РУССКИЕ: В ЧЕМ НАШИ ОТЛИЧИЯ И В ЧЕМ СХОДСТВО С ЛЮДЬМИ ЗАПАДА

Мы, русские, все еще считаем, что мы единственный в мире праведный народ, живущий в полном соответствии с православной этикой, центральное место в которой занимает признание всеобщей греховности и необходимости смирения и покаяния. На Западе так о нас не думают. Там одна за другой выходят все новые и новые книги о современной России и о нас. Что-то из этих новинок мы не переводим на русский язык и не издаем по причине явной предвзятости их авторов. Что-то издаем. Одна из таких книг - работа Дениэла Ранкура-Лаферьера «Россия и русские глазами американского психоаналитика».
Если отбросить в сторону порядком набившие оскомину обвинения русских чуть ли не во врожденном антисемитизме, из этой книги можно почерпнуть немало интересного о нас, современных русских людях. Так, автор считает, что «этнические русские составляют группу, имеющую общие иллюзии, одна из которых – сама Россия». (Вдумайтесь, читатель, в это «открытие» американского ученого: Россия для русских, уже не страна, а – иллюзия.) «На некотором уровне она не доступна чувствам, - уточняет свою мысль Ранкур-Лаферьер, - если только не поверить, что сама земля в пределах границ России и есть Россия, или что находящаяся перед глазами береза – это Россия, или что трехцветный бело-красно-голубой флаг – Россия». Это не более, чем «мишени», говорит автор.
По своему трепетному отношению к «мишеням» русские ничем не отличаются от американцев: «Говорить о значимости этих “мишеней” правомерно только в отношении групп людей, в противном случае мы будет иметь дело лишь с патологией отдельной личности. Человек, склонный к беседе с фонарным столбом, считается душевнобольным. Однако американец, поднимающий руку, чтобы принести клятву верности куску материи с изображенными на них звездами, или русский, встающий на колени, чтобы поцеловать землю, считаются абсолютно нормальными».
Впрочем, на этом сходство русских с американцами заканчивается. Ранкур-Лаферьер цитирует Федора Тютчева о России, которую умом не понять и аршином общим не измерить, и противопоставляет им вирши современного поэта Игоря Губермана, в которых, как ему представляется, выражено стремление рационально объяснить феномен «иллюзии» России:

                                      Давно пора, ебена мать,
                                      Умом Россию понимать.

«Возможно, - пишет автор, - эта пародия на Тютчева излишне экспрессивна и категорична. Возможно также, что данный образчик фольклора показывает, что понимание России “умом” неизбежно вывело бы на первый план концепцию материнства (“ебена мать”). И здесь можно многое добавить. Во всяком случае, даже человек, случайно оказавшийся в стране националистов, например Солженицын или Шафаревич, не согласятся с Тютчевым и станут ратовать за рациональный подход к пониманию России».
Отличительная черта русских, по мнению американского психоаналитика, – стыд, но стыд особого свойства. Цитирую: «Когда на смену ленинским идеям “интернационализма” и объединения с западным пролетариатом пришла сталинская политика “социализма в одной отдельно взятой стране”, политическая элита СССР вновь поставила перед собой традиционную, националистическую по сути цель “догнать и перегнать” Запад. Как всем хорошо известно, Запад перегнать не удалось. И в постсоветский период Россия опять чувствует себя “не совсем уютно”... Стыд – главная эмоция, испытываемая гражданами современной России. России не только не удалось догнать Запад – она сейчас еще больше отстала от него в социально-экономическом развитии. В стране появилась массовая нищета, наблюдается стремительный рост заболеваемости туберкулезом и СПИДом, медицинское обслуживание находится на примитивном уровне – исключая медицину для богатых, - смертность значительно выросла, продолжительность жизни сократилась и продолжает сокращаться, правительство и частный бизнес коррумпированы, окружающая среда серьезно пострадала в советский период индустриализации и милитаризации и т.д. Обо всем этом хорошо знают и в России, и за рубежом. Также всем известно об участии русских в нарушении прав человека (включая ГУЛАГ и сталинские “чистки”), и это тоже заставляет современных русских испытывать стыд».
То, что русские «главные виновники» всего дурного, что происходило в Советском Союзе (включая ГУЛАГ и сталинские «чистки»), - мотив не новый. Новое в «психоанализе» России и русских другое, а именно. По мнению Ранкура-Лаферьера, русские не просто больная нация (с чем лично я согласен), а неизлечимо больная нация. Автор обнаружил у нас целый «букет» заболеваний. Здесь и нарциссизм («Этнический русский может пересечь одиннадцать временных зон от границы с Беларусью до Тихого океана и тем не менее остаться на Родине. Ни татарин, ни приволжский немец, ни чеченец не могут похвастаться тем же. Поистине, такое различие не может не иметь следствий нарциссического характера)». Мы, продолжает анатомировать нас Ранкур-Лаферьер, мазохисты («Со времен Ивана Грозного русские демонстрировали мазохистскую склонность подчиняться властной “железной руке”»). Мы садисты («Внешний садизм прикрывает или дополняет глубинный мазохизм»). Мы параноики («Паранойя и мазохизм неотделимы друг от друга»). Что касается «русской души», то в ней не разберется ни один психоаналитик, а потому будет лучше, если она навсегда останется тайной для всех, включая русских («Русская душа является загадкой, поскольку это подмененная или находящаяся не в том месте душа. Строго говоря, у самой России не может быть души. А если она и есть, значит, она откуда-то появилась. Но попытка ответить на вопрос: “Откуда она взялась?” – поднимает проблему мазохизма, весьма неприятную, даже пугающую. Может быть, не стоит задаваться такими вопросами? Пусть русская душа так и останется загадкой. Тайна лучше анализа». (Замечу в скобках – загадкой и тайной для западных исследователей; для нас русская душа не такая уж и тайна; советский писатель Василий Семенович Гроссман, например, назвал русскую душу «тысячелетней рабой».)
Сравнивая современный русский бизнес с бизнесом западным, Ранкур-Лаферьер пишет: «Надо признать, что настоящий западный бизнес эффективнее всего работает в условиях капиталистической инфраструктуры, вроде той, что сложилась в развитых странах: стабильный курс валюты, надежные банки, государственное регулирование и т.д. К этому следует добавить наличие рабочей этики, нелюбовь ко взяткам и коррупции и определенное доверие к правительству. Однако в постосоветской России капиталистическая инфраструктура практически отсутствует, рабочая этика проявляется нечасто, а коррупция повсеместна. Неудивительно, что экономика России оказалась в кризисе после распада Советского Союза. Проблема, с точки зрения традиционного русского мазохизма, усугубляется еще и тем, что совершенно не мазохистски настроенные бюрократы, олигархи и отъявленные бандиты слишком хорошо знают, как им действовать ради своей выгоды в хаотической экономической ситуации». Потому бизнес по-русски, заключает Ранкур-Лаферьер, это «спереть ящик водки, продать его, а на вырученные деньги напиться».
