Половина выпускников школы не имеет представления о русской классике

Мы уже привыкли к тому, что в нашем обществе главенствует двойной стандарт: на самом высоком уровне говорится одно, а делается другое. Владимир Путин недавно сказал о необходимости повышения в образовательном процессе роли «таких предметов, как русский язык, русская литература, отечественная история…», потому что «объем гуманитарного знания» составляет «основу самоидентичности народа». А на самом деле предмет «литература» фактически из школы исчез. И это – плоды реальной политики в образовании. Об опасности такого исчезновения, о том, как не знают русскую литературу школьники и студенты, обозревателю «Русского журнала» рассказал профессор факультета журналистики МГУ имени Ломоносова Владимир Линков.

* * *

В «Войне и мире» действуют Суворов и Брусилов

«Русский журнал»: Владимир Яковлевич, неужели все так ужасно, и даже гуманитарии литературу не знают?

Владимир Линков: Фактически литературу в школе искоренили. Когда предмет необязательный (то есть, по нему не нужно сдавать экзамен), никто его изучать не будет. У меня на курсе, на дневном и на вечернем отделениях, около 400 студентов. Я спросил, как они проходили в школе литературу. И выяснил: ЕГЭ по литературе сдают 3-4 человека из класса. Таким образом, можно сказать, что в целом она не изучается. Есть, конечно, школы, где все-таки заставляют читать даже тех, кому ЕГЭ по этому предмету сдавать не нужно. Но половина выпускников школы не имеет ни малейшего представления о русской классике.

РЖ: Но уроки литературы все же как-то должны проходить?

В.Л.: Во многих школах вместо литературы занимаются подготовкой к ЕГЭ по русскому языку. А это – обязательный экзамен. Одна девочка мне рассказывала, что у них на уроке литературы, который был один раз в неделю, обсуждали организационные воспросы.

В итоге выпускники литературу не знают. Несколько примеров. Ко мне приходит девочка, она идет на золотую медаль в московской школе, пишет стихи. Я ее спрашиваю, какие исторические герои действуют в «Войне и мире»? Она отвечает: Суворов. Я говорю: нет, его там нет. Она продолжает попытку: Брусилов… А когда я упомянул роман Чернышевского «Что делать?», она засмеялась: «это что, такое смешное название»?

РЖ: Мне рассказывала знакомая преподавательница РГГУ, как она принимала зачет у вечерницы-второкурсницы. На вопрос: где родился Пушкин, та ответила: точно знаю, что не в Москве и не в Петербурге. Та спрашивает: а где? Студентка отвечает: где-то в Африке. У него отец был негр: или в Мавритании, или в Эфиопии. Но скорее, в Мавритании.

В.Л.: Такого рода примеров можно приводить много. Это показатель общего уровня. Я не могу себе представить, чтобы человек, который учился в советской школе, не знал дату восстания декабристов. А нынешние студенты не знают. Многие не подозревают, что Волга впадает в Каспийское море. Это и есть то, что Лев Николаевич Толстой называл культурной дикостью. Но они хуже, чем дикари. У дикаря есть общее представление о мире. Он знает, что такое табу, что можно, а что – нельзя. У современных школьников и студентов не существует вообще никакого представления о своей стране, о родине. Поэтому для них нет понятия соотечественник. Есть такой Джон Хоскинг, англичанин, занимающийся русской историей. Он говорил, что русская литература в ХIХ веке и язык сделали для закладки фундамента русского национального сознания больше, чем государство и церковь. Сегодня же нет общих представлений, понятий, нет общего менталитета, который создает единство. Потому что общий менталитет в России основан на русской литературе, которая его создавала и его выражала.

РЖ: Мы, учившиеся в советское время, могли плохо знать историю, но были вещи, даты, которые знал любой троечник. Они вдалбливались идеологическими клише, типа «декабристы разбудили Герцена». А знание имен декабристов от нас требовали потому, что они все-таки были революционерами.

