«Мы – потомки Пушкина, и с нас за это спросится»

К 120-летию со дня рождения писателя Константина Паустовского (1892-1968)

 

 
Мне суждено было дожить до того времени, когда на мое государство обрушились великие невзгоды. Дело зашло так далеко, что мы, русские, ощущаем тревогу и страх потерять, утратить русскую литературу, культуру, науку. Однажды, сидя на скамейке близ своего многоквартирного московского дома, разговорился я со знакомыми 14 – 15-летними мальчишками. Говорили о планах на лето, поездках, увлечениях. Под конец как-то само собой вырвалось: «А вы Пушкина читаете или Паустовского»? И в ответ услышал отнюдь не озорное: «Пушкин безнадежно устарел!».
Не подаю вида, что уязвлен, продолжаю: «Как, и Гомер с Шекспиром?» Почувствовав подвох с моей стороны, мальчишки насторожились – молчат. Только один из них, долговязый Ваня, ответил весьма, по его разумению, аргументировано: «Паустовского я не читал, его и по «телеку» ни разу не показывали».
 
То, что школьники предпочитают «Войну и мир» смотреть, а не читать – это еще можно понять и простить, но «Культурную революцию со Швыдким» простить нельзя!
 
В моей седой голове высветился весь «антураж» этой целенаправленной, продуманной до мелочей телепередачи: небольшая аудитория с активными участниками, два белых кресла, в которые ведущий и бывший министр культуры РФ, ухмыляясь, усаживает подобранных оппонентов-антиподов. Все это на фоне изгаляющихся или мечущихся в пламени странных фигур.
 
Периодически на табло вспыхивает тема передачи: «Александр Пушкин безнадежно устарел», или «Из всех искусств для нас важнейшим является американское кино», или «Петр I – разрушитель России», или «Екатерина не была Великой», или «Русский язык не может обходиться без мата».
Список передач можно продолжить и каждая бьет «под дых»! Обращает на себя внимание отсутствие знака вопроса, поэтому крамола звучит как утверждение. Школьники ее так и понимают.
 
Конечно, многие по поводу этих передач протестовали. Геннадий Хазанов, например, демонстративно отказался от участия в передаче и покинул съемочную площадку.
 
В это трудно поверить, но Швыдкой, как говорится, принародно, с телеэкрана, признался в том, что он матерщинник. Славная актриса театра и кино Наталья Селезнева ужаснулась: «В уме ли вы? В русском языке более 150 тысяч слов, и вам их не хватает?!». Протестовала и «Литературка». Только куда там: плетью обуха не перешибешь! Швыдкой, с высоты своего положения, парировал с сатанинской ухмылкой: «У нас свобода слова и мнений», (хочется добавить: и греха!). Вон детишкам-то нашим забавно все это, не замечают глумления. Не понимают, что дяди на ТВ разрушают национальный код, оглупляют и делают из нас не помнящих родства Иванов.
 
…С некоторых пор я заметил, что с возрастом неотступно начинаешь размышлять о будущем через прошедшее. И теперь самое время вспомнить о нашем русском писателе-классике XX века Константине Георгиевиче Паустовском.
 
Судьба в молодые годы была ко мне благосклонна – благодаря другу моей семьи, старому авиатору, участнику Первой мировой Игорю Владимировичу Васильеву,  проживавшему в Севастополе, я познакомился с этим писателем. Васильев был в приятельских отношениях с Паустовским еще с гимназических лет (оба до революции учились в Киевской классической гимназии).
 
Мое знакомство с Константином Георгиевичем произошло в 1963 г. после того, как писатель, узнав от Васильева, что я работаю над иллюстрациями к его рассказам, выразил желание встретиться со мной, посмотреть рисунки и поговорить по этому поводу. В это время он находился в Ялте, в Доме творчества писателей, и добраться до него не составляло труда.
 
Рано утром 8 мая 1963 г., прихватив с собой не только папку с рисунками, но и любительскую кинокамеру «Нева», я заехал за Васильевым, жившим неподалеку от Графской пристани, а затем мы взяли такси и с ветерком благополучно добрались до Ялты. Дом творчества писателей располагался на горе, нависшей над городом и морем в окружении пальм и кипарисов, от которого к морю спускалась лестница с большими декоративными вазами по бокам.
 
