Скажите, что нужно сделать для того, чтобы это не повторилось?

На модерации Отложенный

Сейчас оглядываешься и думаешь, как же мы вообще вылезли из этой трясины 90-х? Мы же не по колено, мы практически по плечи в ней увязали! И, казалось, дна там не было, и будем уходить в эту полужидкую бездну, пока она над нами надо всеми не сомкнётся. И тогда конец.

Я как-то разговорился со своей преподавательницей на кафедре нервных болезней. Дело было как раз в 90-е. Эта немолодая, строгая женщина вдруг поведала мне, во время зачёта:

– Знаете, Григоров, я поймала и себя на навязчивости. Утром, в одно и то же время, вхожу в метро, чтобы ехать сюда, и всякий раз замечаю – паузы между поездами становятся всё дольше и дольше. Это меня стало нервировать. Я уже начала считать секунды. Ведь если метро остановится, то закончится жизнь этого города.

Я помню, как в 96-м году прямо к входу в Медицинский институт, на Юго-Западе Москвы, пришла стая собак. Это была воистину необычная стая. Одна грязная колли,  два не менее грязных мопса, болонка и пудель – большой пудель, тощий до такой степени, что походил на динозавра. Сердобольные студентки кормили их бутербродами.

Тогда я вспомнил историю о том,  как лорд Черчилль, проезжая через разбомбленный Лондон к своей резиденции на Даунинг-стрит, вдруг, увидев очередь, спросил: – Зачем стоят эти люди? – Раздают корм для птиц, сэр! И премьер-министр, сам имевший попугая, даже прослезился.

Разница лишь в том, что Москва не было разбомблена, все дома стояли целыми, ну, за некоторым исключением, телевизор вещал нам, что страна встаёт с колен, что всё идёт правильно, что наконец-то всё идёт правильно. А в институте, где я учился, по вечерам продавали героин, не скрываясь, на первом этаже. Выстраивалась очередь страждущих, не скрывавших нетерпения, переминавшихся с ноги на ногу. Охраны не было, если не считать седовласого толстяка дяди Вити, напивавшегося в своей будочке вусмерть уже часам к пяти. Потом приходили пресловутые барыги, и тут же закипала адская смесь в столовых ложках, извлекались шприцы и вата, и осторожно, бочком, оглядываясь, мимо компаний проскальзывали на выход задержавшиеся на сдачах отличники и аспиранты.

В институте шла какая-то глобальная безумная пьянка, днями, ночами, в общежитиях, в аудиториях, везде.

Студенты пили, преподаватели – тоже, кто-то выпадал из окон общежития, кто-то умирал со шрицом в вене. При мне. Просто при мне. Убивали преподавателей. Заведующего кафедрой микробиологии забили до смерти. Кому-то ещё просто пробили голову, и тот уволился. На первом этаже института одну из аудиторий передали под водочный магазин. Водку можно было брать, не выходя из корпуса, достаточно было просто постучать – грузчики выдавали.

Неужели это всё входило в реформы? Неужели это было неизбежно? Вся эта гадость, вся эта грязь? А если припомнить, какой запредельный уровень лжи тёк с телеэкранов тогда, а если вспомнить Гусинского, Немцова, Березовского, всё окружение президента, на глазах превращавшегося просто в сгусток протоплазмы, Ходорковского в мерзких усах, Альбац, Гербер, Шустера, Бабицкого, Удугова, нестерпимое засилье лжецов, негодяев и просто низменных людей – везде, кругом.

Перестрелки по ночам, да что там по ночам. Как-то днём расстреляли трамвай, на котором я иногда ездил. Обычный трамвай, по-моему, 23-го маршрута, идущий от метро Войковская в направлении Коптева. Трудно сказать, зачем они это сделали. Может быть, от куража, от желания пугнуть «ботву», считающую, по наивности, что она, «ботва» эта, живёт в своём городе и имеет право на безопасность.

Нет, не только отсутствие денег и продуктов, нет, отсутствие правды, отсутствие морали, чести, порядка и безопасности – вот как бы я охарактеризовал время, когда у власти, по сути, были бульварные болтуны, которые ныне, прихватив графоманов и дураков, вроде Льва Рубинштейна, совершают политические  променады.

Они родом оттуда, они из той эпохи выползли, и, как можно предположить, они бы хотели повторения. Возвращения этой атмосферы безумия, когда Кавказ горел, как торфяная линза, когда все кругом спивались и теряли рассудок, а в воздухе крутились бешеные бесхозные капиталы, хватай, мол, лови, делай гешефты. И если дать им волю, они снова погасят все лампочки в подъездах, снова обсадят барыгами Лубянскую площадь, заполонят метро бомжами, снимут водосточные люки и превратят новостные полосы в одну-единственную любезную их сердцам криминальную хронику. Скажите, что сделать для того, чтобы это не повторилось?