Дон Барсилио

Жили мы тогда в Краснодаре: я, Валя и наша дочка Татьяна. Однажды, вернувшись с работы, я увидел дома здоровенного кота, который разгуливал по комнатам с такой хозяйственной бесцеремонностью, словно всю жизнь прожил в нашей квартире в должности по меньшей мере домоуправителя. Я говорю «по меньшей мере» потому, что на меня он не обратил никакого внимания.

Валя и Таня были в каком-то радостно-смущенном состоянии. Они объяснили мне, что кот пришлый: соседка, что под нами, получила его на постой от хозяев, которые уехали куда-то на Север. Соседка теперь хотела бы его тоже куда-нибудь пристроить, поскольку ей приходится часто отлучаться, и кот из-за этого живет в квартире один, без должного питания и надзора. Все это жена и дочь выяснили после того, как кот случайно забрел в нашу квартиру, перепутав, очевидно, этаж и дверь. Валю и Таню он покорил важным видом, размерами и непринужденностью, с которой обследовал наши комнаты.

Узнав родословную кота, (выяснилось, что он из благородной семьи, где хозяева души в нем не чаяли, и чуть ли не сажали его с собой за стол обедать), мои девушки решили спасти принца чистых кровей и предложили соседке передать кота на временное жительство к нам. Та охотно согласилась.

Кота звали Барсиком. Очень скоро выяснилось, что он не только пришлый, но также дошлый, а в некотором роде даже ушлый. Во-первых, он постоянно хотел кушать. Кушать он хотел не то, что кошки обычно кушают, а исключительно морскую рыбку, предпочтительно ставриду, выпотрошенную предварительно и непременно ошпаренную кипятком. Ничего другого кот кушать не желал: ни вареного мяса, ни курятины, ни колбасы, ни молока, ни сметаны, ни рыбы под маринадом. Я не поручусь за черную икру. Ее, быть может, он бы тоже откушал, но черной икры в доме не было.

Кот был постоянно печален. Даже покушав ставридки, он продолжал кручиниться, и хорошо поставленным тенором требовал добавки. Ставриды исчезали в его длинном, но, в общем-то скорее худощавом, чем упитанном теле бесследно. Кот тоскливо смотрел на нас, кричал «Мау!» и звал на кухню в надежде, что ритуал кормления будет продолжен.

Валя со свойственной ей настойчивостью поклялась научить кота есть все. Я этот план одобрил. Чего проще: не давать рыбы день, и два, и три, - и будет, как миленький, жрать что дадут.

Кот не ел неделю, страшно исхудал, взгляд у него стал просветленным, как у великомученника и кандидата в святые. Кот, похоже, объявил голодовку по политическим мотивам. Тогда Валя решила кормить кота принудительно. Делала она это так: садилась на табурет, ставила кота на задние лапы, зажимала его коленями, одной рукой держала его передние лапы, а другой толкала ему в рот еду. Кот непрерывно жалобно пел «мау-мау-мау», но жевал, что и требовалось. – Ничего, привыкнет, - будет есть сам, - говорила Валя.

Но кот не привыкал. Точнее, он привык к тому, что его кормят, уже не сопротивлялся, а «мау-мау» пел лишь тогда, когда его пытались кормить хлебом. Сам же он не ел ничего. Ждал рыбу.

Сила воли у него оказалась больше, чем у нас. Мы махнули в конце концов рукой и послали Татьяну за ставридой.

Согласитесь, что подобные упорство и целеустремленность внушают уважение. Татьяна переименовала кота в Барсилио, хотя просившуюся к этому звучному имени приставку «дон» не добавляла, чтобы кот не возомнил о себе Бог весть что.

Какой-либо пользы Барсилио не приносил: мышей в доме не было, а забегавшими иногда от соседей тараканами он брезговал.

Кот все более входил в роль нахалюги-хозяина, с трудом переносящего квартирантов, которым он из милости сдал угол. Мы начинали понимать, что Барсилио не так прост и глуп, как хочет казаться.

Гулять на улицу кот не ходил. Если его выносили во двор, то он приседал, и по-пластунски полз к ближайшему подъезду (именно к ближайшему, не обязательно к нашему). Потом пулей летел на 5-й этаж (эту деталь адреса своего проживания он помнил, очевидно, твердо), и начинал вопить под дверью, вызывая недоумение и негодование жильцов.