Словом, куда ни кинь, всюду клин. И потому нам не следует пренебрегать таким нежелательным для каждого русского развитием событий, как возможный самопроизвольный развал России, о чем говорят многие западные аналитики, и исчезновением русских как нации. Подобный горький сценарий развития событий не исключил и английский публицист русского происхождения Павел (Пол) Хлебников, застреленный в Москве летом 2004 г. (убийц до сих пор не нашли, да и, судя по всему, не найдут). Свою книгу «Крестный отец Кремля Борис Березовский, или История разграбления России» он закончил словами: «В прошлом крупнейшие национальные бедствия – нашествие татаро-монголов, период Смуты, Гражданская война и коллективизация, нацистская оккупация – удавалось преодолеть, потому что страна располагала гигантскими человеческими ресурсами. У страны была мощная и растущая демографическая база и здоровая народная культура, что передавалось из поколения в поколение. Кроме того, на выручку России приходили миллионы скромных героев, помогавших выстоять новому поколению. Но сегодня все иначе. Демографическое будущее представляется туманным. Народ полностью деморализован. Можно сказать, что россияне совершают коллективное самоубийство. Где те богатыри и святые, которые спасут Святую Русь? Конечно, они все еще есть, но они гибнут в безвестности, борясь с непреодолимыми препятствиями. Возможно, России уже не подняться. Ни одной стране, ни одной, пусть даже великой, цивилизации не дано жить вечно. Без сомнения, Россия, как географическое единство, будет существовать еще долго. Константинополь существует по сей день – как место на карте, которое называется Стамбул, - но великая и славная Византийская империя живет только в музеях и учебниках истории. Точно так же и существование России – как народа и культуры – вопрос очень сложный».
Исчезнут Россия и русские, по-видимому, не сразу и не вдруг. Нам, скорей всего, еще предстоит пройти стадию «дешевого рабочего придатка» к своим огромным природным богатствам. Бывший премьер-министр Великобритании Джон Мейджор заявил: «Задача России – быть кладовой ресурсов, необходимых развитым странам, а для их сохранения и использования России достаточно и 50 миллионов населения». Еще дальше в вопросе использования русских в качестве дешевой рабочей силы, обслуживающей интересы Запада, пошла предшественница Мейджора на посту премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер: «Россиян следует сократить до 15 миллионов человек, обслуживающих скважины и рудники».
Яснее не скажешь. Собственно, ни на какую иную судьбу мы и не были вправе рассчитывать. И главная причина этому состоит, как мне представляется, в нашем нетерпимом отношении (чтобы не сказать - враждебном, чему каждый может привести десятки примеров) прежде всего к русским. Нетерпимость эта заложена в нас генетически.

Вспомним: наши пращуры до образования государства жили родами. «При столкновения между родами, - пишет историк С. Соловьев, - при общих делах решителями всех споров долженствовали быть старшины родов. Но могли ли они решать споры беспристрастно? Каждый старшина был представителем своего рода, блюстителем его выгод; при враждебных столкновениях между членами родов каждый старшина обязан был не выдавать своего родича; кто будет посредником в распре между ними?.. Роды, столкнувшиеся на одном месте и по тому самому стремившиеся к определению отношений между собою, должны были искать силу, которая внесла бы к ним мир, наряд*, должны были искать правительство, которое было бы чуждо родовых отношений, посредника в спорах беспристрастного, одним словом, третьего судью, а таким мог быть только князь из чужого рода».
Попытки отыскать корни "третьего судьи" в «Повести временных лет», к которой приложили руку не только Нестор, но и игумен Сильвестр, а следом за ним сын Владимира Мономаха Мстислав, - ничего не дают. Первые сведения о контактах, установившихся между нашими предками и варягами, относятся к 859 году и изложены в следующей редакции: «Имаху дань варяги, приходяще из замория на Чуди и на Словенех и на Мери и на Веси и на Кривичах». Из этого сообщения если что и можно понять, так это только то, что варяги либо насильно принудили наших предков и соседние с ними племена платить им дань, либо что наши предки и их соседи добровольно выплачивали варягам дань в качестве компенсации за поддержание между ними «наряда», суть – порядка. Затем между нашими предками и их соседями, с одной стороны, и варягами с другой произошел конфликт, о котором нам ничего не известно. Можно лишь предположить, что варяги либо плохо справлялись со своими обязанностями «нарядников», либо потребовали за свои посреднические услуги непомерно высокую плату. Во всяком случае, новгородский летописный свод, составленный в 1050 году посадником Остромиром и известный как «Остромирова летопись», глухо сообщает об изгнании варягов за море за то, что те «насилье деявших». Об этом же говорит, не вдаваясь в детали конфликта, и «Повесть временных лет»: «В лето 862. Изгънаша варягы за море и не даша им дани и почаша сами собе владети…» Заартачились, другими словами, наши предки, решили восстановить у себя прежнее самоуправление («почаша сами собе владети»).
Попытка вернуться к самоуправлению окончилась неудачей. В той же «Остромировой летописи» читаем: «Словене свою волость имяху. И поставиша град и нарекоша Новъгород и посадиша старейшину Гостосмысла. А Кривичи – свою, а Меря – свою, а Чюдь – свою [волость]. И въсташа сами на ся воевать и бысть межю ими рать велика и усобица и въсташа град на град и не бе в них правды. И реша к соби: “Поищем собе кънязя, иже бы володел нами и рядил по праву”. И идоша за море к Варягом, к Руси и реша: “Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нету. Да поидите къняжить и володети нами”.
Может показаться странным, что государство еще только складывалось, а наши предки уже не только в полной мере усвоили, что такое насилие, но и очень хорошо поняли, что такое страх, возникающий под воздействием этого насилия. Анализируя положение, сложившееся в среде наших предков еще до начала монголо-татарского, митрополит Макарий, в миру Михаил Петрович Булгаков, академик Петербургской Академии наук и автор 12-томной «Истории русской церкви», писал: «Князья, бояре и другие лица, которых посылал великий князь своими наместниками в разные города и области, получали их не для управления только, но и для собственного “кормления”. Потому не столько заботились о том, чтобы творить суд и правду людям, сколько о том, чтобы от них нажиться… Дьяки, тиуны и многие другие мелкие чины, окружавшие наместников и бывшие исполнителями их распоряжений, в свою очередь, преследовали ту же цель собственного кормления; каждый заботился, как бы побольше себе приобресть, и горе было поселянам, когда в их села и деревни наезжали с своими требованиями эти представители власти! Суд был грозен и страшен: при производстве его допущены были законом правеж и пытки, а по окончании - разные виды смертной казни… И эта грозность суда еще более способствовала взяточничеству, которое и без того не знало меры».
