ВЫРИЙ, ДРЕВНИЙ РАЙ АРИЙЦЕВ

Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота Океан-море,
Широко раздолье по всей земле,
Глубоки омуты Днепровские!
Не здесь ли, в раздольях седой старины,
Не в этой ли шири высот поднебесных,
Не в этих ли безднах глухой глубины 
И омутов темных воздушного моря.
Искать надо нить нашей жизни былой
И мир тот чудесный?
Не здесь ли родились
И князь Красно-Солнце, и быт наш родной,
И вещий Микула с семьей богатырской?
Не с этих ли пор в древний мир наш вошли
И древние дивы, и чудища мрака,
Властители первые всякой земли?
Не здесь ли бьет ключ и преданий народных?..
Сперва первобытный туман вокруг нас
И мрак довременный; еще ни земли нет,
Ни светлого неба; молчит Божий глас,
Лишь дуб-Стародуб иль дуб влажный Мокрецкий,
Небесная ясень, раздвинул свои
Огромные корни по темным пространствам
Незримого неба. Нигде нет земли;
Лишь дуб этот чудный нависнул ветвями
В безмолвных пространствах, покрывши густой,
Широкою листвой воздушное море.
Из этого дуба с сребристой корой,
Предвечный Дух Божий, - начало всего, -
Струится живая роса, - вода жизни.
Что есть и что будет парить над водами...
Мир должен создаться по слову Его.
Впоследствии мы встретим не раз это Слово!
На дубе чудесном, в тумане густом,
Живет уже белка. Грызет эта белка
Златые орехи - то молнья и гром;
По ветвям златистым порхают жар-птицы;
Над белкою - сокол. И ночью, и днем,
Хранить он на дубе плоды золотые,
От лютого змия, что обвил хвостом
Еще невидимое, горнее небо.
На самом верху Стародуба кипят
Живая вода и ключи воды мертвой;
Под ними вертятся и громко стучат
Два жернова-камня, что мелят богатства
И счастье. У индов, из бездны глухой
Безбрежного моря земного, всплывает
Божественный лотос. Как в зыбке златой,
В его влажной чаше, блестящей, как солнце,
Плывет, колыхаясь, младенец святой,
Бог творческих сил, бог грядущей вселенной.
Но это не лотос всплывает простой,
А это всплывает из недр океана 
Земля, в виде злачных семи островов;
Не бог простой в чаши сияет зеленой; 
Но бог сил предвечных, отец всех богов,
Дух всюду присущий всезиждущей жизни.
Из дивно-божественных первых семян
Того цветка жизни родится златое, 
Как красное солнце, яйцо-великан; 
Оно раздвоилось, и из скорлуп вышли
Земля, небеса и златой океан
Светил, что сияют в пространствах воздушных.
У нас же не лотос зеленый плывет,
А два чудных гоголя, белый и черный:
Белбог с Чернобогом; один достает 
Со дна синя-моря земли горсть, и оба
Творят первый остров. Белун-бог творит
Поля и равнины, доступные людям;
А злой Чернобог исказить норовит
Мир Божий, наставив утесов, ущелий, 
Высот, буераков. Потом создает
Белбог из земли и песка человека;
Но злость Чернобога ему не дает 
Окончить и этот божественный подвиг,
Как он бы хотел; Чернобог или черт,
На зло, исказил и его человека, 
У нас также петель божественный снес
Яйцо мировое; из внутренней части
Яйца вышли реки, а ветер разнес
Оттуда же семя цветов и растений.
Но петель вспорхнул, и с земли улетел
На горнее небо. Там он, обмываясь 
В воздушной пучине, на весь мир запел:,
И каждое утро, своей вещей песней,
Будить стал природу и спящих людей;
Но людям досадны его стали песни,
Мешавшие спать, и в последствии дней,
Им в пику, слетел он на синее море,
И стал будить солнце. Он песнь заведет,
Захлопав крылами, тотчас же подхватят
Ее петухи в деревнях, и поет,
Поет в перекличку их хор неумолчный.
Другое предание весь род людской
Еще производит от силы небесной;
Людей порождает бог-Небо с Землей,
Дух света и мрака, мгла темная тучи
И бог древний - Род, сей славянский Адам,
И вместе бог Яма, что мечет на землю,
Подобные ярким падучим звездам,
Небесные груды. В те дни первый смертный
Своим страшным ростом был равен горам,
А телом покрыть мог широкое поле;
Когда засыпал он, в его волосах 
Свободно свивал для себя гнездо ястреб;
В ушах же его, как в глубоких норах,
Гнездились лисицы... Он всходит на небо,
Спускается в бездны; ему нипочем
Шагнуть через море. Он делит трапезу
С самими богами; он равен во всем
Богам самым высшим, как он же рожденным
Землею и Небом. Но он не уйдет
От челюстей смерти: он перворожденный
И первоумерший; он будущий Род,
Тот бог, что бросает небесные груды.
Сначала живет он в цветущих садах,
Средь Вырия. Вырий, или Буян-остров, -
Не то на земле он, не то в небесах.
То век золотой и серебряный мира,
Весеннее утро счастливой земли,
Сияющей в блеске и брызгах алмазных
Весны первобытной, - чего не могли
Лишить смертных долго и самые боги.
Сперва люди чтут лишь одно божество, -
Предвечного Бога, живущего в небе,
Сварге кругловидном. Его естество
Исполнено к смертным высокой любовью;
Сей бог - сама Вечность, и мир называл
Его Богаваном, Зерван-Акереном,
Сварогом и Днем. Он бог всех начал:
Он создал вселенну своим дивным словом,
Он есть отец неба и прочих богов,
Прабог всего мира. Вначале, блаженный
Еще человек жил немало веков
С ним вместе, и даже трапезовал с богом;
Но злой дух, Курент, раз, по злобе своей 
Его напоил так за трапезой этой
Вином, им добытым на гибель людей,
Что бог его в гневе низвергнул на землю,
И отнял часть силы.
Недолго потом
Еще люди жили в любви и согласьи;
Не то уж и в Вырии стало земном,
Хотя и сносились они еще с богом,
Сначала окончился век золотой,
Настал век серебряный; мирно, в довольстве
Еще жили люди и тою порой;
Но скоро и это промчалося время,
И лишь завершился серебряный век,
Вражда и раздоры наполнили землю
И самое небо; восстал человек.
На ближних своих и богов вековечных
Блестящее небо с древнейшей поры
Казалося людям таинственным миром:
Оно представлялось им в виде горы;
Им очень хотелось еще в ту эпоху
Пожить по небесному, и Чернобог
Однажды проникнул с толпой великанов,
В божественный этот, блестящий чертог;
Но часть их, наевшись небесных оладьев,
Свалилась на землю. В досаде Белбог
Или Сварог древний ударил о камень
Божественным молотом, и в тот же миг,
Родился Громовник с блестящею ратью;
Духов светозарных; он тотчас настиг
И всех остальных, и низвергнул их с неба:
Одни приютились тогда на земле,
В водах и в лесах, но главнейшие силы
Попадали в бездну, где в огненной мгле
Живут и поныне.
А мир был наказан,
За распри потопом. Враждуя с собой
И с силами горними, люди разбили
Яйцо золотое вселенной; рекой
Оттоль хлынул ливень воды первобытной,
И скрыл под собою весь мир сей земной.
На помощь немногим с ветвей Стародуба
Упали скорлупки златых желудей;
Иные успели схватиться за ветви
Всемирного древа; а двое людей
Спаслися, прыгнувши чрез кости земные -
Скалистые горы.
Из нескольких слов,
Составивших корни арийских наречий,
Наука уж видит в быту тех веков
Большое развитие жизни разумной.
На самой заре первобытной земли
Род сильный арийцев имеет строенья
И связи родства; воеводы, вожди,
Старейшины правят его племенами.
У них есть уж дом и родная семья;
Зубчатые стены их крепкой ограды
Торжественно вносит богиня-земля
В резьбу своей самой древнейшей короны.
Живя искони в непрестанной борьбе,
Они уж куют или точат оружье,
Имеют сосуды, готовят себе 
Хмельные напитки и разную пищу.
Младой Селяниныч оралом своим, 
Или златой сошкой, что с неба упала, 
Еще раскаленной огнем неземным, 
Орет уже землю. Он также владеет, 
Ярмом золотым, золотым топором, 
Такою же чашей, - всем этим снабдили
Его небеса. Он любим божеством, 
И смотрит главою арийского рода. 