Нас встретили Константин Георгиевич и его приветливо улыбающаяся жена Татьяна Алексеевна:
 
— Ждем вас, мы уже начали беспокоиться!
 
— Как доехали? – глуховатым мягким голосом спросил Константин Георгиевич, – не укачало на серпантине?
 
Паустовский немного сутулился. На нем был элегантный, хорошо сшитый темно-синий костюм. Шерстяная рубашка без галстука оттеняла загорелую крепкую шею. Взгляд сквозь толстые стекла очков – внимательный и мудрый. Высокий благородный лоб. Прямой крупный нос, плотно сжатые губы. Глубокие, выразительные носогубные складки придавали всему лицу аскетическое и волевое выражение. Жесты и движения были неторопливыми.
 
Я достал свою любительскую кинокамеру и, испросив разрешение, начал снимать. Неожиданно откуда-то появился писатель Вениамин Каверин, автор известного романа «Два капитана» и сразу угодил в кадр: постоял, поулыбался, помахал всем рукой и скрылся за массивной дверью парадного входа. Затем пожелал запечатлеться писатель Гарегин Севунц (автор романа «Тегеран»). Он ненадолго присел на скамью с Паустовским, тот, склонив голову, выслушал его короткую реплику по поводу исторического миролюбия армян, которых вечно старались покорить всевозможные завоеватели.
 
Мне фантастически повезло: с подсказки Паустовского, запечатлел читающую в плетеном кресле Анну Ахматову. Внутренне я ликовал, полагая, что зачин для моего «документального кино» получился неплохим. Судя по всему, довольны были и Татьяна Алексеевна, и Васильев.
 
Мы поинтересовались у Паустовского, как ему работается в Доме творчества (он работал над рукописью «Книги скитаний»). Писатель доверительно-раздумчиво заметил, что старается писать каждодневно, перерывы в работе пагубны, но мешает астма.
 
Неожиданно он спросил:
 
– У вас хорошая фамилия: Вяткин. У нее, вероятно, местные корни, вятские?
 
– По преданиям семейным мы с Урала, из посадских села Чусовские городки, куда пришли с Ермаком. А пращуры были оружейными мастерами.
 
Последовал новый вопрос:
 
– Игорь Владимирович не раз мне рассказывал о себе и своем брате, тоже авиаторе. А как вы стали летчиком-истребителем, да еще художником?
 
Преодолевая смущение, я коротко рассказал о себе. Авиацией увлекся в школе: строил летающие модели в авиакружке в Пермском Доме пионеров. На соревнованиях получил призовое место и, в качестве награды, полет над городом на самолете По-2. Тогда мне было десять лет. Полет произвел такое сильное впечатление, что я решил посвятить свою жизнь авиации. А замечательный кинофильм «Истребители» с Марком Бернесом в главной роли буквально позвал меня в полет. Так я стал летчиком. Летаю на сверхзвуковых истребителях. А художником стал благодаря отцу-художнику и Константину Константиновичу Арцеулову. Он художник-график, ученик Бакста и Лансере. С удовольствием сообщил Паустовскому, что Евгений Лансере – поклонник его творчества.
 
Мне приятно было узнать, что известный авиатор и художник Константин Арцеулов известен Паустовскому еще по сводкам с фронтов Первой мировой войны и что он также помнит и его иллюстрации к книге «Легенды Крыма».
 
Продолжая разговор, Константин Георгиевич заметил, что большинство летчиков в авиацию приводит романтика. Это – стержень профессии. То же происходит и с моряками. В детстве он страстно мечтал о море.
 
– А как вы относитесь к жизни? – спросил он без обиняков.
 
– Ощущаю ее как величайший дар. Взгляд из кабины самолета на нашу землю подчас завораживает…
 
Тут я смутился и покраснел. Мне показалось, что я излишне многословен. Паустовский понимающе улыбнулся:
 
– Я многим задаю этот вопрос. Увы, далеко не все ценят жизнь, важность бытия и свои обязанности при этом. К сожалению.
 
