патриотизм рублем живет

Иван Григорьевич Шубин был патриотом России. Он сам себя считал таковым и очень этим гордился. Сильная, ревностная до болезненности любовь к родине окончательно вошла в его сердце в далёком ещё 1989 году, когда всё катилось в тар-та-ра-ры, и Иван Григорьевич всерьёз опасался потерять родину, никуда от неё не уезжая.

Отчасти так и случилось: государства под названием СССР, в котором родился Шубин, давно нет. Но земля не исчезла под ногами. Страна, сменив вывески и военно-парадную атрибутику, тем не менее, продолжала как-то жить, некоторыми местами даже весьма неплохо. Тем не менее, если однажды что-то очень дорогое мы чуть не потеряли - мы начинаем болезненно оберегать это. Примерно также получилось у Шубина - с любовью к родине.

Патриотизм - есть социальное чувство к Отечеству, выражающееся в готовности подчинить свои личные интересы интересам оного Отечества. С этим у Шубина было всё в порядке: самому ему, конечно, незаметно, но со стороны мы увидим, что Иван Григорьевич за свою долгую жизнь так привык подчинять свои интересы чьей-либо доброй или злой воле, что, можно сказать, и подчинять ему уже нечего - не осталось у него своих интересов.

 
«Патриот или любить по-русски». Рис. Константина Сикорского

...Сначала интересы подчинялись по указке строгой мамы - во славу светлого будущего: не надо баловаться (как хотелось) а надо учиться, чтобы поступить в институт и получить хорошую профессию. Хотелось гулять, но надо заниматься музыкой, или плаванием, потому что это - полезно и важно.

Когда пришла пора встречаться с девушками, крутить романы, совершать нелепости, целоваться, ну и прочее - Шубин заседал в председателях комитета комсомола, потому что - надо! Потому что - кто-то же должен! В институте каждый день повторялась с завидным постоянством та же история: поганое слово «НАДО!» вспыхивало ярким неоном в голове Шубина каждый раз, когда возникал какой-то слабенький «свой» интерес...

...Потом семейная жизнь. Ей тоже пришлось подчинить свои интересы: жена не считалась с мнением Шубина, и тот привычно уныло подмял свои интересы под её - из тех же соображений, что и во всех остальных сферах жизни. «Так надо!» и «Им там виднее!».

Супруга очень напоминала ему его маму по характеру. Но, в отличие от мамы, супруга его бросила, как только дочь чуток подросла. Сама приняла решение о разводе, сама всё оформила, в последний момент поставив Шубина перед фактом. Он снова всё сделал, как хотела она.

На работе тоже всё шло по тому же лекалу: Шубин очень старался, даже не вспоминал о каком-то своём интересе, всё подчиняя интересам общественным, или, если угодно - корпоративным, но большого успеха почему-то так и не достиг.
Те же, кто наоборот, усиленно продавливали свой интерес, поднимались в заоблачные выси, богатели, некоторые даже настолько, что садились в тюрьму или уезжали из страны, их завод переходил из рук в руки, менял собственников, акционеров, переживал рейдерские захваты... А Шубин всё сидел в начальниках цеха, последней должности, до которой дослужился ещё в 1993 году, да и то - только потому, что некому было вообще работать, все тогда разбежались со стоящего завода.

...Как положено настоящему патриоту, Шубин терпеть не мог негативных высказываний о России. Однажды в 1998 году, в августе, уже после развода с женой, ему на заводе вдруг выдали путёвку в какой-то санаторий на черноморском побережье. И даже оплатили билеты. Когда возвращался обратно, случился августовский дефолт. Непонятно, как связан обвал рубля с мгновенной отменой поездов, но факт остаётся фактом: тот поезд, на который был билет у Шубина, отменили. Отменили и другие, а всех "бздыхов", в изумлении бродящих вокруг вокзала, посадили наконец в какой-то жуткий, с выбитыми стёклами плацкарт как в сидячий - по два-три человека на нижнюю лавку и по одному - на верхнюю. И повезли.

