Мы нас недостойны

В тех замечательно возбуждающих спорах, что идут накануне президентских выборов, не хватает одного: внятных критериев для оценки политической реальности. За последние 12 лет страна изменилась к лучшему или к худшему? Мы поднялись с колен или закрепились в статусе отсталого, хотя и большого царства? А величие державы, оно в чем — в способности заткнуть оружием пасть соседу или в успешной страховой медицине? И сплотились мы вокруг великой идеи или вокруг великой кормушки? Путин – герой или узурпатор власти и свобод?

 Нет критериев.

Эта невнятица не сегодня поразила умы. Помните, был проект "Имя России"? Когда большинство посчитало, что Россию зовут Сталин, но что-то там с голосовалкой подкрутили (Чурову привет!), и победил в итоге Невский? Это тоже оттого, что не было мерила для производства в герои. Сталина оценивать по интенсивности индустриализации  или по интенсивности репрессий? Как победителя войны или как вора, укравшего победу?

 Живет в Петербурге историк Евгений Анисимов, написавший толстенный том "История России от Рюрика до Путина". Описывая Сталина, Анисимов признает, что во время индустриализации полмира работало на СССР ("советские закупки техники в 1931 г. составили треть от всего мирового экспорта машин и оборудования, а в 1932 г. – около половины"), что в конце 1930-х Советский Союз по объему промпроизводства вышел на 2-е место в мире. Но он также напоминает, что в те годы только детей выселяемых "кулаков" погибло не менее 350-400 тысяч человек.

 Историк так и обязан себя вести. А общественный деятель или публицист – нет.

 Публичный человек обязан открыто заявлять, что ему важнее – жизни детей или строительство дороги Караганда-Балхаш. Вы помните, чтобы Путин хоть раз объяснил, что для него в жизни страны добро, и что – зло? А когда глава государства не бьет кулаком по столу, клянясь, что создаст страховую медицину, в которой и бедняка прооперируют бесплатно, но играет на пианинах там, где собирают деньги для больных детей, которые без пожертвований в его стране попросту умирают, то это, конечно, рождает подозрения. Что, как для всякого циника, деления на добро и зло для Владимира Путина нет. Что деньги и власть ему важнее людей. И это причина, по которой дико не хватает детских садов или автодорог, хотя президентских дворцов имеется два десятка.

Похоже, Владимир Путин отстал от своей собственной страны. Консенсус начала двухтысячных – свободы в обмен на потребление – исчерпан. Всех, кто сегодня выходит на общие митинги (или хотя бы сочувствует), объединяет то, что даже за деньги они не хотят терпеть отношение к себе как к быдлу.

Однако и оппозиция не слишком сильна по части выработки нравственных координат. "Жить не по лжи", "мы не рабы" — это не критерий, а отрицание негодного метода.

 В итоге многие испытывают ностальгию по тому, что лично у меня не вызывает ничего, кроме зеленой тоски. Вон, даже Дмитрий Быков пишет, что ему СССР милей путинской России.

Эта быковская тоска довольно точно названа "тотальгией", тоской по ценности цельности. В СССР, говорит Быков, творились неправедные дела, но говорились правильные слова, и именно слова, а не дела формировали людей, разделявших идеалы взаимопомощи, дружбы, равенства, веры в науку и разум, уважения к творчеству.

 Быков, как всегда, раньше других уловил новую потребность: мы хотим прежде услышать слово, чтобы потом не разочароваться в деле. Но, повторяю, именно слов-критериев, слов-оценок, у нас последние годы был дикий дефицит. Ведь когда Владимир Путин с усмешкой заявлял, что завидует насильнику-президенту (мужик!), или что "кто девушку платит, тот ее и танцует", никто не возмутился публично, в отставку из команды никто не подал.

 Лично я дефицит системы оценок ощущал до тех пор, пока не открыл свежую книгу Акунина "Любовь к истории". И там обнаружил то, на чем фактически держится поведение акунинских Фандориных.

"Я сортирую вехи отечественной истории, — пишет Акунин, — по главному параметру: способствовало то или иное историческое событие прогрессу ЧСД (чувства собственного достоинства) в соотечественниках либо же понизило эту характеристику, которая, я уверен, определяет качество всякого народа".

 И я хлопнул рукой по лбу: о господи, как просто!

 Мы же до сих пор отбрасываем не свою, а чужую тень. Мы все сравниваем атомную бомбу с ГУЛАГом и до хрипоты орем, какая чаша больше весит. Мы для оценки нынешней эпохи все еще применяем сталинские весы — мол, важнее рост ВВП или Ходорковский в тюрьме?

 А если принять чувство собственного, а не государственного (читай — царского) достоинства за главный критерий, то эти взвешивания окажутся ложными. И оценка имен России с точки зрения ЧСД окажется совсем иной. Какой, к черту, Сталин?! Какой, к богу, Невский?! Какой Путин?!

 Об Александре Невском мы все еще судим по фильму, в финале которого актер Черкасов хорошо поставленным голосом провозглашает на пиру: "Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет!" А на самом деле Эйзенштейн – и об этом тоже поминает Анисимов — предполагал другой финал. Цитирую: "В это время между пирующими появляется гонец, который к князю и что-то шепчет на ухо. Александр покидает застолье, садится на коня и выезжает за ворота Новгородского кремля. В заснеженном поле, насколько хватает глаз, он видит огни и кибитки – к городу подошла Орда. Подъехав к юрте хана, гордый победитель немецких рыцарей слезает с коня, встает на колени и начинает, согласно обычаю, ползти между двух огней ко входу в ханскую юрту…" Выбор у святого равноапольского князя был такой: ложиться либо под немцев, либо под татар — и он выбрал.

 Но такой финал Эйзенштейну вычеркнул карандашом лично Сталин.

Из чего следует, что, даже выбрав Невского, Россия все равно выбрала Сталина.

 Не выбрать бы еще разок.

Дмитрий Губин.