Его жизнь проходит в полезных трудах;
Он чтит всего больше родимую землю; -
Его род отважный, в долбленнных ладьях,
Браздит уже реки, а, может, и море.
С развитьем людей, и в святых небесах 
Свершилися также свои перемены; 
Мир новый уж знает семь горних небес,
На место трех прежних; тогда как вначале
Одно было небо. Сварог-Дий исчез, 
Явились сыны его, новые боги;
Земля прозвалась Деметрой-благой,
Божественной Диной, божественной Ладой,
Супругою неба, богиней святой,
Праматерью мира и всех в нем живущих.
На самом Востоке, и дворце золотом,
Царит молодой бог, всезрящее Солнце,
Дагбог, или Вишну, бог с острым мечом, 
Всевед златовласый, всезиждущий Митра. 
Его двор на скользкой стеклянной горе;
Бог-Солнце сидит на златом на престоле;
При нем, как при высшем небесном царе,
Живут для прислуги красавицы-сестры;
Одна, Заря утра, ему подает
Коней, запряженных в злату колесницу;
Царь дня на небесный подъемлется свод,
И мир озаряет своими лучами;
Другая, в конце дня, встречает его,
И стелет в багряных водах океана
Ему постель на ночь... Там ждет своего
Бессмертного друга царица в короне,
Красавица Лада. Всю ночь Солнце с ней
Проводит любовно до позднего утра.
В дворе его светлом сидят семь судей,
Планет переходных; средь них его дядя
Иль брат, лысый Месяц. Семь вещих комет,
Семь вестников быстрых, разносят по свету
Веления Солнца. 
Едва видный след
Ведет к его трону стеклянной горою.
На самой средине, сидят на горе 
Я Двенадцать, рожденных им, месяцев года; 
Но каждый имеет к известной поре
Особый дворец еще, в горних созвездьях.
При них роженицы, иль девы судьбы,
Пророчицы, вилы, или девы Солнца:
Они назначают дни тяжкой борьбы;
И радостей смертным; они прядут нити
Короткой их жизни; у них же в руках
Недоля и доля людей, с дня рожденья.
На светлом Полудне, в тех самых местах
Блестящего неба, где ярче сияет 
Палящее солнце, там мирно живет 
Мир светлый усопших. Над ними издревле
Господствует Яма, старинный наш Род, 
Прапрадед Микулы, тот перворожденный 
И первоусопший прапращур людей,
Что мечет на землю небесные груды. 
Там, в горних пространствах, средь ярких лучей
Веселого солнца, престол его мирный 
И царство блаженных; там эта страна, 
Родителей, дедов, где их ожидают 
Вновь радости жизни. Там вечно весна,
Душевное счастье, поют сладко птички, 
Всегда зеленеют деревья, журчит, 
Лаская, как музыка, слух, в тени рощей
Небесный источник воды, шелестит 
Едва ветерок по цветам благовонным...
Заря, сестра Солнца, царица тех мест,
Впускает их души в златое оконце, И там их покоит. 
Как искорки звезд, 
Несутся туда, по воздушному морю,
С душами усопших златые ладьи,
Которыми правят особые боги,
Блюстители этого груза земли, 
Взамен Род бросает оттуда на землю,
Отдельно для каждой подлунной страны,
Небесные груды еще душ не живших:
То души младенцев, что также должны,
Окончив земной путь, к нему возвратиться.
На Севере дальнем, в зеленых садах,
В воздушных чертогах, живет чернокудрый,
С златой бородою, ужасный в боях,
Бог светлый эфира и горнего света,
Верховный бог молний и страшных громов,
Друг пахарей мирных, благой покровитель
Полей и садов их, гроза злых духов
И гордых титанов, блистательный Индра,
Перун наш Громовник.
Он молньей своей 
Насквозь пробивает воздушные горы,
И свежею влагой небесных ключей
Оттоль напояет засохшую землю. 
Он насмерть сражает скрывателя вод,
Воздушного змея-Засуху, и миру 
Дает плодородье.
С ним вместе живет 
Слуга и товарищ, божественный Трита,
Стрибог наш славянский, что дышет с небес
На землю, то бурным, то теплым дыханьем.
Их общею силой в то время чудес
Сражен семихвостый дракон, троеглавый
Твасютру, тот змей, что похитил коров
Небесного стада, и Вритру, - сообщник,
Который укрыл их в горах облаков.
В Египте тот самый же Индра-громовник,
Всеместный каратель злых демонских сил,
Приял имя Пта, и убил там дракона
Мертвящей все ночи. У греков сразил
Он змея Пифона, и стал сребролуким,
Младым Аполлоном, назначив свой храм,
Едва не всемирный, средой прорицаний.
Но прежде всех странствий по дальним странам,
Он дал первым людям огонь свой небесный.
Как сам отец молньи и бога Агни,
У нас Радегаста, он бросил на землю 
Небесное пламя, - и многие дни 
Мир в пламени этом чтил нового бога.
На Западе темном царит бог Водан,
Старинный Варуна, бог горнего моря,
Царь туч, освежитель благой земных стран,
Всещедрый податель живой воды Сомы.
Из этой-то бездны повис над землей
Тот дуб-Стародуб, та смоковница мира,
Златая та ясень, отколь мир земной
И самое небо прияли начало.
Она дает людям земные плоды;
Ее ветви сочат напиток бессмертья;
Она земледельцев питает труды,
На ней утвердил бог предвечный вселенну;
Под нею пасется, средь горних лугов,
Воздушное стадо коней златогривых,
Овец светлорунных, небесных коров,
И черных, и рыжих. Пасет их бог песен,
Белес златокудрый; а их стережет
Лихой пес, сын Вритру, - не нашего ль Ветра?
Лохматый Сарама.
Сюда хоровод 
Слетается нимф, тешит страстною пляской
Богов вековечных; здесь бурное царство
Титанов седых; здесь по темным ночам
Они забавляются дикой охотой,
Приятной не меньше и горним богам.
По этим-то безднам отжившие души,
То в образе легких, златых мотыльков,
То мальчиков с перстик, с земли отлетают
На небо, - сперва в темный мир облаков,
И прямо оттуда, в блаженный край Рода.
По этому ж морю, в ладье золотой,
Во мгле разъезжает и тот перевозчик, 
Что их доставляет на вечный покой, 
В мир светлый блаженства.
На Западе ж дальнем 
Считался и тот мир, столь страшный живым,
Где царствует Навий с женою Маранойл
Держа в руке жезл, он ворочает им
Громадные груды костей, - прах усопших;
У ног копошатся его муравьи
И вороны. После означилось тут же
И царство Мороза. Бог поздний земли;
Он все-таки стар уж, с седой бородою, 
Закутан весь в белый мохнатый зипун; 
Но он босоног и без шапки, с железной 
В руках булавою. То царь-Карачун;
С ним царствуют вместе Сон тихий с Дремою.
Но весь первобытный край этот земной,
Тот Вырий блаженный, где жил род арийский,
Сравнительно был он мирок небольшой,
Еще влажный остров, от высей Алтая
До гор Гималайских, омытый кругом 
Седым океаном; а дальние страны 
Европы, что этот род занял потом, 
Скрывались в то время еще под водою.
Весь Север России, от горных вершин
Страны скандинавов до высей Рифейских,
В то первое время был только один
Пустой, длинный остров. Где царствует ныне
Британский лев, смутно, седой полосой
Белела гряда островков, простираясь
До нынешней Бельгии, тою порой
Еще составлявшей дно бурного моря.
Арденские горы и весь край лесной 
Срединной Германии, часть земли галлов,
Имели вид также больших островов;
А вся остальная Европа лежала 
Еще под водою, и много веков
На Западе темном лишь царствовал древний
Водан, бог туманов.
Но чудна была 
Зато величава земная природа. 
Курясь благовоньем, земля вся цвела 
Тропическим садом; тенистые рощи
Мимоз многоцветных, тюльпанных дерев,
Как пурпур горящих, густых олеандров,
Широких смоковниц; глубь темных лесов
Лавровых и миртовых; сверху аркады,
Тропических злаков, ползучих лиан;
В шумящих потоках громадные листья
Зеленых нимфей; а кругом - океан, 
То темный и бурный, то ярко-блестящий
В лучах жарких солнца; везде блеск и тень,
Прозрачное небо весны первобытной;
Волшебные ночи, сияющий день,
Чертог исполинский богов и чудовищ.