Разумеется, люди (да и сам Шубин) были недовольны. Некоторые выражали своё возмущение громко и нецензурно, а один молодой и подвыпивший парень ну просто постоянно перемежал в своих ругательствах фразы «эта %баная сраная рашка», «эта &бучая страна идиотов», и прочее. Шубин завёлся с пол-оборота, и сначала долго грозно смотрел на парня (не помогло), затем попросил срывающимся фальцетом выбирать выражения, но был послан на***. Взметнулся, кинулся к обидчику, получил мощный хук справа и осел, наблюдая радугу в глазах.
Место его тут же заняли.

— Ещё дать? — поинтересовался участливо парень.
— Нет, — уверенно ответил Иван Григорьевич, чувствуя, как оплывает лицо.
Так Шубин впервые пострадал за отечество и свои патриотические чувства.

* * *
К нынешним дням у Шубина не осталось ничего, кроме выросшей дочери, иногда заходящей к отцу (отношения с ней у Ивана Григорьевича были тяжёлые), комнаты в коммуналке, да патриотизма.
Комнату в коммуналке любить было глупо, дочь в любви уже давно не нуждалась - она нуждалась в деньгах, которых у Иван Григорьевича не было, и презрительно делала губки дудочкой, говоря отцу ужасное слово «лу-у-у-узер» на очередной отказ в финансовой помощи.

Оставалось любить только родину.
Зато ненавидеть было много кого! С демографией у врагов его любимой родины было, видимо, всё просто отлично, иначе как объяснить, что с годами практически всё общество, за исключением буквально двух-трёх авторитетов, стояло у Шубина во врагах, в той или иной степени подлости. Тут были и знакомые ещё с 1989 года демократы (упыри, дерьмократы - иначе Шубин их не звал), либералы и диссиденты былых времён всех мастей (этих Шубин звал либерастами и предателями, соответственно), коммунисты (придурки - так называл их Шубин), и прочие неформалы (пидарасы - по версии Ивана Григорьевича). Под последних также подпадала интеллигенция, творческая элита, ну, и прочий шоу-биз, если вдруг кто-то из его представителей лез в политику или высказывался о родине не так, как хотелось бы Шубину.

Верил Иван Григорьевич последние двенадцать лет только одному человеку - Путину. Да и то, не сразу пришла к нему эта вера. Но пришла. Медведева Иван Григорьевич любил тоже сильно, но так, словно это был их общий с Путиным сынок: немного непутёвый и слегка... дурачок, но такой свой, родной...

Так и стояли они вместе, втроём (перед мысленным взором Шубина), против всех упырей, либерастов, дерьмократов, коммуняк-придурков, пидарасов, - за матушку-Россию, за свою родину. Одни-одинёшеньки. Словно три богатыря на поле брани. Или - срани...

* * *
В последний год было много возможностей продемонстрировать свой патриотизм, и очень радовался этому Иван Григорьевич: вспомнила родина про своего самоотверженного борца, призвала под знамёна. Вот оно, Отечество в опасности: не было ни одного митинга «Единой России», на котором бы не видели Ивана Григорьевича. В первых рядах, активного, обязательно с плакатом или транспарантом, иногда самодельным.

Деньги, конечно, платили. Иван Григорьевич кривился, но деньги брал. Во-первых, потому что они действительно очень нужны - он был совсем бедный. А, во-вторых, потому, что если тебе за твои искренние взгляды и убеждения ещё и хотят заплатить - чего же не взять? Не западло —  доказано фимой_психопадтом, фрицморгеном и многими другими, менее известными в блогосфере.

Но каждый раз, когда он стоял к куратору за денежкой, он очень хотел, чтобы тот прочитал его в глазах, что вот он-то, Иван Григорьевич - искренне... он бы и за так тут стоял бы, и орал бы, и держал бы транспарант, понимаете?!

Куратору было совершенно пофиг на глаза Ивана Григорьевича и его рефлексии, с таким же успехом тот мог бы гипнотизировать банкомат. Куратор вообще профессионально избегал смотреть в глаза, даже когда обращался непосредственно к человеку, взгляды не попадали друг в друга. Особенность всех жуликов и пройдох, профессиональная деформация из-за постоянного вранья, умышленного или непроизвольного.

...В то роковое зимнее утро всё как-то пошло наперекосяк с самого начала. Во-первых, сбор был срочным: оппозиция (проклятые гомосеки с либерастами!) затеяла какой-то флешмоб, и нужно было быстренько-быстренько сформировать симметричный ответ. Но в чём именно заключался флешмоб - то ли кураторы сами не знали, то ли не хотели говорить им, митингующей массовке, собранной по свистку.
И все топтались на морозе на точке сбора, не имея вообще никакого понятия, что дальше и куда.