К этим горестным словам одного из совестливейших людей России нечего добавить.

Итак, первая наше отличие состоит в неумении найти общий язык с русскими же. Вторая - в готовности подчиниться пришлой власти, которая наживается на нас и над нами же глумится. Третье отличие - в  признании за этой властью высшего судьи, которая вправе помиловать нас, но вправе и казнить. 

Отличия эти с течением времени настолько укоренились в наших предках, что стали неотъемлемой чертой русского характера, а с принятием христианства разделили людей на три слоя: правящая верхушка (власть), средний слой, тяготеющий к власти, и нижний, обязанный во всем беспрекословно подчиняться двум верхним слоям.
Писатель и культуролог, специалист в области византийской литературы Сергей Аверинцев писал: "Для русских антиномии, заключенные во власти над людьми, в самом феномене власти, оставались из века в век... не столько задачей для рассудка, сколько мучением для совести. Наша опасность заключена в вековой привычке перекладывать чуждое бремя власти на другого, отступаться от него, уходить в ложную невинность безответственности".
А вот что писал о наших предках посол Англии в России в 1588 - 1589 гг. Джайлс Флетчер: "Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и других начальников, они так же бесчестно поступают друг с другом, особенно со своими подчиненными и низшими, так что самый низкий и убогий крестьянин.., унижающийся и ползающий перед дворянином, как собака, и облизывающий пыль у сапог его, делается несносным тираном, как скоро получает над кем-нибудь верх". И далее: "Чрезвычайные притеснения, которым подвержены бедные простолюдина, лишают их вовсе бодрости заниматься своими промыслами, ибо чем кто из них зажиточнее, тем в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и жизни".
Словом, как писал спустя три столетия Некрасов, -

                                                                        Люди холопского звания
                                                                        Сущие псы иногда:
                                                                        Чем тяжелей наказание,
                                                                        Тем им милей господа.

Сегодня мы ставим себе в заслугу то, что за 20 с лишним лет существования новой России, когда наши соотечественники получили возможность свободно перемещаться по миру, мы ничем от людей Запада не отличаемся. Надо ли гордиться тем, что современные русские люди стали неким усредненным образом человека Запада? Послушаем, что говорит по этому поводу такой знаток человеческой души, основатель неофрейдизма, философ и социолог Эрих Фромм, фрагменты из книги которого "Иметь или быть?" я привожу в виде несостоявшейся беседы с автором:
- Господин Фромм, вы и сегодня остаетесь одним из авторитетных ученых в мире, а ваша психологическая концепция потеснила другие теории, включая классический фрейдизм. Если Зигмунд Фрейд ставил во главу угла учение о либидо и сублимации, то вы перенесли центр тяжести с внутренних психических процессов на межличностные отношения. Если фрейдизм рассматривает культурные, социальные и политические явления как следствие психосексуальной энергии и трансформации бессознательных биологических процессов, то ваша теория ставит на первое место социальную структуру общества, которая воздействует на психику индивида и формирует ее. Если, наконец, для Фрейда природа становится Богом, творящим человека, то для вас человеческое в человеке начинается там, где природа заканчивается и ее место занимает разум. Не кажется ли вам, что такая абсолютизация разума превращает нас, по вашим собственным словам, в «чужаков в этом мире», а поскольку никакой иной среды обитания, кроме «этого мира», нам не дано, окружающий мир – я снова цитирую вас – «порождает в нас чувство одиночества и страха»?
Эрих ФРОММ. Великие Обещания Безграничного Прогресса – предчувствия господства над природой, материального изобилия, наибольшего счастья для наибольшего числа людей и неограниченной личной свободы – питали надежды и веру поколений с самого начала индустриального века. Конечно, наша цивилизация началась, когда человечество научилось активно управлять природой, но до наступления индустриального века это управление оставалось ограниченным. С началом промышленного прогресса, замены энергии животного и человека механической, а затем ядерной энергией до замены человеческого разума электронной машиной мы чувствовали, что находимся на пути к неограниченному производству и, следовательно, к неограниченному потреблению; что техника сделала нас всемогущими, а наука – всезнающими. Мы были на пути к тому, чтобы стать богами, высшими существами, способными создать второй мир, используя мир природы лишь в качестве строительного материала для своего нового творения.
Мужчины и все в большей и большей степени женщины испытывали новое чувство свободы; они стали хозяевами собственной жизни: цепи феодализма были разбиты и, свободный от всех оков, человек мог делать то, что хотел. Или думал, что мог. И хотя это было справедливо лишь для высших и средних классов, их успех мог вселить в остальных веру в то, что при сохранении таких же темпов индустриализации эта новая свобода в конце концов распространится на всех членов общества. Социализм и коммунизм очень скоро превратились из движения, целью которого было построение нового общества и формирования нового человека, в движение, идеалом которого стал буржуазный образ жизни для всех, а всеобщим эталоном мужчин и женщин будущего сделался буржуа. Предполагалось, что богатство и комфорт в итоге принесут всем безграничное счастье. Триединство неограниченного производства, абсолютной свободы и безбрежного счастья составило ядро новой религии – Прогресса, и новый Земной Град Прогресса должен был заменить Град Божий. Нет ничего удивительного в том, что эта новая религия дала ее приверженцам жизненную силу, энергию и надежду.
Нужно наглядно представить себе всю грандиозность Больших Надежд, поразительные материальные и духовные достижения индустриального века, чтобы понять, какую травму наносит людям в наши дни сознание того, что эти Большие Надежды не оправдались. Ибо индустриальный век действительно не сумел выполнить свои Великие Обещания и все большее число людей начинает осознавать, что:
- неограниченное удовлетворение всех желаний не способствует благоденствию, оно не может быть путем к счастью или даже получению максимума удовольствия;
- мечте о том, чтобы быть независимыми хозяевами собственных жизней, пришел конец, когда мы начали сознавать, что стали винтиками бюрократической машины и нашими мыслями, чувствами и вкусами манипулируют правительство, индустрия и находящиеся под их контролем средства массовой информации;
- экономический прогресс коснулся лишь ограниченного числа богатых наций, пропасть между богатыми и бедными нациями все более и более увеличивается;
- сам технический прогресс создал опасность для окружающей среды и угрозу ядерной войны, каждая из которых в отдельности – или обе вместе – способны уничтожить всю цивилизацию и, возможно, вообще жизнь на Земле.
