Грешница (Притчи нашего Двора)

Это рассказ “Грешница” украинского писателя Леся Мартовича (1871-1916) из сборника “Стрибожий дарунок і ін. опов.”, Львів, 1905. Я перевела его, как умела, но, во-первых, я не профессиональный писатель, а, во-вторых, рассказ написан на галицийском наречии, а не на “чистом” литературном украинском, и передать простонародные обороты мне сложно. К тому же рассказ длинноват для притчи. Так что просто пересказываю своими словами, никоим образом не претендуя на авторство.

– Я уж не переживу этой осени. Как придет осенняя морось, так и задушит меня. Правду сказала баба Палагна: “Вот-вот, говорит, тебе и конец”.

Я умру осенью, в самую непогодицу. Ах, несчастье! Как же вы хоронить меня будете в самую слякоть?! Когда и босу ногу из грязи не вытащишь, а тут волочь на себе домовину с грешным телом?

И не догадывается никто, когда я умру, а я-то знаю. Только лишь наступят холода, туманы упадут, тут я и скончаюсь. Без свечки помру, только крест на себя положу! Пусть бог так принимает! Не заслужила я лучшего. Видать, господь милосердный еще на этом свете заставил меня грехи искупать. Ой! Уж, грешница я, грешница!

– А ты, Аничка, не печалься. Ты должна быть веселой, тогда станет получше.

– Не успокаивай меня, Андрийко, дай сказать. Я никогда тебе всего не говорила, а теперь должна. Как батюшка сегодня на исповеди разъяснил мне, сколь тяжко я нагрешила, так теперь я сама себя боюсь. Должна я все тебе рассказать и просить у тебя прощения.

– Незачем тебе рассказывать и мучиться, я и так все знаю.

– Нет! Ничего ты, Андрийко, не знаешь. Ты не знаешь, что я воровка. Я украла у Варвары полмотка пряжи. Она несла его мимо наших ворот да потеряла. А я схватила и в сундук спрятала. Батюшка сказал, что это воровство.

– Что батюшка понимает? Пусть она не теряет! А ты у меня лучшая хозяйка на все село.

– Но, как я умру, пряжу нужно вернуть. Батюшка сказал, что я из-за нее у меня и на том свете покоя не будет.

– Ты мне не говори о смерти, Аничка. Не хочу и слушать. Ведь что я без тебя? Только благодаря твоей голове я крепким хозяином стал. А теперь, без тебя, ничего у меня не ладится. Выйду во двор и кручусь, и кручусь, а работа не движется, потому что не знаю, за что хвататься. И вижу, как наш труд пропадает. Не раз заломлю руки и думаю: “На ком женюсь, если Аничка умрет?” Ведь нету, во всем селе нету, такой хозяйки, как ты. Ведь ты, бывало, выйдешь во двор, за что ни примешься – работа горит у тебя в руках. И мне накажешь, что делать, и работать заставишь, я и работаю. А если, что не так, ты меня и отругаешь, и за чуприну оттаскаешь, ну и хорошо: польза от работы есть – сразу видно. Ну, я сам с собой и размышляю: “Пусть таскает, есть за что, благословенны будут ее рученьки”. Очень ты мне за это нравилась и сейчас нравишься.

– Не говори так, Андрийко, не рви мне сердце, недостойна я того, чтоб тебе нравиться. Я и доброго слова твоего не стою. Потому что, злодейка. Это ж я загнала жену Ивана в гроб. Правда, Иван ее довел, но вина моя. Покойная знала, что он ходит ко мне: горевала, сокрушалась и по углам плакала. Стала его попрекать, а он – драться. И началась у них с того времени колотня. Оттого покойная и ушла на тот свет.

– А что ж она была такая глупая, что колотилась? Ты, Аничка, ей-богу, с жару такое говоришь! Если б ты была здорова, тебе бы это и в голову не пришло, ты бы понимала, что не о чем тут сокрушаться, не о чем думать. А так ты в горячке, и потому такую ерунду близко к сердцу принимаешь и беспокоишься. Угомонись, Аничка.

– Не успокаивай меня, Андрийко, ты еще мало знаешь, это не все. Ведь я... Ты лучше мне сразу в глаза наплюй, как я заслужила, а потом слушай. Я тебя никогда не любила, да и сейчас не люблю.

– Ты, ей-богу, Аничка, в горячке. Что ты такое говоришь? Опомнись. Ты же на меня работала, ты ж меня хозяином сделала, белье для меня стирала, голову мне по субботам мыла, еду вкусную готовила. Что с тобой?

– Ты, Андрийко, еще не понял, к чему я веду. Я любила Ивана. Он был для меня светом в окошке. Я хваталась за работу, чтоб заглушить в себе ту боль, что сжимала мне сердце, и терзала меня, терзала, пока Ивана не увижу. Да и он меня любил, и ему без меня свет был не мил. А ты этого не знаешь.

– Почему ж не знаю? Что с тобой такое, Аничка? Может, намочу я платочек, да и приложу тебе к голове, тебя, наверно, лихорадка сильно мучает. Не знаю! А разве я слепой? Я видел, что у меня жена раскрасавица – есть с кем в воскресенье на люди показаться.