Он помолчал. Последовал новый вопрос:
 
– А писать вы не пробуете?
 
Я покраснел еще больше.
 
– Нет, не пробовал, по той причине, что «и в раю из подсолнечного семени не вырастет абрикос». Но дневник веду с шестнадцати лет.
 
– Дневник это уже и размышление. А размышление ограждает от многого.
 
Васильев добавил:
 
– Тем более, когда темное и непонятное лезет со всех щелей...
 
И пояснил:
 
– Мы очень обеспокоены тем, что творят городские власти в Севастополе.
 
Здесь необходимо пояснение. В самом центре города, рядом с Историческим бульваром, памятником фортификатору Тотлебену, Матросским клубом и знаменитым Четвертым бастионом, на котором сражался молодой Лев Толстой, архитектор И.А. Брауде построил гостиницу «Алые паруса». Стены фойе и каждого из шести этажей были украшены прекрасными мозаиками из коктебельской морской цветной гальки с иллюстрациями из так хорошо знакомого всем романа Александра Грина.
 
И вдруг через неделю название «Алые паруса», уже красовавшееся над гостиницей (ранее утвержденное во всех инстанциях), горком партии приказал сменить на новое: «Украина». Главный архитектор протестовал, но его одернули из Киева.
Главного архитектора Валентина Михайловича Артюхова я хорошо знал много лет. Севастопольцы его любили. Он не только возродил из руин город-герой, но и придал ему черты сходства с Зурбаганом и Лиссом , придуманных Грином приморских городов, В городе не было «высоток», только первозданно-белые из инкерманского камня, похожие на виллы дома, в тесном соседстве с многочисленными живописными лестницами.
 
Моряки и жители Севастополя протестовали против тотальной украинизации родного города, где (подумать только!) - триста памятников русской славы. Статус города, по значимости, до революции приравнивался к Петербургу и Москве. Однако украинский национализм оказался цепким и агрессивным. Артюхов тогда уже предвидел худшее: «Так город неминуемо умрет для русских!».
 
Паустовский и Татьяна Алексеевна (она была родом из Севастополя) слушали напряженно. (Я и в страшном сне не мог предвидеть того, что когда-то в Киеве улицу Пушкина переименуют в улицу Джохара Дудаева). А тогда Паустовский глуховатым голосом задумчиво произнес:
 
– Об этом я непременно напишу.
 
Обещание он сдержал и написал в «Годах странствий» (1963 г.):
 
«Вместо исторически сформулированных веками топонимов карта Крыма запестрела топорными, безликими, а то и просто нелепыми названиями. При этом многие топонимы повторяются по нескольку раз. Например, в Крыму, где нет и никогда не было земляники, появилось название: «Земляничное». Что Земляничное? Мыло? Или мороженое? Или варенье»?
 
Писатель привел и другие примеры, как нелепо меняли названия населенных пунктов в Крыму и довольно точно передал наш тогдашний разговор. Но истории с «Алыми парусами» там не было. Вероятно, ее не допустил Главлит по идеологическим соображениям. (И ведь как обернулась эта история в дальнейшем: шумели одни, а теперь шумят и другие! Крымские татары ныне требуют от Украинского парламента вернуть Крыму все прежние крымскотатарские названия населенных пунктов. Даже Севастополь переименовать в «Ахтияр»).
 
Меж тем наша беседа продолжалась. Васильев слегка откинул свою красивую артистическую голову (в молодости он пел в опере и обладал хорошим баритоном), взял Татьяну Алексеевну под руку и стал расспрашивать ее о работе в театре в молодые годы, о Мейерхольде, о репертуаре тех лет.
 
Затем он аккуратно извлек из папки прекрасно сохранившиеся с давних времен фотографии их с Паустовским гимназических лет.
 
Константин Георгиевич передвинул очки на лоб и, близоруко щурясь, внимательно стал их разглядывать.
 