- Вы говорите о кризисе надежд, связанных с развитием цивилизации. Между тем любая цивилизация сводится к удовлетворению биологических потребностей людей, не затрагивая – или затрагивая в ничтожно малой степени – их духовные потребности. Уже по одному поэтому любая цивилизация обманчива и противоречива: она обещает человеку максимум благ, но не дает и малой толики того, что действительно делает человека человеком. И все же: разве даже в этом обманчивом мире человек не может быть счастлив?
Э. Ф. Даже если оставить в стороне присущие индустриализму экономические противоречия, крах Больших Надежд предопределен самой индустриальной системой, двумя ее основными психологическими посылками: 1) что целью жизни является счастье, то есть максимальное наслаждение, определяемое как удовлетворение любого желания или субъективной потребности личности (радикальный гедонизм); и 2) что эгоизм, себялюбие и алчность – которые с необходимостью порождает данная система, чтобы нормально функционировать, - ведут к гармонии и миру.
Хорошо известно, что в истории человечества богатые следовали в своей жизни принципам радикального гедонизма. Обладатели неограниченных средств – аристократы Древнего Рима, крупных итальянских городов эпохи Возрождения, а также Англия и Франция XVIII и XIX веков, пытались найти смысл жизни в безграничном наслаждении. Но хотя максимальное наслаждение в смысле радикального гедонизма и было целью жизни определенных групп людей в определенное время, оно никогда не выдвигалось в качестве теории благоденствия никем из великих Учителей жизни в Древнем Китае, Индии, на Ближнем Востоке и в Европе.
Теоретический анализ показывает, что радикальный гедонизм не может привести к счастью, а также почему он не может этого сделать, принимая во внимание человеческую природу. Но и без теоретического анализа наблюдаемые факты со всей очевидностью свидетельствуют о том, что наш способ «поисков счастья» не приводит к благоденствию. Мы представляем собой общество заведомо несчастных людей: одиноких, снедаемых тревогой и унынием, способных только к разрушению и постоянно ощущающих свою зависимость – людей, которые радуются, если им удалось как-то убить время, которое они так усиленно стремятся экономить.
Наше время – время величайшего социального эксперимента, который когда-либо был осуществлен, чтобы решить вопрос, может ли достижение наслаждения (как пассивный аффект в противоположность активному – благоденствию и радости) быть удовлетворительным ответом на проблему человеческого существования. Впервые в истории удовлетворение потребности в наслаждении не только не является привилегией меньшинства, но стало доступным для более чем половины населения. В индустриальных странах этот эксперимент уже дал отрицательный ответ на поставленный вопрос.
Вторая психологическая посылка индустриального века, а именно что индивидуальные эгоистические устремления ведут к миру и гармонии, а также росту благосостояния каждого, столь же ошибочна с теоретической точки зрения, и ее несостоятельность опять-таки подтверждают наблюдаемые факты... Если я эгоист, то это проявляется не только в моем поведении, но и в моем характере. Быть эгоистом – значит, что я хочу всего для себя; что мне доставляет удовольствие владеть самому, а не делиться с другими; что я должен стать жадным, потому что, если моей целью является обладание, то я тем больше значу, чем больше имею; что я должен испытывать антагонизм по отношению ко всем другим людям: к своим покупателям, которых хочу обмануть, к своим конкурентам, которых хочу разорить, к своим рабочим, которых хочу эксплуатировать. Я никогда не могу быть удовлетворенным, так как моим желаниям нет конца; я должен завидовать тем, кто имеет больше, и бояться тех, кто имеет меньше. Но я вынужден подавлять эти чувства, чтобы изображать из себя (перед другими, как и перед самим собой) улыбающееся, разумное, искреннее и доброе человеческое существо, каким старается казаться каждый.
Жажда обладания неизбежно ведет к нескончаемой классовой войне. Утверждение коммунистов, что, уничтожив классы, их система положит конец классовой борьбе, является фикцией, ибо их система зиждется на принципе неограниченного потребления как цели жизни. Поскольку все хотят иметь больше, неизбежно образование классов, неизбежна классовая борьба, а в глобальном масштабе – война между народами. Алчность и мир исключают друг друга.
- Вы говорите об обществе, построенном на принципе потребления, и критикуете в этой связи и капитализм, и коммунизм, не видя между двумя этими системами разницы. Это довольно странно, учитывая ту ненависть, которую испытывали к коммунизму США по меньшей мере 50 лет, прошедших со времени окончания Второй мировой войны, да и ненависть к коммунизму нынешних российских властей, взявших себе в качестве образца для подражания образ жизни, сложившийся в США. Хочу обратить ваше внимание на то, что в мире во все времена и при любом общественном строе находились и находятся люди, руководствующиеся в своей жизни не одними лишь шкурными интересами.
Э. Ф. Необходимость глубокого изменения человека предстает не только как этическое или религиозное требование, не только как психологическая потребность, обусловленная патогенной природой существующего ныне социального характера, но и как обязательное условие физического выживания рода человеческого. Праведная жизнь уже не рассматривается как исполнение морального или религиозного требования. Впервые в истории физическое выживание человеческого рода зависит от радикального изменения человеческого сердца. Однако изменение сердца человека возможно лишь при условии таких коренных социально-экономических преобразований, которые дадут ему шанс измениться, а также необходимые для этого мужество и дальновидность.
- Стало быть, вы все-таки ставите радикальное изменение человеческого сердца в зависимость от коренных социально-экономических преобразований? Но каких именно, если, по-вашему, и капитализм, и коммунизм одинаково плохи, поскольку ориентированы на потребление как на основную цель жизни? Никаких иных форм общественного устройства человечество пока что не выработало, и потому ваше требование коренных социально-экономических преобразований выглядит, извините, как «мысль, растекшаяся по древу».
Э. Ф. Я имею в виду мнение, согласно которому мы в настоящее время не располагаем никакими альтернативными моделями корпоративного капитализма, социал-демократического или советского социализма или технократического «фашизма с улыбающимся лицом». Популярность этого мнения в большой мере объясняется тем фактом, что число попыток, предпринимавшихся с целью исследования осуществимости совершенно новых моделей общества и проведения экспериментов с ними, весьма невелико. В самом деле, пока проблемы социальной реконструкции не станут, хотя бы отчасти, предметом столь же глубокого интереса со стороны лучших умов современности, какой ныне вызывают наука и техника, одного воображения будет недостаточно, чтобы представить себе какие-либо новые и реалистические альтернативы.