— Говорят, сегодня по тысяче заплатят. За срочность! — обратился к Шубину перетаптывающийся рядом мужчина с лицом явного дегенерата.
Шубин высокомерно отвернулся: разговоры о деньгах оскорбляли его. Умом он понимал, что таких, как он, всего трое. Двое из них - Путин и Медведев, и на митинг они пойдут вряд ли, а одиночный пикет из Шубина - никак не митинг, в противовес оппозиции, хоть какой из него флешмоб ни устраивай.
И потому организаторы вынуждены включать материальный стимул, чтобы всем довольные люди, сторонники победившей партии вот-вот победящего всех президента выперлись на мороз. Но сердцу не прикажешь, и эта материальная составляющая всё равно резала неприятным осадком.

Наконец, вышли кураторы.
Первый был с простым лицом, мощными трудовыми руками.
— Кузнец, — прозвал его про себя Шубин, хотя, конечно же, к кузнечному ремеслу человек не имел никакого отношения.
Второй типчик был противен Шубину: холёный, стильно одетый в наверняка брендовые дорогие шмотки, весь такой... утончённый, в модных очках в золотой оправе, правильный и успешный, наверняка образованный...
— Умник, пид%р@сина, бл&^ь! — раздражённо закончил осмотр Шубин.
Говорить, однако, начал именно Холёный, и неожиданно довольно низким, хрипловатым голосом, что странным образом примирило его с Иваном Григорьевичем.

Из речи стало ясно, что оппозиция свой флешмоб "слила". Что ничего у них не вышло (это было встречено громким смехом и одобрительным гулом в толпе), что «мы их сделали, в очередной раз сделали, и ещё сделаем, и будем делать всегда, везде!» (мощный одобрительный гул в толпе, редкие аплодисменты).

Затем очкарик сообщил, что "сегодня здесь на площади собрались истинные патриоты, и пусть продажные либерасты и обсератели родины не врут, что тут кому-то платят деньги за то, что ходят на митинги. И вот, пожалуйста, могут убедиться, что, в отличие от оппозиции гнусной, вот здесь - соль и цвет нации, плоть от крайней плоти трудового народа - собрались на митинг в непогоду как один... И совершенно забесплатно".

Тут толпа загудела странно. Шубин бы не сказал, что одобрительно. Но с какой-то злобной весёлостью и нескрываемым разочарованием. Опытным глазом Шубин в начале выступления насчитал порядка трёхсот человек. Как только стало понятно, что денег не будет, люди стали исчезать. Причём, не видно было, чтобы кто-то отделялся от толпы, уходил. По-прежнему реяли розданные Кузнецом транспаранты, а толпа редела, словно люди таяли в воздухе!

А он даже обрадовался. Наконец-то! В чистом виде патриотизм и любовь к родине, без дурацкой примеси поганых денежных знаков! Про себя решил, что будет стоять, даже если останется один.

Но один он не остался: человек 50-70 усиленно позировали в камеру телевидения, и он был в их числе.
Холёный очкарик закончил свою речь тем, что надо, мол, продержаться ещё час, и тогда всё будет ОК. После чего вместе с Кузнецом удалился, как заметил Шубин, на территорию ближайшей стройки, и оба скрылись в одной из бытовок, временно, видать, переоборудованной под ихний штаб.

Когда всё кончилось, неведомая сила повлекла Ивана Григорьевича к той бытовке. У него не было транспаранта, как и не было никакой нужды или повода идти туда. Но он пошёл.

...Постучал робко в дверь. Открыл Кузнец, распахнул таким образом, чтобы всё, что внутри, он закрывал собой, и ничего не было видно. Дыхнул на Ивана Григорьевича дыханием только что пропустившего пару рюмок под обильную закуску человека и рыкнул неприветливо:

— Чего надо?
— Я спросить хотел, когда и где следующий митинг планируется? — зачастил Иван Григорьевич первое, что пришло ему в голову, почему-то сильно разволновавшись.