– Это учитель географии Чепурнов. Он обладал уникальной коллекцией бабочек, – вспоминал он, – и весьма необычной коллекцией образцов воды из океанов, морей, и рек. Вода была в бутылках, залитых красным сургучом, и на этикетках можно было прочесть: «Вода из Волги» или «Вода из Рейна». Была даже «Вода из Лимпопо». За эту странную коллекцию его прозвали «Черномор»…
 
Неторопливая беседа продолжалась ко всеобщему удовольствию, и я,
 
отойдя в сторонку, вновь занялся киносъемкой (пленка с этими кадрами сохранилась, и я не раз показывал ее в музее Паустовского в Москве). Потом ко мне подошла Татьяна Алексеевна:
 
– Должно быть, интересно в доме иметь свое кино. Есть возможность запечатлеть, как растут твои дети, домашнюю обстановку, друзей, путешествия. Раньше Константина Георгиевича операторы снимали редко. Разрешите, и я вас всех поснимаю?
 
С великой радостью я вручил хозяйке дома кинокамеру, коротко объяснив, как ею пользоваться. Паустовский тоже заинтересовался киносъемкой.
 
– Сейчас документальное кино, – сказал он, – успешно конкурирует с игровым. При этом оно со временем обретает особую ценность для потомков, как исторический беспристрастный документ. С помощью кино стали делать интересные открытия. Я имею в виду съемки дикой природы, диких зверей, например львов, слонов, китов. Я недавно смотрел очень интересный фильм Диснея о жизни бобров и наблюдал реакцию зала.
 
Я сказал, что неслучайно французский писатель – фантаст и художник Альберт Робида – даже предложил человечеству начать новое летоисчисление с момента появления кино братьев Люмьер.
 
– Я помню его рисунки в какой-то довольно фантастической книге, – задумчиво произнес Паустовский, – но не знал, что он мог так оригинально высказываться...
 
Мы с Татьяной Алексеевной отошли несколько поодаль, а Васильев и Константин Георгиевич переключились на неторопливый разговор «за жизнь», как говорят в Одессе.
 
Мы старались не мешать разговору двух друзей. Татьяна Алексеевна, взяв на себя роль экскурсовода, провела меня по Дому творчества. Затем показала «каюту» писателя. Она была невелика. Там стоял стол с пишущей машинкой. На столе – стопка бумаги. Постель была заправлена шерстяным одеялом. На одеяле лежала пожелтевшая рукопись с названием на первой странице «Дым отечества».
 
Татьяна Алексеевна, указав на нее, тихим голосом пояснила, что эта рукопись романа во время войны была утеряна и только недавно чудесным образом нашлась благодаря учительнице из Казани.
 
Много позже в журнале «Москва» я прочел этот автобиографический роман о нашей интеллигенции, о поиске неизвестных материалов о Пушкине и о начале войны.
К написанию этого романа писателя вдохновила Татьяна Алексеевна Евтеева, актриса, во время их встреч в Алма-Ате. Она послужила прообразом для Татьяны Андреевны, героини романа.
 
Следует сказать, что Татьяна Алексеевна вдохновила и драматурга Арбузова и послужила прообразом для героини его знаменитой пьесы «Таня».
 
Беседуя с ней, я опять вспомнил Константина Константиновича Арцеулова, Интрига была вот в чем. Его и меня, грешного, в «Повести о жизни» чрезвычайно увлек и заинтересовал образ Лели – первой любви Паустовского (читателю советую перечитать эти великолепные страницы). Кто был прототип этой героини? Уж не Татьяна ли Алексеевна? Но спросить ее об этом не решился.
 
Много позже, уже в Москве, от сына писателя, Вадима Константиновича Паустовского (1925 – 2000), умного и чрезвычайно скромного человека, с которым мы часто встречались, удалось услышать много интересных литературоведческих подробностей и важных сведений о Паустовском. Спросил я и о Леле.
 
Вадим Константинович охотно поведал мне, что этот вопрос задают многие, и что Леля – это его мать Екатерина Сергеевна Загорская (1889 –1968), с которой отец познакомился в 1915 г. В августе 1916 г. на родине невесты, в Подлесной слободе, под Рязанью, состоялось венчание в той самой церкви, в которой когда-то вел службу ее отец. Она окончила Высшие женские курсы при Московском университете и затем стала сестрой милосердия на санитарном поезде. Паустовский уже тогда начал работу над романом «Мертвая зыбь», вышедшем через 19 лет под названием «Романтики». В нем она послужила прообразом главной героини Хатидже.
 