- Лично у вас есть такие альтернативы? Ведь нельзя же, в самом деле, считать альтернативой ваше противопоставление «или обладание, или бытие». Насколько мне известно, именно это ваше жесткое противопоставление одного другому помешало вам добиться успеха в деле «перевоспитания американской нации», которое стало для вас делом всей вашей жизни. Не будет оно иметь успеха и в современной России, с обожанием глядящей в затылок Западу, хотя именно в нашей стране нашелся один-единственный человек – математик Григорий Перельман, который сделал выбор в пользу бытия, отказавшись от обладания в миллион долларов за решение гипотезы Пуанкаре. Поступок этого незаурядного человека, живущего в крайне стесненных материальных условиях, привел не одного меня в восторг своим поступком, но какими бы ни были поступки гордых одиночек, они не способны изменить массы, не способны изменить общества, которым навязаны совсем иные, шкурные интересы.
Э. Ф. Альтернатива «обладание или бытие» противоречит здравому смыслу. Обладание представляется нормальной функцией нашей жизни: чтобы жить, мы должны обладать вещами. Более того, мы должны обладать вещами, чтобы получать от них удовольствие. Да и как может возникнуть такая альтернатива в обществе, высшей целью которого является иметь – и иметь как можно больше – и в котором один человек может сказать о другом: «Он стоит миллион долларов»? При таком положении вещей, напротив, кажется, что сущность бытия заключается именно в обладании, что человек – ничто, если он ничего не имеет.
И все же великие Учители жизни отводили альтернативе «обладание или бытие» центральное место в своих системах. Как учит Будда, для того, чтобы достичь наивысшей ступени человеческого развития, мы не должны стремиться обладать имуществом. Иисус учит: «Ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее. Ибо что пользы человеку приобресть весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?» (Лук. 9:24-25). По Марксу, роскошь – такой же порок, как и нищета; цель человека быть многим, а не обладать многим…
- Извините, я перебью вас. То вы ругаете коммунизм и коммунистов, а то ссылаетесь на авторитет Маркса. Это напоминает мне «поддержку-неприятие» коммунизма, заявленную в свое время вашим учителем Фрейдом. «В своем осуществлении в русском большевизме, - писал он, - теоретический марксизм нашел энергию, законченность и исключительность мировоззрения, но одновременно и зловещее подобие тому, против чего он борется. Будучи первоначально сам частью науки, опираясь в своем осуществлении на науку и технику, он создал, однако, запрет на мышление, который так же неумолим, как в свое время в религии. Критические исследования марксистской теории запрещены, сомнения в ее правильности карается так же, как когда-то еретичество каралось католической церковью. Произведения Маркса как источник откровения заняли место Библии и Корана, хотя они не менее свободны от противоречий и темных мест, чем эти более древние священные книги». По-моему, тут мы сталкиваемся с явным недоразумением. Христос не может нести ответственности за преступления, совершенные от Его имени инквизиторами против народов Европы. Точно так же Маркс не должен отвечать за преступления, совершенные советскими коммунистическими вождями против своего народа.
Э. Ф. Я говорю здесь об истинном Марксе – радикальном гуманисте, а не о той вульгарной фальшивой фигуре, которую сделали из него советские коммунисты.
Долгие годы различие между бытием и обладанием глубоко интересовало меня, и я пытался найти его эмпирическое подтверждение в конкретном исследовании индивидов и групп с помощью психоаналитического метода. Полученные результаты привели меня к выводу, что различие между бытием и обладанием, так же как и различие между любовью к жизни и любовью к смерти, представляет собой коренную проблему человеческого существования; эмпирические антропологические и психоаналитические данные свидетельствуют о том, что обладание и бытие являются двумя основными способами существования человека, преобладание одного из которых определяет различия в индивидуальных характерах людей и типах социального характера.
- Вы затронули излюбленную тему нынешних российских политиков и идеологов: обладание – суть собственность – величайшее достижение западной цивилизации, тогда как бытие – суть стремление к совершенствованию и самосовершенствованию человека – обман советских идеологов и удел отсталых восточных народов.
Э. Ф. Различие между бытием и обладанием не сводится к различию между Востоком и Западом. Это различие касается типов общества – одно ориентировано на человека, другое – на вещи. Ориентация на обладание – характерная особенность западного индустриального общества, в котором главный смысл жизни состоит в погоне за деньгами, славой и властью. Дело не в том, что (как полагал Юнг) западный человек не может до конца постичь философские системы Востока, например, дзен-буддизма, а в том, что современный человек не может понять дух общества, которое не ориентировано на собственность и алчность.
- Можно ли применить понятия обладание и бытие к власти? Для нас, русских, обожествляющих свою власть как никакая другая нация в мире, почитающих ее способной разом осчастливить всех и решить за нас все наши проблемы, вопрос этот представляет отнюдь не академический, а самый что ни на есть практический, я бы даже сказал - житейский интерес.
Э. Ф. Наиболее важный момент выражается здесь в различии между «обладать властью» и «быть властью». Почти всем нам приходится, по крайней мере на каком-то этапе жизни, употребить власть. Воспитывая детей, люди – хотят они того или нет – осуществляют власть, чтобы защитить своих детей от грозящих им опасностей и дать им какие-то советы по поводу того, как следует вести себя в различных ситуациях. В патриархальном обществе женщина также является для большинства мужчин объектом власти. Большинство членов бюрократического, иерархически организованного общества, наподобие нашего, осуществляют власть, исключение составляют только люди самого низкого социального уровня, которые служат лишь объектом власти.
Наше понимание в соответствии с тем или иным способом существования зависит от осознания нами того, что слово «власть» - достаточно широкий термин и имеет два совершенно различных значения: власть может быть либо «рациональной», либо «иррациональной». Рациональная власть основана на компетентности; такая власть способствует росту человека, который на нее опирается. Иррациональная власть зиждется на силе и служит для эксплуатации того, кто ей подчиняется.
В самых примитивных обществах, где основным источником существования является охота или собирательство, власть осуществляет лицо, которое по всеобщему признанию является компетентным для выполнения этой задачи. То, какими качествами должен обладать этот человек, в большей степени зависит от конкретных обстоятельств; как правило, эти качества включают жизненный опыт, мудрость, великодушие, мастерство, «внешность», храбрость. Во многих таких племенах не существует постоянной власти; власть устанавливается тогда, когда возникает необходимость в ней. Или же имеются различные представители власти для осуществления ее в различных сферах: ведения войн, отправления религии, решения споров. Когда исчезают или ослабевают качества, на которые опирается данная власть, перестает существовать и сама власть.