В лесах раздается рычанье зверей;
Деревья трещат под неистовой битвой
Бизона со львом; близ жилища людей
Свободно гуляют тапир, мастодонты,
Чудовищный мамонт; стада обезьян,
Гиббон и горилла играют по ветвям
Гигантских деревьев; огромный кайман
С чудовищной, хищной, как он, черепахой
Ползут по болотам; средь илистых вод
Кишат саламандры или диатомги,
И уж воздвигают незримый оплот
Всемирному морю своим наслоеньем
То был потрясений земных период
И переворотов, - и самые звезды
Сияли иначе еще в небесах.
Златые созвездья Креста и Центавра
Виднелись на наших еще широтах;
Но Сириус, пояс златой Ориона,
Здесь были незримы; зато во весь свет
Горело созвездье блестящее Лиры,
Как это вновь будет чрез тысячи лет,
Когда совершат они круг их течений.
Микула был также до жизни земной
Небесною искрой, и пахарем горним,
Когда, как Громовник, своею сохой
Пахал он на небе дождливые тучи;
Когда же родился, тогда за ним вслед,
Оттуда упала и сошка на землю.
Соха была первый успех, первый свет,
Что внес он с собой в круг общественной жизни.
При самом начале имела она
Лишь вид колеса иль, по древнему, Кола;
Сперва и Микулу родная страна 
Звала Колываном; он был див бродячий 
И князь колесницы. На ней он воздвиг
Сперва себе кущу или коломягу;
Но скоро разумный его дух постиг
Свое назначенье, - он снял эту кущу
С колес подвижных и срубил прочный дом;
Обнес постоянный дом этот оградой, 
И сделался, в Вырии еще родном, 
Оседлым хозяином. Князь колесницы
Известен и в Индии, где мир былой 
Его звал Накулой. Быть может, Накулой
Звался и Микула; но край наш родной, 
Иль лучше Микулы ж сыны изменили
Потом его имя, и стали они 
Его звать Микулой. 
Как старший сын Неба, 
А может, и сам воплощенный Агни,
Микула, срубив дом и сделав ограду,
Воздвиг, как водилося в первые дни,
В средине жилища, домашнему богу 
На камне широком священный очаг. 
Вокруг огня село родное семейство,
И каждый пришелец, будь лютый он враг,
Присев к очагу иль коснувшись рукою,
Был гостем священным и членом семьи.
Как домовладелец или огнищанин, 
Микула стал первым владельцем земли,
Где он обитал; как старейшина ж в роде
И старший член в доме, он был уж главой
Семейства и рода. Когда ж разрослися 
Семейство и род его, поздней порой, 
И стали народом, он стал господином, 
Главою народным. 
Как царь очага и потомок богов,
Микула приносит им первую жертву
От лучших избытков домашних трудов
Своей сельской жизни. За это род-племя
Его нарекает верховным жрецом, 
Кем он и остался. 
Великий то день был, 
Тот день первой жертвы, и много потом
О ней говорили и люди, и боги; 
То первая жертва от смертных была
Богам вековечным, знак первого рабства;
Высоким значеньем своим привлекла 
Она сто богов и сонм целый народов. 
Ее изготовил сын вечных богов, 
Муж, в роде старейший, при общем содействе
Им собранных прочих старейшин-отцов
И всех старших в роде.
Свершилось тут нечто,
Подобное чуду той жертвы святой,
Когда сам создатель божественный мира
Принес себя в жертву за мир сей земной,
Себе самому, и тем создал вселенну.
Весь сонм богов горних и полубогов 
Принес его в жертву, - чрез что и раскрылась
Та дивная книга древнейших веков,
Глубокая книга, что так и зовется 
Поныне Глубинной. 
"На сколько ж частей
Распалася жертва, чтобы создать мир сей?;
А вот, посмотрите, что искони дней 
Написано в книге о том Голубиной: 
"Луна произошла от разума Божьего 
А солнце зародилось от очей его; 
Дыханье и воздух изошли от ушей его,
Огонь от светлых уст его; 
Тончайший эфир от чрева его,
Твердь от главы, земля от ног его
А пространство от уха его; 
Так создались все миры и вселенна.
От этой же жертвы всемирной
Потом создались мудрецы и все люди;
Жрецы произошли от головы Божией,
А воины от руки его,
Земледельцы от чрева его,
А ремесленники от ноги его". 
И вот, лишь Микула принес свою жертву,
В то ж самое время раскрылась пред ним
И эта живая, Глубинная книга;
И он мог читать перед родом своим
В той книге всемирной, затем что отныне
Он стал просветленным, народным жрецом,
А первая эта священная книга
Теперь становилась начальным звеном
Дальнейших религий его и потомства.
Всходил а туча претемная, 
Претемная и прегрозная; 
Из-под той тучи темной 
Выпадал а книга Голубиная...
Великая книга Голубиная!
Вдолину книга сорока локоть,
Поперек книга тридцати локоть,
В толщину книга десяти локоть. 
Не узнать в книге, что написано, 
На руках держать книгу, не удержать будет,
Умом сей книги не сосметати: 
И очам книгу не обозрети. 
Великая книга Голубиная! 
По книге ходить, всю не выходить,
А строки Божий не вычитать.
Тут сама книга распечатывалась,
Сами листья раскладалися,
Слова Божий прочиталися: 
Зачинался у нас белый свет 
От самого Христа, царя небесного,
Солнце красное от лица Божия, 
Зори ясные от риз Божиих, 
Млад светел месяц от грудей Божиих,
Буен ветер от воздохов, 
Дробен дождик от слез Его,
Народ Божий от Адамия... 
Так с каждым столетьем мир этот земной
Старался все глубже постичь Божьи тайны;
И тою же самой пытливой душой
Творил непрестанно богов себе новых.
Но хоть величались богами они, 
А в сущности были вассалами только 
Сварога, иль Дня, что в первые дни 
Считался единственным богом вселенной.
Закончив свое мирозданье, Сварог
Вручил управление юной вселенной 
Богам подчиненным, и горний чертог
Закрыл навсегда его образ от смертных.
Земля стала леном сих новых богов, 
А он как бы сделался их государем; 
Однако они, из земных всех даров, 
Ему подносили одно уваженье; 
А им самим люди покорной земли
Должны были строить красивые храмы,
Давать приношенья от каждой семьи 
И каждого племени, в образе жертвы, 
Из лучших животных и лучших плодов, 
И даже из кровных сынов первородных; 
Кормить и поить их надменных жрецов. 
И слепо покорствовать воле их. 
Словом, Они, боги, стали царями земли,
Ее господами; от них исходили 
Правители мира, главы, судии; 
У них в руках были богатство и сила;
Они раздавали народам судьбы, 
Недолю и долю; все страны земные 
И частные люди им стали рабы, 
Искали щедрот их, страшились их гнева;
В их честь учреждали священные дни 
Безнравственных празднеств и шумных попоек;
Гордились, когда в чьих семействах они
Себе избирали красивых наложниц:
Желали иметь от их ложа детей. 
Безмолвствовал разум пред силой державной
Владык сих всемирных. На смирных людей
От них исходили все блага земные
В награду; но длинный ряд страшных бичей,
Болезни и голод, и мор, и засуха,
Людей ждал строптивых.
Так, с первых же дней
Сам род человеческий выразил явно
Свою склонность к рабству!
Как сын же земли, 
Микула чтил силу богов вековечных,
И жертвовал в дар им избытки свои;
Верховная власть их над миром служила
Ему образцом и эгидой святой
Для собственной власти его над семейством
И племенем-родом. Чтя промысл благой
Небесных владык, он поддерживал этим
Свое назначенье и власть над страной;
Но он ощущал и в себе самом также
Присутствие высших, божественных сил;
И в нем рделась искра небесного света,
Той огненной груды, в которой он жил,
Когда Род бессмертный, бог-Щур его древний,
Его бросил с неба, он сам был Агни, 
Дух огненный, только закованный в тело.
Затем и молитвы его в эти дни
И самые жертвы богам вековечным 
Совсем не имеют простой вид мольбы, 
Но больше вид строгих святых заклинаний;
Он сам становился владыкой судьбы
И прямо вступил с божествами в условья.
Они должны были исполнить все то, 
Чего он хотел, а взамен он давал им 
Условную жертву. Все было ничто 
Пред вещим его и таинственным словом:
Он знал его силу, и слово его 
Имело способность творить заклинанья;
Он мог все заклясть им, - и больше всего
Страшилися боги Микулина слова. 
