Мой окоп.

Читаю мемуары Манштейна, как легко и стремительно он двигался вглубь моей земли, походя занимая города, убивая и пленяя тысячами солдат и офицеров. Хочется, чтобы это было вранье, но я знаю, что это – правда. И возникают в голове хитроумные планы стратегических ловушек и тактических ухищрений…да, конечно, прошлое не изменишь. Но как одолеть чувство досады, горечи, боли за те миллионы моих соотечественников (вдумайтесь: миллионы!), погибших и оказавшихся в плену в 41м. И нормальное, мне кажется, движение души хотя бы теперь, пусть не вслух, только в себе, но что-то в этом исправить, понимая, конечно же, что миллионы тех, чьими мужьями они так и не стали, чьи вдовьи и сиротские жизни искорежены, уже не только состарились, но и умерли. Так же, как и те, кто этими жизнями щедро расплачивался за свои победы, звезды и места в учебниках истории.

Небольшой городок на юге тогдашней Восточной Германии. Солнечный день, сижу, на скамейке, смотрю на играющих детей и улыбаюсь своему не проходящему удивлению: как удается этой мелюзге так свободно лопотать по-немецки? Рядом опускается немолодой немец без правой руки. Пытается прикурить, держа спички подмышкой. Дал ему огня, посочувствовал увечью, наивно спросил про несчастный случай.

Он воевал под Ленинградом. Повезло: в 43м – ранение, и война для него закончилась. Передо мной нормальный, неглупый, доброжелательный человек, я не испытываю к нему антипатии.

А в голове шевелится мысль, что возможно, где-то в ленинградской области живут или не живут, потому что умерли в блокаду или не успели родиться, сын или дочь убитого этим человеком моего соотечественника. Может быть даже дальнего родственника. А я не чувствую к нему вражды. В конце разговора спросил что-то вроде «ну что, больше нет желания воевать с Россией?». Он улыбнулся и ответил, что больше нет.

Теперь мне стыдно за свой вопрос. Получилось, что я, еще не видевший ничего в этой жизни, присвоил себе право говорить как победитель, словно это я ходил в атаки и выходил из окружений. Теперь я понимаю, что в жизни не все бело-черное. Видел старух, плюющих вслед нашим машинам, видел военные фотографии в семейных альбомах, разговаривал с воевавшими и детьми воевавших. У них тоже миллионы. Которых никто не спрашивал, которые уже не помнят во имя чего, если вообще знали.

Как-то на ночных стрельбах подумалось: каково оказаться вон там, где сейчас мишень? Куда острыми пульсирующими жалами устремляются жадные до плоти трассирующие пули...страшно. Неужели можно взять и встать там в полный рост? …Они вставали. Дерзкие и робкие, бывалые и наивные, из Москвы и из Михайловки…миллионы. Возможно, привыкают и к страху, в том числе и к этому. А я так и не решил тогда, не знаю и сейчас, хватило бы у меня духу встать из окопа.