Власть по принципу бытия основывается не только на том, что какой-то индивид компетентен выполнять определенные социальные функции, но в равной мере и на самой сущности личности, достигшей высокой ступени развития и интеграции. Такие личности «излучают» власть, и им не нужно приказывать, угрожать и подкупать. Это высокоразвитые индивиды, самый облик которых – гораздо больше, чем их слова и дела, - говорит о том, чем может стать человек. Именно такими были великие Учители человечества; подобных индивидов, хотя и достигших не столь высокой ступени совершенства, можно найти на всех уровнях образования и среди представителей самых разных культур. (Все это имеет прямое отношение к проблеме воспитания. Если бы родители сами были более развитыми и последовательными людьми, то вряд ли существовала бы противоположность авторитарного и демократического подходов к воспитанию. Нуждаясь в авторитете, осуществляющем свою власть по принципу бытия, ребенок реагирует на него с величайшей готовностью; с другой стороны, он восстает против давления или пренебрежительного отношения со стороны людей, чье собственное поведение свидетельствует о том, что сами они в свое время не утруждали себя усилиями, которых требуют теперь от подрастающего ребенка.)
С образованием иерархически организованных обществ, гораздо более крупных и сложных, чем общества, где люди заняты охотой и собирательством, власть, основанная на компетентности, уступает место власти, основанной на общественном статусе. Это не означает, что существующая власть обязательно некомпетентна; это значит, что компетентность не является неотъемлемым элементом власти. Будь то власть монарха, компетентность которого определяется качествами, обусловленными случайным сочетанием генов, или бессовестного преступника, которому удается придти к власти с помощью убийства или предательства, или, как это часто бывает в современных демократических обществах, власть людей, обязанных своим избранием фотогеничной внешности или той сумме денег, которую они в состоянии вложить в предвыборную кампанию, - во всех этих случаях между компетентностью и властью может не быть почти никакой связи.
Однако серьезные проблемы имеют место даже тогда, когда власть устанавливается на основе компетентности: руководитель может оказаться компетентным в одной области и некомпетентным в другой – например, государственный деятель может обладать качествами, необходимыми для ведения войны, и оказаться несостоятельным в условиях мира; или же руководитель, которого в начале его карьеры отличали честность и мужество, может утратить эти качества, не устояв перед искушением власти. И, наконец, надо принять во внимание, что членам небольшого племени гораздо легче оценить поведение лица, облеченного властью, чем миллионам людей в рамках нашей системы, когда все, что им известно о кандидате, - это его искусственный образ, созданный усилиями специалистов по рекламе и пропаганде.
Каковы бы ни были причины утраты качеств, составляющих компетентность, в большинстве крупных и иерархически организованных обществах происходит процесс отчуждения власти. Первоначальная реальная или мнимая компетентность власти переносится на мундир или титул, ее олицетворяющие. Если облеченное властью лицо носит соответствующий мундир или имеет соответствующий титул, то эти внешние признаки компетентности заменяют действительную компетентность и определяющие ее качества. Король – воспользуемся этим титулом как символом власти такого типа – может быть глупым, порочным, злым человеком, то есть в высшей степени некомпетентным для того, чтобы быть властью; тем не менее он обладает властью. Пока он имеет королевский титул, считается, что он обладает качествами, делающими его компетентным. Даже если король голый, все верят, что на нем роскошные одежды.
То, что люди принимают мундиры или титулы за реальные признаки компетентности, не происходит само собой. Те, кто обладают этими символами власти и извлекают из этого выгоду, должны подавить способность к реалистическому, критическому мышлению у подчиненных им людей и заставить их верить вымыслу. Каждому, кто даст себе труд задуматься над этим, известны махинации пропаганды и методы, с помощью которых подавляются критические суждения; известно, каким покорным и податливым становится разум, усыпленный избитыми фразами, и какими бессловесными делаются люди, теряя независимость, способность верить собственным глазам и полагаться на собственное мнение. Поверив в вымысел, они перестают видеть действительность в ее истинном свете.
- В последнем случае, по-видимому, уместней говорить не столько о власти, сколько о вере во всесилие и всемогущество власти, данных людям во власти от Бога.
Э. Ф. В религиозном, политическом или личном смысле понятие веры может иметь два совершенно различных значения в зависимости от того, используется ли она по принципу обладания или бытия.
В первом случае вера – это обладание неким ответом, не нуждающимся ни в каких реальных доказательствах. Этот ответ состоит из созданных другими людьми формулировок, которые человек приемлет в силу того, что он этим «другим» - как правило, бюрократии – подчиняется.

Этот ответ создает чувство уверенности, основанное на реальной (или только воображаемой) силе бюрократии. Это своеобразный пропуск, позволяющий примкнуть к большой группе людей. Он освобождает человека от тяжелой необходимости самостоятельно мыслить и принимать решения. Имея этот ответ, человек становится одним из beati possidentes, счастливых обладателей истинной веры. Вера по принципу обладания придает уверенность; она претендует на утверждение абсолютно неопровержимого знания, которое представляется правдоподобным, поскольку кажется непоколебимой для тех, кто распространяет и защищает эту веру. В самом деле, разве каждый человек не предпочел бы уверенность, если бы ему для этого нужно было лишь отказаться от своей независимости?
Вера по принципу бытия представляет собой явление совершенно иного рода. Можем ли мы жить без веры? Разве не должен младенец довериться груди своей матери? Разве не должны все мы иметь веру в других людей, в тех, кого мы любим, наконец, в самих себя? Разве можем мы жить без веры в справедливость норм нашей жизни? В самом деле, без веры нами овладевают бессилие, безысходность и страх.
Вера по принципу бытия – это прежде всего не верование в определенные идеи (хотя это также может иметь место), а внутренняя ориентация, установка человека. Правильнее было бы сказать, что человек верит, а не что у него есть вера. Человек может верить самому себе, а религиозный человек может верить в Бога. Бог Ветхого Завета – это прежде всего отрицание идолов, богов, которые человек может иметь. Понятие Бога, хотя, может быть, и созданное по аналогии с каким-нибудь восточным властелином, с самого начала трансцендентно. Бог не должен иметь имени, нельзя делать никаких изображений Бога.