Развелись они в апреле 1936-го Екатерина Степановна была талантлива и печаталась в журналах. Она написала книгу «Анна Голубкина», вышедшую в издательстве «Советская литература» в 1957 г. с предисловием Паустовского.
 
В 1964 г. роман Константина Паустовского «Далекие годы» был выдвинут на Ленинскую премию в области литературы. Почти одновременно он был выдвинут и на Нобелевскую премию.
В этой истории много неясного, но в итоге Нобелевскую премию получил Михаил Шолохов. (Интересно, что этот роман в декабре 1946-го должен был выйти в свет отдельной книгой в издательстве «Молодая гвардия». Но набор был рассыпан с формулировкой: «В книге слишком много либерального благодушия и мало революционного гнева»).
 
Во время вышеописанного визита к Паустовскому я узнал, что год назад писатель перенес обширный инфаркт. Врачи настоятельно рекомендовали ему некоторое время провести у моря: у самой кромки на берегу, где воздух насыщен ионами йода. Известно, что он во многих случаях оказывает весьма благотворное влияние на сосуды. Татьяна Алексеевна, уставшая от Москвы, в свою очередь, очень желала пожить в родных местах.
 
Директор Херсонесского музея Инна Антонова была уверена, что небольшой домик на территории музея с верандочкой был бы идеальным местом для писателя. Я выразил готовность отвезти соответствующее письмо в Севастополь. Константин Георгиевич сел за пишущую машинку и напечатал письмо в Севастопольский горком КПСС, в жилищную комиссию. Вложил в конверт и подал мне. Не мог я знать тогда, на что способны украинские чиновники. Ответ был не просто грубым, а изощренно-издевательский! В нем говорилось, что поскольку у писателя Паустовского уже есть квартира в высотке на Котельнической набережной, то вопрос о его местожительстве может быть рассмотрен только после того, как он сдаст свою квартиру в Москве.
 
Известно, что Союз писателей Украины весьма недолюбливал Паустовского (особенно Максим Рыльский), и в киевских газетах, в угоду Хрущёву, его подчас называли «отщепенцем».
 
В последние годы Паустовский болел: мучила астма. В 1965 г. совместно с Д. Шостаковичем, академиком П. Капицей и К. Чуковским он обратился к П.Н. Демичеву с просьбой о предоставлении квартиры в Москве опальному Александру Солженицыну (он тогда проживал на подмосковной даче у Ростроповича). Действие власти было прямо противоположное: Солженицына выслали за пределы СССР. Остальное общеизвестно.
 
--------------------
 
Паустовский умер в возрасте 76 лет в «кремлёвской» больнице
 
(ЦКБ) от очередного инфаркта. Его похоронили в Тарусе под дубом, на высоком берегу извилистой реки Таруски. В изголовье положили большой гранитный камень.
 
Татьяна Алексеевна последовала за ним через десять лет, пережив сына Алешу на два года. Он был талантливым художником. Их похоронили рядом. Паустовский так обращался к ней в завещании:
 
«Золотое сердце мое, прелесть моя, я не сумел дать тебе ту счастливую
 
жизнь, которую ты заслуживаешь, может быть, одна из тысячи людей. Но Бог дал мне счастье встретить тебя, этим оправдана моя жизнь и моя работа… Благодаря тебе я был счастлив в этой земной жизни. И поверил в чудо. Да святится имя твое, Танюша!».
 
В литературном завещании он написал: «Мы жили на этой земле. Не отдавайте ее в руки опустошителей, пошляков и невежд. Мы – потомки Пушкина, и с нас за это спросится».
Когда я через несколько лет навестил могилу писателя, дуба уже не было. Говорят, какие-то выпивохи разожгли костер у подножия, и дуб сгорел.
 
 
 
На фото: Константин Георгиевич Паустовский и автор материала – Лев Михайлович Вяткин. Ялта, май 1963 г. Публикуется впервые.