Микула был дух самобытный для них, 
И боги нередко должны были сами 
Ему уступать в предрешеньях своих,
И с ним соглашаться. Не меньше страшила
Их также потребность развития в нем, 
Врожденная жажда его даров света, 
Даров высочайших в сем мире земном;
И боги старались, для собственной пользы,
Держать его в рабстве, во мраке былом,
Который и есть то ужасное рабство.
Боялись тогда не на небе одном 
Его вещей силы. Однажды увидел
Микулу на пашне дитя-великан, 
И к матери с смехом бежит великаншей
Смотри, мать, какой там торчит мальчуган,
Его посажу на ладонь я и с сошкой!" 
Но мать ему строго на то говорит: 
Дитя, берегись ты того мальчугана; 
Ах, много он, много нам бед натворит;
Он некогда сгонит нас с белого света! 
Бессмертные сами кипели враждой
И ненавистью самой земною друг к другу,
И часто мешали и мир тот былой 
В свои бесконечно-кровавые распри.
На Инде господствовал строгий брамин;
Блестящий бог Вишну гнал грозного Сиву;
Лишь древний Иран, край широких равнин
Еще поклонялся водам и планетам,
И долго не ведал иных он богов, 
Опричь бога-Неба, Зерван-Акерена; 
Пока Зароастр, муж позднейших веков,
Не внес в страну персов Белбога-Ормузда,
Творца человека и горних миров,
И с ним Аримана или Чернобога.
Род древний Микулы сперва проживал
В их Вырии древнем - меж Индостаном
И светлым Ираном; когда же он стал
Потом размножаться, тогда поселился
В гористом Пенджабе, где в кущах простых
Тогда жили Саки. Под именем Вакха
И бога Гермеса, сих первых земных 
Учителей жизни оседлой гражданской,
Микула не раз, может быть, обходил 
Ближайшие страны, внося земледелье.
С ним сходен и Шива, чье имя включил
В свои он преданья; они были оба 
Владыки огня, и как тот и другой -
Отцы земледелия и праздников сельских,
И оба исполнены этой порой
То мрачных порывов жестокости дикой,
То благости кроткой. 
Не чужд ему был, 
Быть может, и весь древний мир Индостана;
Не с той ли поры он еще сохранил
Преданье, о чудном рождении Кришны;
Когда синее море всколыхалося,
Высокие горы всколебалися,
Заблистали огни разноцветны
Засверкали звезды яркие, 
Застучали барабаны небесные, 
На землю пролился цветочный дождь
Не там ли он взял первообраз былой
И древних преданий своих богатырских,
Что он переделал позднейшей порой,
Подобно всем прочим народом арийским,
Когда стал жильцом он Полуночных стран,
В родные былины.?.. Но то несомненно,
Что больше всего повлиял Индостан 
На древнюю веру его и обряды: 
Нигде столько нет, как у первых славян,
Богов многоглавых и празднеств народных,
Столь близких к индийским.
Микула ль их взял
Себе в Индостане, иль их основанье 
В том Вырии древнем,
Но сходство их явно.
Так праздник великий
У нас и на Инде был встреча весны, 
Иль день пробуждения светлого Вишну!
И день поворота, с седой старины, 
Не менее чтимый, когда повернется
Бог дня на другой бок. Тогда лее большой
Был праздник в честь Индры. 
С пришествием лета,
Таинственный образ богини земной,
Божественной Ганги, торжественно мыли
В священных водах, - и затем пять-шесть дней
Его обвозили в златой колеснице, 
Открытый очам всех усердных людей; 
Что также гораздо позднее свершалось 
И здесь, на Поморье, пред осенью, ей 
Потом приносились особые жертвы; 
У нас же, ее обмывавших людей 
Тотчас же топили. Затем, в Индостане
Был праздник в честь Ямы, - поминки отцов
Усопших, что там приходилось в то время, 
Когда пробуждалась земля из оков
Мертвящей все стужи, и юное солнце 
Опять воскресало. С седой старины 
Тогда подавались, на память усопших 
Лепешки из риса, иль наши блины. 
Весною, когда день равняется с ночью, 
Сбирались старейшины их и князья 
Еще на какой-то торжественный праздник.
Но праздник славнейший, что наша земля 
И жители Инда свершают поныне, 
Со всеми обрядами даже тех дней,
Был праздник веселый младого Ярилы, 
Индейского Шивы, кормильца людей 
И главного бога земных всех зачатий.
В дни летние Шива вдыхает собой 
Страсть ярую в каждое семя земное; 
Он ствол-источитель, бог силы живой, 
Он щедрый рассадник всезиждущей жизни, 
У нас он - Ярила; наш край приносил 
Издревле коней ему белых на жертву, 
И лучших из пленных. И долго хранил 
Мир древний повсюду сей старый обычай. 
Различие, впрочем, небесных богов 
От смертных вначале не так было сильно,
Как сделалось позже. В теченьи веков, 
Явились пустынные, светлые мужи, 
Чей вдумчивый разум уже понимал,
Что боги могучи лишь силой бесплотной,
И если б до них кто достичь пожелал,
То может достигнуть. Для этого надо 
Строптивое тело свое соблюсти 
От всяких соблазнов и, силою воли, 
Очистивши душу, себя возвести 
На степень бесстрастья. 
Мыслители эти 
Не спорили против богов; но нашли, 
Что всякий посредник меж них и богами
Излишен, - что небо, сей светоч земли,
Должно быть открыто для всякого духа
И мысли свободной. Творец и герой, 
И первый учитель сей мысли отважной
Был первый Будда, бог иль смертный простой,
Но уже предвестник Будд этих позднейших,
Что подняли после ученье свое
На высшую степень религии новой. 
Кто б ни дал ученью тому бытие, - 
Один из потомков ли новых Микулы, 
Иль сам он, Микула; но мысли его 
Вошли в состоянье народов арийских.
Для гордых богов не могло ничего 
Тогда быть опасней, как это ученье, 
Равнявшее с ними земного Будду;
И тою порою, когда он, вперивши 
В себя свои взоры, уткнувши браду
В свое чрево, годы сидел неподвижный,
Как мертвый, иль камню подобный, стоял
В святом созерцаньи, он был им ужасен.
Еще он ужаснее был их жрецам, 
Священным браминам, которым грозило
Ученье его, как и самым богам, 
Конечным паденьем. Ряд страшных гонений
И казней жестоких последний Будда 
Навлек на себя по всему Индостану 
Сим страшным расколом; и даже, когда
Уж он утвердился на целом Востоке, 
На Инде чуждались его; лишь Цейлон 
Признал и усвоил его дух свободный. 
Главнейшие боги с начала времен 
Провидели сами, что в дальнем грядущем
Их царству назначен был также предел; 
Они проницали грядущую силу 
Судеб человека, чей славный удел
Идти непрестанно к благому развитые. 
Всеобщий творец и отец их, Сварог, 
Вручивши новейшим богам управленье 
Подлунного мира, замкнулся в чертог 
Божественной славы, и там оставался 
В немом созерцаньи событий земных; 
Но все они знали, что некогда, - скоро,
В среде самых смертных, рабов их слепых, 
Должно воплотиться бессмертное Слово; 
Что в мире родится Бого-человек, 
Божественный вождь и учитель народов,
Чья дивная мудрость создаст новый век
И новое общество, к благу вселенной.
Они даже знали, что явится он 
Чрез пять веков позже того, как родится и
Буддою бог Вишну, - и с этих времен
Настанет божественный вечер небесных Величий.
Микула имел двоих братьев. Князь Щит
Считается братом старейшим Микулы;
Он был покровитель, как древность гласит,
А может, и первый царек древних скифов.
От слова "щит" древние греки потом 
Его звали Скитом и Скифом; но наши
Славяне, на прежнем наречьи своем,
От этого ж слова себя называли 
Скелетами, так как по ихнему "щит"
Звался прежде скутом, скутулом и скитом.
Другой брат Микулы, о ком говорит
Глубокая древность, звался князь-Стрелою;
Он был обладатель колчана и стрел, 
А дом подвижной свой возил на колесах;
Вел жизнь кочевую, однако имел
Священный очаг и стада с табунами,
Что он отбивал у оседлых племен.
Еще в свою юность учил он Иракла
Владеть метким луком, и с древних времен
За то был в почете и славе у греков, 
Как сын бога Солнца. Эллада ему 
Воздвигнула храм, а потом учредила 
Торжественный праздник, - ему одному 
Из всех иноземцев доверив ночную 
В ее градах стражу.