В.Л.: Да, в советское время литература была идеологизирована. А сегодня считают: раз у нас идеологии нет, значит и литература не нужна. Вместо того, чтобы понять: литература нужна не как стержень идеологии, а как основа культуры и духовного единства. Это должно было придти на смену идеологии. Но не пришло.

РЖ: А вам не кажется, что в нынешнее время литературу все-таки нужно преподавать по-другому. Другие произведения читать? Кого бы вы оставили, кого исключили, а кого – добавили?

В.Л.: Я всех бы оставил. Это только у нас такое наплевательское отношение к отечественной литературе. В Америке школьники читают «Смерть Ивана Ильича». Во всем мире ставят спектакли, фильмы по произведениям Толстого, Достоевского, Чехова, Тургенева… Это у нас непонимание того, что русская литература ХIХ-го века – одно из высших достижений мировой культуры. У нас даже представления не имеют о некоторых, очень важных проблемах, которые ставили русские писатели. Например, о проблеме идеологии и мировоззрения. Как она была поставлена и Толстым, и Достоевским. Это воспринято всей Европой, а у нас об этом не слышали.

РЖ: А разве школьники способны такие проблемы осмыслять?

В.Л.: Конечно, способны. Что они – дебилы? Все можно понять и воспринять. Надо только читать эти произведения и думать над ними.

Надо читать вслух

РЖ: И, тем не менее, курс школьной литературы нельзя оставлять в том виде, в котором он был раньше, надо учить по-другому.

В.Л.: Конечно. Например, Мариэтта Чудакова говорит: школьникам надо читать вслух. Я совершенно согласен. Надо научить их читать. Даже студенты этого не умеют. Мне приходится читать им на лекции: приводить большие цитаты и комментировать. Они проходят мимо главного. Например: «Смерть Ивана Ильича» кончается словами главного героя: какая радость! (три дня кричал от боли, а потом говорит «какая радость» перед смертью).

Но студенты даже не обращают на это внимание. Я их спрашиваю: откуда радость-то взялась? Они не задумываются об этом, как будто к ним это не имеет никакого отношения. Все, что касается духовного, мыслительного, интеллектуального – все пропускается. Принципиально. Следят только за внешними передвижениями физических предметов в пространстве и отношениями между людьми. Их в течение длительного времени учили читать, не понимая. А когда им начинаешь читать «Смерть Ивана Ильича» на лекции, то стоит мертвая тишина. Они слушают, их это начинает задевать.

Или я спрашиваю студентов: почему Вера разошлась с Волоховым в «Обрыве»? Они не отвечают. Но об этом ведь роман написан. Я объясняю: у них разные взгляды были на любовь, на семью, на брак. Когда им на лекции про это рассказываешь, они слушают. Волохов говорил: «нужна любовь на срок». А Вера считала: нет, она должна быть навсегда. Это им интересно. Но когда они читают самостоятельно, то это игнорируют. Выработался особый вид чтения: глупистика. Искусство не обращать внимания на главное.

РЖ: Может, нужно урезать количество произведений, которые их заставляют прочитать? Это же нереальные списки?

В.Л.: Конечно! Программа должна быть выполнимой. Если в вузе человеку нужно за семестр прочитать все романы Гончарова, Тургенева, Достоевского, всего Салтыкова-Щедрина – бесполезно что-то с него спрашивать. И в школе – то же самое. И, тем не менее, я настаиваю на том, что даже несовершенное преподавание литературы в школе все-таки приносит больше пользы, чем полное ее отсутствие.

Был ли Теркин героем своего времени

РЖ: Получается: литература исчезла из школы потому, что нет обязательного ЕГЭ по этому предмету. Но мы же считаем, что ЕГЭ по литературе в принципе невозможен.

В.Л.: Под давлением критики ЕГЭ сильно изменился. Отошли от примитивных тестов с выбором ответа. Там есть маленькое сочинение. Оно разбивает в прах всю затею с ЕГЭ. Ведь его оценить объективно – невозможно.

РЖ: Но и свобода творчества тут невозможна. У проверяющих есть четкие (достаточно дурацкие) критерии оценки мини-сочинения.