Не один аж передернулся, что у него жена не такая.

– Подожди, Андрийко, мне аж страшно, что ты меня не понимаешь, потому что не хочешь верить, что я такая. Я тебя выпроваживала из дома, а ко мне приходил Иван. Мы садились за домом на завалинке, и я клала ему голову на плечо. А он меня обнимал одной рукой, а другой по лицу гладил. “Почему ты не моя жена?” – всегда спрашивал, а я слушала, и наслушаться не могла. А теперь делай со мной, что хочешь, потому что уже знаешь.

– Знал я давно и думал себе: “Видишь, богатей, таки ты мне, бедному, завидуешь. И ломаного гроша твое богатство не стоит, если нет у тебя хозяйки. Какой ты меж людьми премудрый, а какой рядом с моей Аничкой маленький. А я хоть и неприметный, а все равно Аничка – моя, и ее голова моим хозяйством управляет”.

– И все ж таки, Андрийко, ты решил меня помучить. Ты что ж не понимаешь, до чего эти нежности доводят? Я и Иван, мы вместе, мы… Летом я заставляла тебя спать в доме, а сама шла в овин и ждала Ивана. Вот теперь ты уж знаешь, какая я, и что тебе сделала, и почему так казнюсь?

– Да ты что, Аничка? Ты меня дитём считаешь? Хватало и мне того добра, не одно, так другое. Ты женщина видная – в тебе кровь играла. А мне что за обида, если ты в доме мягко постелила, и я спал, как младенец? Постыдись и напоминать. К чему это? Просто ты в горячке лежишь, что-то себе придумываешь, и совсем заморочилась. А как выздоровеешь, то посмеешься сама над собой. А еще и батюшка вместо того, чтобы выбить все эти глупости из твоей головы, не пойми зачем, еще хуже тебя растревожил. Он думает, что всем, как и ему больше думать не о чем, как только о глупостях.

– Может, Андрийко, я и с горячки такое говорю, и еще потому, что меня батюшка так перепугал. А все ж ... и не знаю ... Нет! Совсем я никчемная. Возьми камень и стукни меня по голове, пусть и конец мне сразу наступит! Ой-ой! Трое малых детушек, два мальчика и девочка, а я, ей-богу, не знаю, кто им отец – ты или Иван. Головушка моя бедная, горе мое! Что я деткам скажу, когда они подрастут? Как я им в глаза погляжу? Ой-ой-ой!

– Тихо, Аничка! Ну не плачь же!.. Чтоб тому попу боком вышло! Не мог там к своей жирной попадье прицепиться, так мне больную жену перепугал. Тише, Аничка, тише! Вразумись! Что ж ты такое выдумываешь? Кто ж наших деток кормит, если не я? Кого они слушают? Меня слушают. Чей скот будут пасти? Мой. На кого работать будут, если не на меня. Я их оженю, я им землю в наследство оставлю, и они меня похоронят. Значит, я и отец им. А ты, Аничка, всегда о пустяках думаешь. Стыдно тебе!

– Я же клятву порушила! Перед богом я обещала тебе верность, а сама с Иваном полюбилась. Ой, боженька! Земля подо мной горит!

– Лучше б тот поп онемел, чем тебе такое говорить! То ж еретик, а, не поп. Постой, постой! Пойду я к нему и спрошу: “Когда ты венчаешь людей в святой церкви, какие клятвы они дают? Всякие пустяки обещают? Или клянутся в мире и покое жить, друг о друге заботиться, зарабатывать свой хлеб насущный, детей растить и, хваля бога, до самой смерти жить? Говори! Тогда я и узнаю, какой ты веры?” Так я попа спрошу, чтобы знал, как мне другой раз жену устрашать. Аничка! Опомнись, наконец, потому что не выйдет тебе это на здоровье. На, платочек, обвяжи себе голову, пусть жар вытянет. Ну, что? Сейчас будет лучше.

– Да, Андрийко, я уж понимаю, только мне очень грустно. И ничего мне так не жаль, как тех денег, что ты за лекарства напрасно отдал и знахаркам. Лучше б одежку какую-никакую детям купить.

– Вот это ты, Аничка, разумно говоришь. За это тебя хвалю. Но не забывай, что ты лучшая хозяйка на селе – мы начинали с пустого места, и все что имеем, так только твоими стараньями. И я себе рассчитал, что на тебя не жалко потратиться, как выздоровеешь – все отработаешь. Ты, милая, стоишь расходов. Очень ты мне по душе, и потому ничего б я не пожалел, только б ты выздоровела. Ой! Да я б измучился, если б после твоей смерти думал, что деньги тебе на лекарства жалел. А вдруг поможет? Я-то знаю, что без тебя пропадет все хозяйство, и такой хозяйки я больше нигде не найду. Смотри ж, Аничка, чтоб тебе легче стало. Не бери всякие пустяки в голову. Ты себе лежи, как госпожа, и требуй, чего захочешь, только не волнуйся, не выходит тебе то на здоровье. А я подам все, что попросишь, хоть птичьего молока пожелаешь. Аничка! А посмотри ж на меня весело. Не будешь кручиниться?

– Не буду.