Той самой порой,
Когда стал Микула владетелем сошки, 
Еще раскаленной в пучине златой 
Небесного Солнца, князь-Щит и Стрела-князь, 
Плененные вещию столь дорогой, 
Хотели ее взять у младшего брата; 
Но только коснулись, она обожгла 
Обоим им пальцы; и тем заявила, 
Что рьяным их силам пора не пришла 
Менять лук и щит свой на труд столь тяжелый, 
Как труд земледельца. С того дня была 
Оставлена сошка Микулы в покое; 
А он стал старейшиной, князем, главой, -
И братья признали Микулину мудрость. 
Тогда Князь-Стрела, как мрак ночи глухой;
С нагорными вместе спустясь облаками, 
С звездами, что блещут по тверди ночной, 
С степным буйным вихрем и бурей песчаной, 
Сошел с Гиммалайских священных высот
В пустынные долы и степи Турана, 
Где только отхлынул тогда разлив вод 
И чудные злаки волшебного Юга, 
Еще не поблекнув под солнцем степным,
Собой украшали цветущую землю; 
Меж тем, как в соседстве с сим миром ночным, 
В стране благодатной и мирной Ирана, 
В том царствии солнца и ясного дня, 
Благой Магабад и Джемшид велемудрый,
Извлекший впервые огонь из кремня 
И первый воздвигнувший град на утесах,
Что даже поныне в местах тех слывет 
Престолом Джемшида, спокойно вносили 
Божественный свет просвещенья в народ 
И в нем развивали начала гражданства.
Пока мы не знаем почти ничего 
О самых древнейших потомках Микулы; 
Но знаем, что были в семье у него 
Три дочери. Старшей, по имени Грозной,
Он дал назначенье быть вещим послом;
Не грозным послом ли к небесному Роду, 
Старинному Яме, куда с торжеством
Она провожала закланные жертвы?.. 
Как грозная Кали у индов, она 
Звалась также Грозной, и также считалась,
Как та, справедливой; но наша страна,
Забыв древний образ, едва сохранила 
Одно ее имя. Другая за ней 
Микулина дочь, та была богатыршей,
Каких было много в начале тех дней. 
Подобно индийской, воинственной Дурге,
Она проводила все время в войне
С ужасною ратью тогдашних титанов;
Когда ж водворился порядок в стране,
Она превратилась в блистательный образ 
Нежнейшей супруги. Старейшей сестрой, 
Посредницей сей меж землею и небом, 
Мог быть учрежден еще тою порой 
Сонм дев щитоносных, что с нею душили
Знатнейшие жертвы, сливая потом 
Священную кровь их в котлы золотые, 
Для вещих гаданий перед божеством. 
Она лее учила, быть может, гадальщиц 
И дев прорицанья, что с древних веков 
Тогда торговали их вещей наукой,
И знали приметы, значение снов, 
Снимали болезни. Повсюду встречали 
Их с честью, как дивных посланниц богов,
Как вестниц судьбы и властительниц счастья, 
Они принимали рожденных детей; 
Они ж назначали им будущий жребий 
Давали паузы, и силой своей 
Могли исцелять и урочить заочно.
Тогда, вероятно, для них не чужим
И край был степной, и прибрежия Инда,
И весь мир окрестный. Вернувшись к своим,
Они приносить могли также рассказы 
Про чудных брахманов и новых богов,
Наузы - амулеты.
Степных батырей и коней их чудесных;
Все это слагалось в теченьи веков
В чудесные были; народ их усвоил, 
Но после немногое в них сохранил; 
Затем и составились наши былины, 
Из темных отрывков. 
Так край позабыл
Совсем и о дочери младшей Микулы, 
А мрак отдаленья потом схоронил 
И самое имя ее и значенье; 
Но если одна дочь считалась послом,
Другая гуляла Поленицей вольной, 
То мог ли Микула оставить свой дом 
И быт свой оседлый без вещей хозяйки? 
А ставши хозяйкой, потом госпожой,
В дому, где был вверен очаг ей священный,
Как главное око, как образ родной
В домашних его и народных занятьях, 
Она называться сначала должна
Чудесною Прией, потом вещей Ваной.
Подобно красавице Ганге, она, 
Конечно, считалась в то время богиней.
Земля подарила ей вещий станок 
И прялку; все чтили священное пламя 
Ее очага и домашний порог. 
Издревле она уж ткачиха и пряха;
Но круг ее сельских занятий растет; 
Она охраняет народный обычай; 
Она прорицает, она уж прочит 
Грядущие миру - народу судьбины... 
Сперва ее детски-восторженный ум
Еще весь исполнен живых впечатлений
Весны первобытной, где тысячи дум
Рождалися сами собою, при виде 
Волшебных картин и небес, и земли.
Живой каждый образ в природе казался
Ей духом разумным, - по небу ли шли
Гигантские тучи, шумел ли над нею 
Деревьями ветер, струился ль вдали 
Вечерний туман, иль пало на небе 
Блестящее солнце, - все это душа 
Ее превращала в богов, исполинов, 
Иль грозных чудовищ. Она, чуть дыша,
Следила, то с страхом, то с теплым сочувствьем,
За каждым чудесным движением их 
В пространствах воздушных. Земля ей казалась
Огромным цветком, что из бездн всплыл морских,
Потом распустился под огненным небом.
В его влажной чаши лежат семяная
Земных всех растений. Планеты и звезды,
Чье в небе движенье постигла она,
В глазах ее были бессмертные боги. 
Они обитают в чертогах златых 
И ездят в воздушных, пустынных пространствах,
В златых колесницах. Колесами их 
Они избраздили все горнее небо, 
И там проложили златые пути...
Она ждала утром, в то самое время,
Как следует солнцу на небе взойти, - 
Взойдет ли оно, как вчера и сегодня?
Придет ли он, бог лучезарный, опять,
Иль рать исполинов его не пропустит?.. 
О горе, когда возвратится он вспять, -
Тогда целый мир погрузится во мрак, 
Так каждую ночь и день каждый она 
Следила за ходом небесных явлений; 
И каждый год, милая людям, весна, 
Союз сей земли и блестящего неба
Отца всех живущих и матери всех,
Была самый высший и лучший ей праздник.
То были дни страстных любовных утех,
Дни, полные неги и сил исполинских; 
Тогда вся природа и весь юный мир
Как будто купались в огне сладострастья,
И пьяные боги несли на тот пир
В обеих руках, и гостям рассыпали
Дары их благие. Среди всей земли
И в огненном небе, особенно в небе,
И вкруг самой Прии, вблизи и вдали,
Шла оргия, страстный вакхический праздник,
Неистовый праздник веселья, любви, а
В ее глазах боги, томимые страстью, 
Покинув златые чертоги свои, 
Неслись за бежавшей воздушной толпою
Роскошных нимф, тут же сжигая в огне
Горячих объятий. Она любовалась,
Как с грозным Перуном играли они, 
Бросая друг в друга по небу шарами 
Златых померанцев, и как бог Перун 
Проигрывал часто все игры Огняне;
Или когда несся по небу табун 
Коней и оленей воздушных, и с свистом,
И с грохотом мчался со свитой за ним.
Бог дикой охоты, грозой оглашая Я.
Окрестность; или по ступеням златым 
Сходила, в одежде своей семицветной;
По небу Ирида, и дивной красой 
Как бы озаряла златые жилища 
Богов вековечных и мир весь земной. 
То мнилась ей радуга луком Перуна, 
То дивной богиней, несущей земле 
С высокого неба, весть сладкую мира 
И знамя союза. 
В таинственной мгле
Тропических рощей, в пространствах воздушных,
В гремящих потоках струившихся вод,
Гремели ей хоры неведомых звуков 
Незримых богов; и сияющий свод 
Вечернего неба казался ей ризой 
Верховного бога. 
Но больше всего 
Пленял ее юный, блестящий красавец,
Златой Даждьбог-Солнце, и сверстник его,
А может, он сам лее, в другом только виде,
Бог Индра-Перун. При восходе своем
Горящее Солнце, сей бог дневной свита,
Сперва представлялся ей рьяным конем.
Когда вылетал он из волн океана, 
Рассыпав дождь искр из горячих ноздрей, -
Все в миг оживало; а он себе мчится,
Весь мир обдавая сияньем лучей 
И жгучим дыханьем. Когда ж он скрывался
В таинственном мраке, - являлся другой,
Бог лысый и блудный, божественный пастырь
Небесного стада; но чуть полог свой
Раздернет поутру румяная Лада,
Царь дня блестит снова, потом ее взор 
Приметил над этим конем лучезарным 
Красивый лик всадника, и - с этих пор 
Бог дня, приняв образ живой человека, 
Стал по небу ездить на борзых конях 
В златой колеснице. Она уже знала 
И то, что когда исчезал он в волнах 
Пустынного моря, его там встречала
Красавица-Зорька, и с нею-то он
Всю ночь коротал вплоть до ясного утра,
В дворцах ее светлых. 
