Эпидемия символожства

В последнее время гигантский вес в обществе приобретают мнения образованных типов, мыслящих в жанре знамений. Увидев и отметив любое явление – предпочтительны пожары и упавшие самолёты, но сгодится и случайная реплика таксиста в Волгограде – они немедленно назначают случившееся символом впавшего у них в немилость масштабного процесса. И на основе знамения выносят этому процессу жёсткий приговор.

Классическая схема умозаключения у больных выглядит так: нахамивший таксист в городе Волгограде заставляет вспомнить вежливого таксиста в городе Флоренции. Вспомнив, что Волгоград – это бывший Сталинград, а до того Царицын (в то время как Флоренция – город Леонардо и Микеланджело), тип убеждается: перед ним готовый символ пропасти между российской и европейской цивилизациями. Тот факт, что Флоренция славна также Макиавелли и Савонаролой, не вписывается в сложившееся знамение - и потому отбрасывается. Больные слишком заворожены явившимся им образом, чтобы отказываться от него из-за каких-то фактических нестыковок.

Из этого знамения можно извлечь как простое житейское неприятие родной страны (если тип, к примеру, стоматолог), так и оплаченную колонку в издании (если он, к примеру, публицист). Подобное размахивание знамениями с кистями свойственно, кстати, не только т.н. оппозиционерам: оно часто встречается и у т.н. государственников, выводящих из каждого безумного лесбийского казуса в далёких США приговор всей атлантистской цивилизации и великому американскому народу, которого, между прочим, триста миллионов и в большинстве своём людей как людей.

Всех инфицированных объединяет своеобразный информационный фрейдизм: они смотрят на окружающее как на десктоп компьютера, где за каждой иконкой стоит нечто программное.

Современная наука называет эту болезнь символожством, и о её истоках стоит поговорить подробнее.

Коротко говоря, символожство есть реванш магического мышления, загнанного двумя предыдущими столетиями в андеграунд и в салоны для бездельников. Не имея больше возможности приписывать ведьмам град и эпидемии напрямую – оно оттягивается, объявляя что попало косвенными результатами чьей-нибудь деятельности. В принципе подобное насилие над логикой является обычным проявлением лености ума – свойственным человеку так же, как обычная лень. Проблема, однако, в том, что обычную лень Человечество приноровилось выбивать из личностей ещё в розовом детстве, свистя в воздухе грозным ремнём и лишая мороженого. Лень же умственную современная цивилизация, напротив, невольно поощряет, лишая гигантские массы благополучных современников бесценного дара – биографий.

Тут необходимо сделать пояснение. Собственно биографией является жизненный путь, в ходе которого человек лично тестирует жизнь на соответствие своим и чужим представлениям о ней. Иными словами, биография – это практический курс народной мудрости, усвоенной в начале жизни лишь на теоретических занятиях. Человек может сколько угодно выслушать за школьной партой, что не всё блестящее золото, что друг познаётся в беде, что тайное становится явным, любишь кататься люби и саночки возить, как аукнется так и откликнется, по плодам их узнаете их, а свинья грязи найдёт. Но он не будет понимать по-настоящему, что означают эти слова, если они не начнут что-нибудь означать лично для него. Если жизнь даёт человеку осознать сверкающую истинность всех этих банальностей и выжить – он обретает т.н. критическое мышление. То есть способность видеть сами вещи, а не собственные затейливые ассоциации, и раздумывать над непонятным вместо того, чтобы наклеивать на него магические пентаграммы.

Увы, наш современник зачастую понятия не имеет, что на самом деле означает идиома «критическое мышление» . Ему кажется, что критическое мышление – это когда он упоённо гонит на что-нибудь. Внутренних тормозов, компасов и прочих навигационных устройств у него нет – просто потому, что он никогда не бодался с дубом, не замерял страху диаметр глаз, не полезал в кузов, не брался за гуж и не носил сумы.

Наш городской современник вот уже несколько десятилетий в массовом порядке вместо биографии получает профессиональную дрессировку плюс лёгкие полшишечные формы жизненного опыта, в которых трагедии сводятся к «у меня была девушка, но она от меня ушла», а испытания – к «работал я на фирме, и там постоянно с зарплатой фигня творилась».

К сожалению, именно эти больные являются сегодня т.н. творцами дискурсов. Взглянув на них, мы увидим чудовищный дефицит биографий: в среднем они родились в семье кинокритикессы и чиновника Гостелерадио, закончили журфак, работали в издательском доме с твёрдым знаком, а теперь стараются отдыхать в Чехии. Они не просто сами никогда не копили всей семьёй на самару, не стаскивали друга с героина, не защищали предприятие от бизнесменов. В их кругу тоже нет настоящих потерпевших от макропроцессов жизни. Никто из их круга не попадает в 14-летнем возрасте из сельских батрачек сразу в интим-салон, не работает участковым и не таксует. Коротко говоря – символожцы не осознают, как на самом деле происходит кроветворение, пищеварение и лечение двухсотмиллионных сообществ. Все макроболезни они норовят объяснять и излечивать плясками с бубном, амулетиками и заклинаньицами – потому что у них такие ассоциации.

Отдельно, кстати, стоит упомянуть другой вид символожцев – «ударенных жизнью» (поскольку они являются, увы, главным источником сведений о реальности для других символожцев). Речь идёт о книжных детях, единожды крепко побитых ключом и отпущенных с незаживающей психологической травмой. Классическим примером последних являются типы, не зажившие после армейской повинности (там их били), отработавшие год охранниками (там они увидели, как мерзки бомжи и алкоголики) или однажды кинутые партнёром по бизнесу. Их жизненный опыт подобен опыту вылизанного до десятой цифры после запятой утончённого клубного фрика, однажды прямо в смелом костюме брошенного в метрополитен в час пик. Взъерошенный фрик с поломанными перьями и помятыми боками, разумеется, выберется на поверхность и напишет автобиографическую книгу – но считать его роман «Метро 2012. Я был на этой войне. Воспоминания ветерана битвы при эскалаторе на Киевской» за документалистику могут только другие символожцы, в метро не ездящие.

...К сказанному остаётся добавить, что всякая застоявшаяся общественная система, элиты которой всячески укрепляют свою преемственность и налаживают между собой диалог, забив на беззащитное большинство – рано или поздно, зачастую уже в первом поколении, превращается в символократию. Как следствие – символожцы во власти принимаются плясать с бубном там, где нужно проводить осушение болот, и совершать знаковые жесты там, где нужно массово сажать.

Кончается это всё плохо: жизнь не может больше удерживать на себе покосившееся под гнётом перьев и амулетов общественное здание – и снова со вздохом заносит над головой тяжёлый ключ.