В.Л.: Ну, да. К тому же в самих вопросах – масса ошибок. Их составляют люди малограмотные. Про жанр стихотворения Пушкина «Поэту» школьникам нужно написать, что это - послание (потому что – «поэту»). На самом деле это – сонет. Часто задают вопросы, на которые никто ответить не может. Например: можно ли считать название повести «Матренин двор» символичным? Что имеется в виду? Или: можно ли считать Василия Теркина героем своего времени? Или: почему Плюшкин – единственный из всех персонажей-помещиков имеет предысторию? Вообще-то Плюшкин действительно отличается от всех персонажей-помещиков именно тем, что у него есть предыстория. На основании этого некоторые считают его самым живым из всех героев. Но составители ЕГЭ слышали звон, но не знают, где он.

Вообще-то я считаю, что по литературе нужен обычный экзамен. Он ведь и был «единым»: проверял то, что все школьники страны должны были узнать.

100 книг от Путина

РЖ: Как вы относитесь к идее Владимира Путина выбрать 100 книг, которые должен прочитать выпускник школы? Он говорит: «Гражданская задача образования, системы просвещения – дать каждому тот абсолютно обязательный объем гуманитарного знания, который составляет основу самоидентичности народа. И в первую очередь речь должна идти о повышении в образовательном процессе роли таких предметов, как русский язык, русская литература, отечественная история…»

В.Л.: К идее-то я хорошо отношусь. Только она полностью противоречит реальной политике, которую проводит власть в отношении школы и образования. Это или популизм, или попытка как-то исправить то, что они натворили.

На самом деле, отношение к литературе у наших государственных деятелей весьма снисходительное. Есть высказывание Президента Медведева про «Войну и мир». Он сказал: да, книга, конечно, хорошая, но большая. Подобное высказывание я встречал в одном сочинении, когда школьник написал: у Пушкина хоть маленькие, но трагедии.

Но есть и другое высказывание – автора той самой, «хорошей, но большой» книги. Она - о культурной дикости, результаты которой могут быть ужасающими: «…я все больше и больше удивляюсь и ужасаюсь тому невежеству и "культурной" дикости, в которую погружено наше общество. Ведь просвещение, образование есть то, чтобы воспользоваться, ассимилировать все то духовное наследство, которое оставили нам предки, - а мы знаем газеты, Золя, Метерлинка, Ибсена, Розанова и т. п. Как хотелось бы помочь хоть сколько-нибудь этому ужасному бедствию, худшему, чем война, потому что на этой дикости, самой ужасной "культурной" и потому самодовольной, вырастают все ужасы, в том числе и война".

В сегодняшней школе процветает эта самая «культурная дикость». Раньше там спорили: прав Печорин или неправ. Это наивно, но это ведь приобщало школьника к каким-то общечеловеческим проблемам. Они хотя бы знали: Печорин - эгоист, и это – плохо. А теперь-то и этого нет. В душе у школьника теперь нет того места, куда бы он мог поместить что-нибудь духовное. Это не считается ни важным, ни нужным. Нам раньше говорили: человек должен читать книги, он должен быть развитым, культурным. А поскольку сейчас об этом в школе не говорят, то молодой человек и не может воспринять. Во многом поэтому молодые люди попадают в тоталитарные секты, поэтому столько самоубийств. Это от вакуума духовного. Но природа не терпит вакуума. Если в ребенка ничего не вложила школа, значит, вложит секта. Из этих дикарей можно сделать каких угодно террористов. Любая проповедь, любая идеология для них неотразима. Потому что у человека есть метафизическая потребность понимания себя в этом мире.

Дети остаются один на один со своими проблемами. Им кажется, что об этом никто не говорил и не думал. А то, что пишут Толстой или Достоевский – это что-то заумное и к ним не имеющее отношения. Надо разрушить этот предрассудок и дать им понять, продемонстрировать: то, что говорили эти люди, имеет к ним самое прямое отношение. Там – ответы на многие вопросы, которые их волнуют.