Божественный сон
Младенчески юной души человека,
Пора упоений, златая весна,
Блестящее утро природы и жизни!.. 
Порой мнилось Вани, что слышит она 
С небес неземные, волшебные звуки; 
Кто ж был этот горний, незримый певец?
Не он ли, бог дня и бог песен? Порою 
Стада белорунных, воздушных овец
Рыжих коров проносились, играя
В лучах колесницы его золотой, 
Облитые светом; тогда ей казалось, 
Что этот бог также и пастырь дневной
Небесного стада. Порой появлялись
С окраин небесных, одна за другой,
В грохочущих тучах, толпы исполинов;
Воздушное стадо, завидевши их, 
Тотчас разбегалось; Даждь-бог лучезарный
Пускал в исполинов дождь стрел золотых,
А сам закрывался щитом кругловидным;
Его щит, мгновенно померкнув, темнел
Под их ядовитым дыханьем; мрак ночи
Завешивал небо; лишь страшно гудел
Неистовый рев и победные клики
Ужасных Болотов... Но вдруг яркий блеск
Как будто разрезывал с края до края
Померкшее небо, и вслед, страшный треск
И гром потрясали взволнованный воздух,
Колебля святое жилище богов
И мире преисподний; то грозный Громовник
Гнал палицей тяжкой бегущих врагов
И прыскал в догонку златыми стрелами.
Разбитые всюду, гонимые им,
Они исчезали, - воздушное море
Стихало, и снова красавцем младым
Даждь-бог благодатный парил по златому,
Блестящему небу. 
Кто в сонме богов, 
Какой бог великий ему был подобен?
Мир полон его драгоценных даров; 
С его появлением все оживает, 
Он бог дня и света, он бич духов тьмы,
Его дивной славой блестят свод небесный
И царство Водана, он ужас зимы,
Он даже сияет в загробных чертогах 
Бессмертного Рода. Кто ж он, наконец,
Бог этот красавец, бог этот всесильный,
Бог этот всесущий, блестящий венец
Всего мирозданья? Он, стало быть, высший
И есть бог вселенной. Он бог всех богов,
Он бог прорицаний, суда и совета,
Он бог святых празднеств и шумных пиров,
Он в мудром совете и в гласе народном,
И голос народный есть голос его;
Он верный вождь в брани и пастырь в дни мира,
Он свет благодатный, источник всего,
Он праотец, пращур Микулина рода, 
И вещая Прития приятна богам
Была вековечным. С живым любопытством
Небесные боги, подобно отцам,
Следящим за первым развитьем детей их,
Следили за этим весенним цветком,
Не жившей душою, что лишь начинала 
Едва распускаться в том мире младом.
Им нравился детски-простой ее разум;
Они любовались ее красотой, 
Земным цветком этим, смотревшимся в небо,
Красой этой дикой и страстно живой, 
Как зеркало, мир отразившей небесный. 
Так радуга - Ида, дочь эта земли 
И горних небес, - когда после потопа,
Лишь воды в свои логовища сошли, 
Она развернулась дугой семицветной
Гном. Ново Западная;
Впервые среди изумленных небес
И весь сонм богов до того поражен был
Ее красотою, что Митра-Зевес
Тотчас же своею признал ее дщерью;
Но скромно отвергнув честь эту, она 
Себя объявила торжественно дщерью
Земной человека. 
Иль так старина 
Еще повествует: когда Даждь-бог светлый
Однажды с небесной узрел высоты
Дочь моря, младую красавицу Ладу,
Он весь запылал от ее красоты;
То ярко он вспыхнет, то он побледнеет,
От страстной истомы; а что же она,
Золотая коса,
Непокрыта краса?
Она разъезжает по синему морю
В ладье золотой, разъезжает она 
И плещет, резвяся, серебряной струйкой...
Послал к ней Сварожич слугу - Ветерок;
Слуга принес Ладе от Солнца подарки:
Принес он ей марьин цветной башмачок,
Принес он ей ларчик златых украшений,
Пригнал он табун ей морских кобылиц; 
Тогда согласилась она на свиданье...
Но юный Даждь-бог любил многих цариц,
Царевен; а сам ни одной не был верен. 
Одну он находит в златом терему, 
Другую в палатах пустых в заточеньи;
Двери у палат железные, 
А крюки-пробои по булату злачены; 
Ясный сокол мимо терема не пролетит, 
На добром коне мимо молодец не проедет.
Но что значат эти преграды ему?
Он видит красавиц, и их берет в женыд
День целый он ездит по своду небес, 
По царствам воздушным, земным и подземным;
Пред ним непрестанно снует мир чудес,
Невиданных дивов, неслыханных чудищ,
Морских исполинов, подземных царей.
Ему царь небесный - отец - поручает
Стеречь сады, нивы воздушных полей,
От хищного Норки иль жадной Жар-птицы,
Горох караулить небесных громов,
Пасти коней-тучи, или посылает
За тридевять царств его, в чащу лесов,
Где лютый дракон стережет неусыпно,
Колодцы небесные, чтобы достать 
Оттуда живую и мертвую воду, 
Коней златогривых, или там нарвать 
Златых померанцев, моложавых яблок".
Он дивною силой спасает своей
Чудесных красавиц из вечного мрака
Подземного мира, сражает царей 
И Змеев-Горыничей; он разбивает 
Несметные рати, садится царем
В неведомом царстве, иль реки проводит,
Сажает деревья, чудесным ключом 
Замки отпирает от дивных сокровищ.
Царь Огненный лютый, бессмертный Кощей,
Ад-Адович темный, змей грозный Тугарин,
Морской царь, и даже, по злобе своей,
Родимые братья, желают коварно
Лишить его жизни; не раз он от них
Убит и изрезан на мелкие части; 
Но вот прилетают на крыльях златых
Воздушные нимфы, или набегает 
Волк-Ветер залетный, и прыщут его 
Живою и мертвой весенней водою, 
И он оживает. 
Нет края того, 
Где б чудных не знали его похождений.
Везде он каратель неправды и зла, 
Гроза дикой силы, защитник несчастных
Или угнетенных; за то нет числа
Спасенных им пленниц, красавиц-царевен,
И силы побитой. Девиц он берет 
В супруги себе, и потом забывает; 
А славный его и божественный род 
Растет в его детях по целой вселенной.
У нас он, царевич, - всегда идеал
Земной красоты и божественной силы.
Родившись из сказочных мифов, он стал
Потом представителем жизни народной;
Народ его знает с неведомых дней:
Он сам развивается вместе с народом,
Он вещий отец наших богатырей,
В нем долго история смешана с сказкой;
Он светлый бог-Солнце, а Прия - земля;
Он также Громовник, а после Егорий, 
Он земство, а Прия - мирская семья; 
С тем вместе, он дивный, божественный витязь,
Отец всех ее богатырских сынов,
Чудесный поборник родного народа;
Край полон его драгоценных даров,
И чтит его даже в преданьях позднейших.
Царевны всех сказок народных у нас
И матери наших богатырей русских
Между собой схожи. Народный рассказ
Их всех награждает большой красотою, 
Они всегда юны, и мужем у них
Один все и тот же, Иван наш царевич.
Они обещаются в думах своих
Родить ему чудных сынов по замужестве;
Ему родила б я сынов, 
Что ни ясных соколов, 
По колени ноги в золоте, 
По локти руки в серебре,
Во лбу солнце, на затылке месяц, 
По бокам часты звездочки".
Но этих сынов подменяют; отец
За то изгоняет царицу из царства;
Она долго ищет их, но наконец
Судьба примиряет всех, и все довольны.
Так стал он, царь-Солнце, являться потом
И нашей девице-красавице Прие,
В том образе, ей уж доступном, земном.
Являлся он Прие царевичем юным,
Являлся он ей и простым мужичком,
Работником, пас лошадей, стерег поле;
Являлся он ей и простым чурбаком;
Но этот Чурбак означал бога-Чура. 
Он также и Прие сажает сады,
Сады молодящих, божественных яблок,
Привозить живой ей и мертвой воды,
И разных диковин, еще неизвестных; 
Его вещей силой училась она 
Вещбе и гаданьям, лечить раны, делать 
Оружье безвредным, что в те времена
Считалось глубокою самой наукой; 
Она в ясный вечер читала в звездах, 
И пела уж песнь о богах вековечных; 
Что прежде видала она в небесах, 
Ей стало своим, и входило в народность.