Позднее, с развитием иудаизма и христианства, делается попытка достичь полной деидолизации Бога – или, точнее, попытка бороться с опасностью превращения его в идола с помощью постулирования невозможности каких-либо утверждений о качествах Бога. Такая вера в Бога поддерживается у человека присущим ему внутренним ощущением божественных качеств в самом себе.
Моя вера в самого себя, в другого, в человечество, в нашу способность стать людьми в полном смысле этого слова также предполагает уверенность, однако эта уверенность основана на моем личном опыте, а не на подчинении какому-нибудь авторитету, который диктует мне, во что я должен верить. Это уверенность в истине, которая не может быть доказана с помощью рационально неопровержимых фактов; тем не менее я в этой истине уверен в силу имеющихся у меня собственных субъективных оснований.
Будучи уверен в честности какого-то человека, я тем не менее не могу привести доказательства того, что он останется честным до конца своих дней. Моя уверенность основывается на глубоком знании других людей и своего собственного прошлого опыта любви и честности.
- Вы сказали – любви? Но как часто именно любовь нас ослепляет, побуждает принимать желаемое за действительное, а потом, когда мы обнаружим свою ошибку, глубоко страдать.
Э. Ф. Любовь также имеет два разных значения в зависимости от того, имеем ли мы в виду любовь по принципу обладания или бытия.
Может ли человек иметь любовь? Будь это возможно, любовь должна была бы существовать в виде какой-то вещи, субстанции, которой человек может владеть и обладать как собственностью. Но дело в том, что такой вещи, как «любовь», не существует. «Любовь» - это абстракция; может быть, это какое-то неземное существо или богиня, хотя никому еще не удавалось увидеть эту богиню воочию. В действительности же существует лишь акт любви. Любить – это форма продуктивной деятельности. Она предполагает проявление интереса и заботы, познание, душевный отклик, изъявление чувств, наслаждение и может быть направлена на человека, дерево, картину, идею. Она возбуждает и усиливает ощущение полноты жизни. Это процесс обновления и самообогащения.
Если человек испытывает любовь по принципу обладания, то это означает, что он стремится лишить объект своей «любви» свободы и держать его под контролем. Такая любовь не дарует жизнь, а подавляет, губит, душит, убивает ее. Когда люди говорят о любви, они обычно злоупотребляют этим словом, чтобы скрыть, что в действительности они любви не испытывают. Многие ли родители любят своих детей? Этот вопрос все еще остается открытым. История западного мира двух последних тысячелетий свидетельствует о таких ужасных проявлениях жестокости родителей по отношению к собственным детям – начиная от физических истязаний и кончая издевательствами над их психикой, - о таком безразличном, откровенно собственническом и садистском отношении к ним, что приходится признать, что любящие родители – это скорее исключение, чем правило.
То же самое можно сказать и о браке. Основан ли он на любви или - согласно традициям прошлого – на существующих обычаях или является браком по расчету, действительно любящие друг друга муж и жена представляются исключением. То, что на самом деле является расчетом, обычаем, общими экономическими интересами, обоюдной привязанностью к детям, взаимной зависимостью или взаимной враждой и страхом, осознается как «любовь» - пока один или оба партнера не признаются, что они не любят и никогда не любили друг друга. Сегодня в этом отношении может быть отмечен некоторый прогресс: люди стали более реалистично и трезво смотреть на жизнь, и многие уже больше не считают, что испытывать к кому-либо сексуальное влечение – значит любить или что теплые, хотя и не особенно близкие отношения между друзьями есть не что иное, как проявление любви. Этот новый взгляд на вещи способствовал тому, что люди стали честнее, а также и тому, что они стали чаще менять партнеров. Это не обязательно приводит к тому, что любовь возникает чаще; новые партнеры вполне могут столь же мало любить друг друга, как и старые.
Переход от «влюбленности» к иллюзии любви-«обладания» можно часто со всеми конкретными подробностями наблюдать на примере мужчин и женщин, «влюбившихся друг в друга». В период ухаживания оба еще не уверены друг в друге, однако каждый старается покорить другого. Оба полны жизни, привлекательны, интересны, даже прекрасны – поскольку радость жизни всегда делает лицо прекрасным. Оба еще не обладают друг другом; следовательно, энергия каждого направлена на то, чтобы быть, то есть отдавать другому и стимулировать его. После женитьбы ситуация зачастую коренным образом меняется. Брачный контракт дает каждой из сторон на исключительное право на владение телом, чувствами и вниманием партнера. Теперь уже нет нужды никого завоевывать, ведь любовь превратилась в нечто такое, чем человек обладает, - своего рода собственность. Ни тот, ни другой из партнеров уже больше не прилагает усилий для того, чтобы быть привлекательным и вызывать любовь, поэтому оба начинают надоедать друг другу, и в результате красота их исчезает. Оба разочарованы и озадачены. Разве они уже не те люди, которыми были прежде? Не ошиблись ли они?
Как правило, каждый из них пытается отыскать причину подобной перемены в своем партнере и чувствует себя обманутым. И ни один из них не видит, что теперь они уже не те, какими были в период влюбленности друг в друга; что ошибочное представление, согласно которому любовь можно иметь, привело их к тому, что они перестали любить. Теперь вместо того, чтобы любить друг друга, они довольствуются совместным владением тем, что имеют: деньгами, общественным положением, домом, детьми. Таким образом, в некоторых случаях брак, основывавшийся сначала на любви, превращается в мирное совместное владение собственностью, некую корпорацию, в которой эгоизм одного соединяется с эгоизмом другого и образует нечто целое: «семью».
Когда пара не может преодолеть желания возродить прежнее чувство любви, у того или другого из партнеров может возникнуть иллюзия, будто новый партнер (или партнеры) способен удовлетворить его жажду. Они чувствуют, что единственное, что им хочется иметь, - это любовь. Однако для них любовь не является выражением их бытия; это богиня, которой они жаждут покоряться. Их любовь неизбежно терпит крах, потому что «любовь – дитя свободы» (как поется в одной старинной французской песенке), и тот, кто был поклонником богини любви, становится в конце концов настолько пассивным, что превращается в унылое, надоедливое существо, утратившее остатки своей прежней привлекательности.
Все это не означает, что брак не может быть наилучшим решением для двух любящих друг друга людей. Вся трудность заключается не в браке, а в собственнической экзистенциальной сущности обоих партнеров и в конечном счете всего общества. Приверженцы таких современных форм совместной жизни, как групповой брак, смена партнеров, групповой секс и т.д., пытаются, насколько я могу судить, всего лишь уклониться от проблемы, которую создают для них в любви трудности, избавляясь от скуки с помощью все новых и новых стимулов и стремясь обладать как можно большим числом «любовников» вместо того, чтобы научиться любить хотя бы одного.