Во время одной из таких «прогулок» он забился в узкую щель между двумя железными гаражами и просидел там сутки. Он не орал, смотрел на нас безумным взглядом и отказывался выйти. На другой день к вечеру мы обнаружили его, как водится, на пятом этаже в чужом подъезде. Нос у него был поцарапан, в глазах застыл ужас. Кот вздрагивал, вспоминая, очевидно, кошмары минувшей ночи.

Постепенно кот терял авторитет в доме: импозантный вид его уже не вводил нас в заблуждение, а трусость мы ему прощать не собирались.

Время шло. Мы терпели кота на грани «выбросить к черту» и «жалко паразитину, ведь пропадет». Ругали его прежних хозяев, не давших ему должного воспитания, замечая при этом, что, в сущности, бедное животное ни в чем не виновато.

«Бедное животное» между тем перешло к пакостям более откровенным. Меню его расширилось: Валины усилия не пропали даром, и кот стал тянуть мясо со стола кусками до трех килограммов. Жрать на столе он пока не решался, но дело явно к тому шло.          Освоившись в нашем подъезде, куда его иногда выставляли на ночь, он ухитрялся к утру обделать до четырех половичков, лежавших на втором и третьем этажах перед дверьми. Хозяева требовали от нас призвать кота к порядку. У нас в квартире он точил когти о дорогой ковер, свернутый в углу на время ремонта. Валентина плакала, клялась «выгнать паразита», а потом смиряла себя и решала терпеть до приезда хозяев в октябре, чтобы сдать кота им, «а там уж пусть с ним что хотят, то и делают».

Кот внимательно слушал все эти разговоры. Складывалось впечатление, что он ведет вполне сознательную политику: действовать с максимальной наглостью, но палку не перегибать.

Я много раз предлагал отвезти кота на машине куда-нибудь на молочную ферму: если он не совсем дурак, то приспособится, а если совсем – так туда ему и дорога. Кот слушал, зло на меня поглядывал и моргал. Валя с Таней на мои предложения попрежнему отвечали «так ведь жалко паразитину», и кот оставался спокойно строить пакости до приезда законных хозяев.

И все же чаша терпения переполнилась. Однажды я услышал горестные Валины возгласы. Кот в клочья изодрал спину на моем новом кожаном пальто. Пальто висело в шкафу среди десятка других вещей, но он выбрал почему-то именно его, не тронув ничего другого. Валя утверждала, что кот мстил мне за мое презрение к нему, которое я не скрывал. Таня как раз в это время уходила в школу, и неожиданно решительно заявила, что возьмет кота и куда-нибудь занесет. Они увязали с Валей кота в мешок, и Татьяна ушла.

Вернулась она из школы веселая и рассказала, что выпустила она кота в50 метрах от дома, кот по обыкновению присел, заорал «Маау!» и рванул в находящийся рядом Дом техники. С тех пор идут вторые сутки. Кота нет: Барсилио дороги домой пока не нашел. Возможно, он сразу втерся в доверие какой-нибудь сердобольной старушки, например, вахтерши из Дома техники, и гоняет ее в магазин за рыбой. Мы дышим легко, тьфу-тьфу, как говорится. Вот как просто стать счастливыми. И это прочно: если я услышу под дверями «Маау!», - я впущу Барсилио, дам ему рыбы, посажу в машину и отвезу его километров за триста. И ничего, что бензин подорожал. Потому что если кот50 метров преодолевает, допустим, за трое суток, то, чтобы вернуться из Сочи, ему потребуется 18 тысяч дней, или 65 лет. Он, конечно, придет. Он настырный. Но пусть с ним тогда уже занимаются Татьянины внуки.

Эпилог

Кот пришел на третий день, и был отправлен в частный дом Марии Петровны, Валиной знакомой, и не в Сочи, а здесь же, в Краснодаре. По доходящим изредка до нас слухам, он стал бандитом и сексуальным маньяком. С тех пор прошло много лет. Мы на всякий случай сменили квартиру. Пока все тихо.