Меж тем у Микулы, Бог весть чьей рукой.
Все спорится в доме его благодатном,
Особенно в поле. То летней порой
До времени полон его сад плодами;
То явится утром, как бы из земли, 
Табун лошадей иль иное богатство; 
То даст ему кто-то волшебный ларец,
Микула откроет, - в нем целое стадо 
Быков и коров, или царский дворец,
Порой населенный совсем, целый город.
Никто знать не знал и постигнуть не мог,
Откуда такое валит к нему счастье, - 
Даждь-бог лучезарный иль сам бог Сварог,
Ему посылают такие богатства?
Лишь разве подчас Чурбак молвить с печи,
Скребя сам затылок: "Уж это не я ли?"
Как все закричат: "Нуты, дурень, молчи!" 
И в запуск над дурнем изба вся хохочет. 
Одна только Прия видала, как он,
Ее молодой и прекрасный царевич,
Когда погружались все в сладостный сон,
От ней уносился, то соколом ясным,
То чудным красавцем на борзом коне
Потом исчезал, и опять возвращал 
А слухи гремели по целой стране 
О новых, чудесных его приключеньях.
Порою они забавлялись игрой, -
Играли в горелки и тешились в прятки,
Бросали шары, как Перун, им родной,
Или задавали друг другу загадки:
"Когда родил бык корову?" -
"Тогда, как он создал, бык, землю".
"У батюшки жеребец 
Всему миру не сдержать; 
У матушки воробья,
Всему миру не поднять;
У сестрицы ширинка - 
Всему миру не скатать"; 
Что значило: ветер, земля и дорога.
Какой бог был щукой, морской черепахой,
Рожден во дворце, а воспитан в избе;
Не раз воплощался для счастия смертных,
А сам постоянно все с ними в борьбе? 
Тогда ей царевич младой говорил:
Великий бог Вишну, он был черепахой,
А после был щукой; не раз он сходил 
С небес, воплотясь в человеческий образ,
Ко благу вселенной; один только он
В борьбе непрестанной с растущей неправдой, 
И будет в борьбе до последних времен,
Когда воцарятся везде свет и правда.
Но лучше загадок ей, лучше всего
Ей были его дорогие подарки; 
И чем она чаще видала его, 
Тем больше росла в ней врожденная жадность.
В соседстве с арийцами, миром богов,
На Север тянулись обширные степи, -
Пустынный Туран, край угрюмый духов 
И дивов жестоких, страна Чернобога. 
В том край, то зноя, то хладной зимы, 
Жил род исполинский чудовищных йотнов 
И турсов, вносивших из царства их тьмы, 
В полуденный Вырий, то ливень холодный, 
То зной и засуху. Там с первых времен 
Бродили по злачным пригорьям Алтая 
Те полчища финно-алтайских племен, 
Что исстари были бичом и грозою Народов оседлых. 
Там был мир чудес
И мглы первобытной; туда перед утром 
Спускалися звезды с светавших небес 
И там изчезали в безбрежном тумане; 
Птицы клевучие, Звери рыскучие 
Змеи ползучие, 
Сонм хищных грифонов и чудищ стерег
Там груды сокровищ и россыпи злата;
Там Баба Яга, князь Стрела, Чернобога,
Бессмертный Кощей, змей ужасный Горыныч,
Зеленый степной див, царь огненный Щит
С таким же копьем, а под ним осьминогий
Конь, с огненной гривой, и жжет и палит, 
Носились в горах и равнинах пустынных.
Там жил глава дивов ужасных, и враг
Всех витязей света, Эсхем семиглавый;
Оттуда степной бич, голодный Сохак, 
Как зверь, ворвался раз в Иранскую землю,
И десять столетий блестящий Иран 
Под властью его был глухою пустыней,
Покуда могучий Рустем-великан, 
Сей витязь народный, свой край не очистил 
От орд этих буйных. Я Мир этот степной,
Обширный, чудесный, воинственно-дикий 
И дико-отважный, был долго грозой 
Старинного рода и края Микулы.
Почти непрестанно, из ближних степей,
Он делал набеги на их поселенья, 
Накладывал дани, в полон брал людей
И в глубь уводил их безвестной пустыни.
Воинственный дух этих ратей степных
И легкость добычи туда привлекали 
Сынов и Микулы, - и род-племя их 
Потом превращали в таких же чудовищ".
Толпа уходила в тот мир за толпой 
Из светлого Вырия; там забывали 
Они и богов, и обычай родной,
И делались краю родному чужими.
Не раз попадала в жестокий полон
И вещая Прия, и царственный Вырий
Бывал под владычеством этих племен,
Ходивших до Инда. Не раз, может статься,
Она приживала от них и детей,
Пока выручал ее тот же царевич;
Все это в обычае было тех дней, 
И лишь означало ее плодовитость.
Родит и царевичу Прия сынов,
Таких же красавцев, как он сам, бог света.
И шлет она в разные страны послов, 
Искать рожениц, этих древних волшебниц,
Что смертным дарили - их долю с судьбой.
И точно, то были чудесные дети!..
Но злой Рок готовил им жребий иной.
Лишь только, родив их, она засыпала,
И мрак расстилался вдоль спящих полей,
Из степи являлась Нечистая сила,
Во тьме подменяла детей на зверей,
А их, молодцов, уносила с собою. 
Родила последнего сына она,
Еще светозарней, прекрасные первых,
И так была рада и счастья полна,
Как будто родился ей первый младенец.
То был наш Зигфрид или русский Персей,
Наш богатырь Карна, - как витязи эти,
Рожденный на славу и радость людей,
От красного Солнца и матери смертной.
По колени ноги у него в золоте,
По локоть руки в серебре, 
На лбу у него ясный месяц,
По косицам часты звездочки,
На затылке красно солнышко.
Ну, словом, он весь был подобье отца,
Каким сам царевич родился на небе.
Но ужас и горе опять без конца!
На первую ж ночь, только Прия уснула,
Нечистая сила взяла и его; 
Проснулася Прия, глядит - в колыбели
Спит серая выдра.
Винить в том - кого?
Никто не входил к ней, никто при ней не был.
Но вот поутру перед нею предстал
Сам юный царевич и строго сказал ей:
Я вижу, что рано тебя я узнал: 
Не мать, не жена ты, а злая колдунья,
С тобой живет всякий степной удалец;
Ты даже не в силах сберечь детей кровных.
Отныне всем нашим свиданьям конец, 
Отныне ты больше меня не увидишь,
Покуда из этих, рыскучих зверей, 
Что ты величаешь моими сынами, 
Не сделаешь мирных, оседлых людей, 
Пока не сберешь их в единое царство,
Где брат не восстанет на брата,
И ворон не будет иметь себе пищи.
Здесь нечего больше тебе пожинать.. 
Водан растворил недоступный свой Запад, -
Ищи там сынов твоих. Мир твой зовет 
Меня богом Свалом; под именем этим 
В последствии найдешь ты и славный твой род: 
Он сам назовет себя родом славянским. 
А ныне рожденный, юнейший твой сын, 
Как я, светло-русый, как я, светозарный, -
Ищи по речным его руслам равнин; 
Он там назовется богатырем-Росом...
Кому даст Водан богатырский свой меч, 
Тот будет - меж ними сильнейшим из сильных,
Над семидесятые землями богатырь;
Но я еще должен тебя остеречь, -
Лишь только заснешь ты, тогда ты погибла. 
Знай, мой престол всюду, где только живет 
Добро и с ним правда. Я тотчас являюсь
На помощь ко всем, кто меня призовет.
В богах Святовид я, божественный Индра, 
В планетах я Солнце, в оружьях Стрела,
В стихиях Огонь, а в героях Картика, 
В водах - Океан я. Я первый враг зла, 
Я свет, я душа, я хранитель, я сила
Вселенной, я Вишну... Один из богов
Лишь я воплощаюсь ко благу живущих,
И снова приду пред скончаньем веков, 
Сразить царство мрака и в мир внести правду".
Умолк - и пред Прией стоял исполин. 
Шагнул он чрез землю, шагнул через море,
Потом через бездны воздушных пучин, 
И был уж на небе. Вошел он в свой терем,
На небе-то солнце, и в тереме солнце, 
На небе-то месяц, и в тереме месяц, 
На небе-то звезды, и в тереме звезды, 
На небе-то зори, и в тереме зори, 
Все в тереме по небесному. 