Кузнец слегка посветлел лицом, бросил сурово-равнодушно:
— Уточняй в местном партийном отделении. Там сообщат... - и закрыл дверь. Но не плотно.

...Всё нутро Шубина завыло: «Уходи! Нельзя!», а советское воспитание, давно забытые благоглупости, "вякало" откуда-то из дальних пластов сознания: «Подслушивать нехорошо!», но Шубин всё равно остался. Так и застыл в неудобной позе вопрошающего, не в силах разогнуться, боясь пошевелиться.

Говорил Кузнец.

— Бл**ь, ненавижу это быдло. Не, ну ты видал? Сторонники е&%чие. Мало того, что пришло полтора придурка, так ещё и разбежались сразу все, как только просекли, что без бабла сегодня останутся.

— Арсений, прекрати! — вежливо вступил Холёный (Шубин узнал по голосу). — Всё нормально, это ж хорошо. Нормальные люди. Ты ведь тоже не за идею тут в организаторах маешься, правильно? — оба засмеялись. — Да и осталось тоже дофуя. Я, признаться, думал, что их меньше будет...
— Да одни идиоты остались! Ты видел? Я не знаю, Костян картинку снимет, смонтирует, посмотрят люди, скажут: йоптвою, ну и фрики, бл%^, за путена...

— Да пох. Умные и так знают, какие фрики за путена, безо всякой картинки. А дураки только обрадуются, своих увидя.
— Опять бабка эта приходила, звизда, бл%**! Вообще, крышняк у ней слетел, каждый раз хочет мне рассказать, как полезно уринотерапией лечиться, кусок старой б... — и тут Кузнец загнул такое многоэтажное ругательство, что даже Шубин почувствовал некоторую неловкость, хотя, как заводчанин со стажем, он сам матом не ругался, он им разговаривал.

А Холёный ржал до слёз с рассказа про бабку. Заржал в итоге и Кузнец. Потом они выпили.
— С баблосами ты хорошо придумал... — сказал, жуя что-то, Арсений-Кузнец.
— Угу. А вот теперь послушай меня, мой дорогой коллега. — начал Холёный. — Эти странные люди, которые остались забесплатно, все, вплоть до этого мудака, что только что интересовался следующим митингом — прекрасные люди! Нам с тобой, да и всем остальным, их надо любить, тетюшкать и нежить, а не ненавидеть или ругаться, как ты это делаешь. Потому что они — патриоты! А я очень люблю патриотов. А ты?
Арсений пробормотал что-то невразумительное.
Холёный продолжал:
— Патриоты у нас — это такое особое сословие людей. В мирное время их на?%*ывают все, кто не ленивый, и - в первую очередь и больше всех - та власть, за которую они и патриотничают. Но не только, просто власть с них получает основные лулзы. Другие имеют с них бабло (вот как мы с тобой сейчас, например). Третьи набирают политические очки, обещая им фуйню всякую, типа Великой России. Четвёртые упражняются в мастерстве дискуссии, используя их, как каратисты - макивару, для отработки ударов. И так далее. Если бы их не было, их бы следовало придумать. Ни одно общество не может жить без этой прослойки, мне кажется. И уж наше - точно. Это всё равно, что изъять звено из пищевой цепи. Убери комаров — подохнут лягушки, за лягушками какие-нибудь аисты с цаплями накернятся, и без того занесённые в красную книгу, глядь - и трындец экологии целого региона. Так и здесь: патриоты выглядят дебилами? Ну, да, не сенеки! Комары тоже противны, фуле там. Уринотерапией бабка лечится, говоришь? Ну и чо? А только, если бы таких бабок не было, или они были бы чуть умней - хрен бы мы с тобой щас полляма на двоих пилили бы. Понял?

— В военное же время патриоты воистину бесценны. — продолжал, распаляясь, Холёный. — Не дай бог, конечно, нам войны, но именно они, эти люди, молодые и старые, первыми идут безропотно затыкать своими телами прорехи в образовании корыстных трусоватых полководцев. И ничего не требуют взамен. Идут с песней, массово, гордясь собой, добровольно. Да им цены нет! Ибо, если бы не было их, дыры-то с прорехами никуда бы не делись, и затыкать их пришлось бы кем-то другим, кто совсем не мечтает вот так взять - и умереть за родину. И не исключено, что нами... Кстати, заградотряды и всякие аналогичные прелести во время Великой Отечественной войны как раз и появились, когда закончились вот эти вот... такие. Ну, или с ними стали наблюдаться некоторые перебои в поставке их к передовой, уж прости мне мой цинизм, друг Арсений.
Так что нет у тебя никаких поводов их ненавидеть, Арсений. Они тебе только хорошее приносят. Как может пастух ненавидеть своих овец? Странно мне это. Их пожалеть надо. В массе своей, это люди очень одинокие. Их никто никогда не любил, они никого никогда не любили. Но главное даже не это, а то, что эти люди не могут снизойти до отлаживания бытовых подробностей своей жизни, но очень мечтают осчастливить всё человечество. Живут в говне, но мечтают сдохнуть за счастье всех народов.  Или хотя бы положить жизнь на алтарь светлого будущего своей вонючей родины.
Вон этот, пеньтюх, блин, небось, ремонт в своей квартире нормальный сделать не в состоянии, а таки интересуется, когда следующий митинг... Важно ему, понимаш, Отечество в опасности!
Жалко их. Больше всего они ненавидят мещанство и быт, презирают мелких лавочников и малый бизнес вообще (основу экономик западной Европы, например), но если завтра скажешь им "полетели нахрен на Марс, обратно не вернётся никто, вы все сгорите через пять лет где-нить на подступах к нему, умрёте мучительнейшей и жуткой смертью, но сможете внести неоценимый вклад в науку и в научную славу своей родины" - от добровольцев отбоя не будет, отвечаю!
Так что радуйся, Арсений, что не все больны этой болезнью - патриотизмом. Считай бабки, давай мою долю и да пребудет жалость в твоём сердце к этим заблудшим баранам... И да благословен будет тот, кто придумал этот мир таким, какой он есть! — закончил свой эмоциональный монолог Холёный.
Оба засмеялись...

...Иван Григорьевич Шубин шёл, покачиваясь, будто пьяный. Этот,  подслушанный случайно, разговор двух молодых, циничных и слегка подвыпивших людей, не предназначавшийся для его немолодых ушей, перепахал его, перевернул, вытряхнул наизнанку, выбил и выкинул из него весь "ливер". Весь его внутренний мир, который до этого казался Ивану Григорьевичу вместилищем вселенской красоты, стал похож на разбившийся калейдоскоп: волшебство кончилось, остались лишь цветные стекляшки и резаная бумага.

По улице шёл глубокий старик, потративший за несколько минут 30 лет своей жизни. Кололо в боку, и было так тяжело в душе, словно огромный камень прижал внутри что-то, самое ценное. Когда боль стала невыносимой, Иван Григорьевич остановился, взялся рукой за стену, и стиснув зубы, тихонечко завыл по-собачьи.

Самое отвратительное было то, что как ни хотелось Ивану Григорьевичу наброситься и разорвать на части молодых подонков, как ни виделись ему в каком-то уже бреду некие мотоциклетки с пулемётами, расстреливающие этих молодых, а также изумлённые и бледные лица последних, летящие из их карманов деньги... (и почему-то мерещился рядом Сталин в костюме генералиссимуса) - а понимал Шубин самой далёкой точкой сознания, что всё сказанное этим Холёным - убийственная, но правда!

Едва дойдя до своей обшарпанной коммуналки, Иван Григорьевич огляделся вокруг новым взглядом, и убедившись, что соседи в отсутствии, - заплакал навзрыд, сползая по стене. В голове крутилась одна мысль: «Даже с ремонтом угадал, подлец!»

...Позже боль отпустила. Шубин поднялся с непривычным ощущением лёгкости, от пустоты внутри. Патриот в нём был мёртв. В нём вообще всё было мертво. Посмотрел на себя в зеркало - стал похож на сушёный гриб: вроде бы тот же гриб, что и обычный, но не тот. Усмехнулся зло: кончено! Нету больше патриота Шубина, Ивана Григорьевича! Был, да вышел. Сразу. Весь. Тяжело, болезненно. Но уж как получилось.

Из зеркала смотрел новый Шубин, и был этот человек, са-авсем не похожий на прежнего Ивана Григорьевича!

* * *
...Больше Шубин ни на какие митинги никогда не ходил.