Вошел он в свой терем, и с скорбью сказал: 
Когда ни сходил я в моих воплощеньях
На темную землю, всегда замечал, 
Что зло на ней страшно растет и плодится... 
То правда, при склонностях гнусных своих, 
Бессмертные сами ее развращают; 
Лишь я, чуть завижу, среди стран земных, 
Растущее зло, поспешаю на помощь; 
И ныне оставлю ль сынов я родных,
Оставлю ль я их без моих попечений?
Нет, я теперь высший из высших богов,
Я бог земледелия, я бог победы,
Бог правды и света, бог новых веков.
Я дал Чура, я дал ее роду 
Мой образ и имя... Никто из сынов
Моих светозарных не будет покинут
Отцом их небесным... Я буду средь них
Во образе самом древнейшем Микулы, - 
Ивана-царевича, - и всех других 
Моих превращений..." И тут же велит 
Слуге он Маруте, сыскав сынов 
Привести их на Запад, где он уже зрит 
Мир новый, всплывающий тихо из моря. 
Летит легкий Ветер с высоких небес 
И видит, - сидит на воздушных деревьях 
Певучий дух бури, а облачный лес 
Нигде не шелохнет. Влетел в него Ветер 
И громко спросил: не видал ли кто тут, 
Где в степи гуляют сыны вещей Прии, 
Иль где, по каким они странам живут? 
Но только он вымолвил это, проснулся
Дремавший дух Бури.
"Свистнул он, Соловей, по-соловьему,
Вскричал он, злодей, по-звериному,
Взрявкал он по-туриному:
"Темны лесушки к земле преклоняются,
Мутны-реки в берегах подымаются,
Что есть людишек все мертвы лежат".
Так Ветер залетный
Ни с чем и отхлынул. Стал спрашивать он
Потом лысый Месяц и частые Звезды,
И серых волков, и сорок, и ворон;
Открыл он близ Каспия край Заморавян,
Нашел он Моравов и племя Древян,
Что род свой древнейший вели от деревьев;
Нашел и еще кой-кого из славян; 
Но где богатырь-Рос, про то не разведал. 
Помчался он, Ветер, к цветущим брегам 
Яксарта, который звался тогда Росом. 
"Гей вы! Не слыхали ль по этим местам 
Про славного Роса?" - он там вопрошает. - 
Живет богатырь здесь, но кто он такой, 
Про то мы не знаем", - ему отвечают. 
Летит Ветер дальше, и зрит пред собой 
Широкое поле; все поле покрыто
Побитою ратью. "Гей, кто здесь живой?
Откликнись мне! Ветер шумит. 
Какой витязь Побил эти силы?". 
И слышит в ответ: 
"Побил эту силушку богатырь русский; 
Но где он - не знаю, а здесь его нет". 
Летит Ветер дальше, в край светлый Ориссу. 
"Скажите, не знает ли кто здесь у вас. 
Про витязя Роса?" - он там вопрошает. 
"Ох, витязей много воюет у нас, 
А больше еще разошлось их отсюда, 
В различное время, по дальним странам,
И тот, кого ищешь, быть может, живал здесь;
Теперь его нет".
И по всем-то местам,
Везде Ветер слышит такие ж ответы.
Меж тем населенная местность росла 
Под сошкой Микулы, а темная мгла 
На Западе быстро светлела.
Шли орды бродячих и диких племен
Занять острова, что всплывали из моря.
Едва всплывший Север уж был населен
Степными ордами сошедших с гор финнов;
Но с Запада кельты отбросили их
Назад, в глубину отдаленной Полночи,
Или оставляя в владеньях своих,
Что взяли у них же, держали их в рабстве;
На Юге, на влажных еще островах, 
Селились Иованы, прапраотцы греков;
Столь славных впоследствии.
Во многих местах
Сходившего моря, вдоль мелких прибрежий, 
Вздымались уж рифы, наносы, слои
Предмет самый первый Полночной торговли.
Алтайские орды, заняв под собой
Сперва пустой Север, тянулись на Полдень,
Куда их манил мир, неведомый им, 
Суливший им много обширных там пастбищ.
Но в встречу ордам их, еще кочевым,
Предстал, между Доном и Каспием древним,
С того же Востока, ряд новых племен, 
Таких же бродячих, но более сильных,
Племен вещей Прии, и с разных сторон
Замкнул им дорогу. 
Лишь только Варуна 
Рассеял на Западе сумрак былой, 
И землю очистил от вод первобытных,
Как боги решили, в край этот глухой 
Отправить Микулу, чтоб он вывел чудищ,
Устроил, возделал тот край, заселил,
И сделал достойным его к восприятью;
Их власти небесной.
Из первых вступил,
Иль лучше - примчался туда степной бурей,
Теснимый Ираном, Стрела-князь, с ордой
Каспийских древян и племен заморавских,
Аланов и кимвров. Простившись с сестрой,
Туда ж понеслась молодою орлицей 
И средняя дочерь Микулы, где ей 
Просторнее было расправить на воле
Подросшие крылья, и много зверей
И чудищ бродячих могли быть добычей...
Гуляла она
В то время одна
Иль разве с такой же Поленицей вольной.
И было же ей
Тогда батырей
Не мало побито, степных и нагорных;
И уж не один,
Лихой исполин
В кармане сидел у нее богатырском; 
Ее ж самое
Не брало копье,
Ни стрелы пернаты, ни ножик булатный;
Удары копьем
И острым мечом
Ей были кусаньем докучливой мухи.
Сам грозный Кощей
Царь дальних степей,
Изведал ее богатырскую силу;
Где едет она, -
Далеко видна;
Проехала - след от копыт по колени.
Но искони дней,
Всего ей милей,
Всего драгоценнее стыд был девичий;
Уж если она
Отдаться должна,
То с бою отдаться девицею чистой.
Так с первых же дней
Все чудно у ней -
И нрав ее честный, и страшная сила.
Знай, чьей-де семьи,
Из коей земли.
Она восприняла свой дух богатырский.
Приходит к Микуле
И вещая Прия проситься туда.
Но он уж и сам в те места собирался,
Отправив вперед, как водилось тогда,
Своих соглядатаев - высмотреть местность.
Почто не идти? Там царил бог Водан,
Благой покровитель трудов земледелья;
Туда каждый вечер, в глубь западных стран,
С небес уходило родимое Солнце,
Чтобы отдохнуть от дневного пути,
В объятиях светлой красавицы Лады;
Туда издавна уж старались найти
Себе путь-дорогу старейшины разных
Племен их арийских; там, в царстве былом
Пустынного моря, уже зарождалась
Местами торговля златым янтарем;
Край девственный этот слыл Вырием новым.
Восток, царство Солнца, был весь заселен;
Весь Север кипел до Восточного моря
Ордами алтайскими; с давних времен
Арийцы уж заняли край Индостана;
Иран процветал под державой царей,
Теснивших и часто совсем разорявших
Владенья соседних арийских вождей. 
Микуле один оставался далекий, 
Таинственный Запад, - глухой край степей 
И темных лесов; но по мутным рассказам 
Кипевший богатством, обилием вод
И всяких плодов и растительных злаков.
Пришли соглядатаи. Собрал свой род
Микула наш; каждый - родной взял землицы,
Микула накинул на плечи суму,
Суму свою чудную с тягой земною, -
И двинулся в путь. 
Но немало ему 
В краю этом новом еще предстояло
Трудов и борений. 
"Стоят там леса дремучие,
Леса с лесами свиваются,
Ветви по земле расстилаются,
Ни пройти (Микуле), ни проехати.
Протекают там реки быстрые 
Реки быстрые, текучие;
Воздымаются горы толкучие;
Гора с горой столкнулася;
Пасется там стадо звериное, 
Серые волки рыскучие;
А пасут стадо три пастыря,
Три пастыря да три девицы,
(Не Микулины ль родные сестрицы?)
На них тело яко еловая кора,
Влас на них, как ковыль-трава...
Сидят там птицы клевучии, 
Птицы клевучии, нагайщины;
Живут там змеи огненные:
Из ротов пышет огонь-полымя.
Из ушей дым столбом валит. 
Ни пройтить (Микуле), ни проехати...
Разъезжают там богатыри грозные. 
Залегают пути дивы чудные, 
Собирают дань змеи лютые,
Они собирают дань живыми людьми...
О матушка, сырая земля, расступися, 
На все четыре стороны раздвинься, 
На четыре страны, на четыре четверти;
Ты пожри кровь змеиную, проклятую!