- Если я правильно вас понял, во всех случаях, когда влюбленный человек сталкивается с альтернативой «обладание или бытие», предпочтение следует отдать бытию, а не обладанию. Но в реальной жизни такое «или» слишком часто ставит нас перед необходимостью пожертвовать чем-то очень дорогим для нас, и еще вопрос, принесет ли эта жертва счастье тем, ради кого мы идем на жертвы.
Э. Ф. Под обладанием и бытием я понимаю не некие отдельные качества субъекта, примером которых могут быть такие утверждения, как «у меня есть автомобиль» или «я белый» или «я счастлив», а два основных способа существования, два разных вида самоориентации и ориентации в мире, две различные структуры характера, преобладание одной из которых определяет все, что человек думает, чувствует и делает.
При существовании по принципу обладания мое отношение к миру выражается в стремлении сделать его объектом владения и обладания, в стремлении превратить все и всех, в том числе и самого себя, в свою собственность.
Что касается бытия как способа существования, то следует различать две его формы. Одна из них является противоположностью обладания и означает жизнелюбие и подлинную причастность к миру. Другая форма бытия – это противоположность видимости, она относится к истинной природе, истинной реальности личности или вещи в отличие от обманной видимости.
Наши суждения чрезвычайно предвзяты, ибо мы живем в обществе, которое зиждется на трех столпах: частной собственности, прибыли и власти. Приобретать, владеть и извлекать прибыль – вот священные и неотъемлемые права индивида в индустриальном обществе. Каковы источники собственности – не имеет значения, так же как и сам факт владения собственностью не налагает никаких обязательств на ее владельцев. Принцип таков: «Где и каким образом была приобретена собственность, а также как я собираюсь поступить с ней, никого, кроме меня, не касается; пока я действую в рамках закона, мое право на собственность абсолютно и ничем не ограничено».
Нормы, в соответствии с которыми функционирует общество, формируют также и характер членов этого общества («социальный характер»). В индустриальном обществе такими нормами является стремление приобретать собственность, сохранять ее и приумножать, то есть извлекать прибыль, и владеющие собственностью становятся предметом восхищения и зависти как существа высшего порядка. Однако подавляющее большинство людей не владеют никакой собственностью в полном смысле этого слова – то есть капиталом или товарами, в которые вложен капитал, и в связи с этим возникает такой озадачивающий вопрос: как же эти люди могут удовлетворять свою страсть к приобретению и сохранению собственности и как они могут справляться с этой обуревающей их страстью? Иначе говоря, как им удается чувствовать себя владельцами собственности, если они ее практически не имеют?
Естественно, напрашивается следующий ответ на этот вопрос: как бы беден ни был человек, он все-таки чем-нибудь владеет и дорожит этой малостью так же, как владелец капитала – своим богатством. И точно так же, как крупных собственников, бедняков обуревает стремление сохранить то немногое, что у них есть, и приумножить пусть даже на ничтожно малую величину (к примеру, сэкономив на чем-либо жалкие гроши).
Идеи, убеждения и даже привычки также могут стать собственностью. Так, человек, имеющий привычку каждое утро в одно и то же время съедать один и тот же завтрак, вполне может быть выбит из колеи даже незначительным отклонением от привычного ритуала, поскольку эта привычка стала его собственностью и потеря ее угрожает его безопасности.
Такая картина универсальности принципа обладания может показаться многим читателям слишком негативной и односторонней, но в действительности дело обстоит именно так.
- Американский экономист Торстейн Веблен возводит возникновение собственности к присвоению мужчиной женщины. Но как и почему это случилось? Разве тяга к обладанию, тяга к присвоению собственности генетически заложена в человеке?
Э. Ф. Природа обладания вытекает из природы частной собственности. При таком способе существования самое важное – это приобретение собственности и мое неограниченное право сохранять все, что я приобрел. Модус обладания исключает все другие; он не требует от меня каких-либо дальнейших усилий с целью сохранять свою собственность или продуктивно пользоваться ею. В буддизме этот способ поведения описан как «ненасытность», а иудаизм и христианство называют его «алчностью»; он превращает всех и вся в нечто безжизненное, подчиняющееся чужой власти.
Свободное, спонтанное выражение желаний младенца, ребенка, подростка и, наконец, взрослого человека, их жажда знаний и истины, их потребность в любви – все это подвергается различным ограничениям. Взрослеющий человек вынужден отказаться от большинства своих подлинных сокровенных желаний и интересов, от своей воли, и принять волю и желания, и даже чувства, которые не присущи ему самому, а навязаны принятыми в обществе стандартами мыслей и чувств. Обществу и семье как психосоциальному посреднику приходится решать трудную задачу: как сломить волю человека, оставив его при этом в неведении? В результате сложного процесса внушения определенных идей и доктрин, с помощью всякого рода вознаграждений и наказаний и соответствующей обществу идеологии общество решает эту задачу в целом столь успешно, что большинство людей верит в то, что они действуют по своей воле, не сознавая того, что сама эта воля им навязана и что общество умело ею манипулирует.
Наибольшую трудность в подавлении воли представляет сексуальная сфера, поскольку здесь мы имеем дело с сильными влечениями естественного порядка, манипулировать которыми не так легко, как многими другими человеческими желаниями. По этой причине общество более упорно борется с сексуальными влечениями, чем с любыми другими человеческими желаниями. Нет нужды перечислять различные формы осуждения секса, будь то по соображениям морали (его греховность) или здоровья (мастурбация наносит вред здоровью). Церковь запрещает регулирование рождаемости, но вовсе не потому, что она считает жизнь священной (ведь в таком случае эти соображения привели бы к осуждению смертной казни и войн), а лишь с целью осуждения секса, если он не служит продолжению рода.
Столь ревностное подавление секса трудно было бы понять, если бы оно касалось лишь секса как такового. Однако не секс, а подавление воли человека является причиной подобного осуждения. Во многих так называемых примитивных обществах не существует вообще никаких табу на секс. Поскольку в этих обществах нет эксплуатации и отношений господства, им нет нужды подавлять волю индивида. Они могут позволить себе не осуждать секс и получать наслаждение от сексуальных отношений, не испытывая при этом чувства вины. Самое поразительное, что подобная сексуальная свобода не приводит в этих обществах к сексуальным излишествам, что после периода относительно кратковременных половых связей люди находят друг друга, и после этого у них не возникает желания менять партнеров, хотя они могут расстаться друг с другом, если любовь прошла. Для этих групп, свободных от собственнической ориентации, сексуальное наслаждение является одной из форм выражения бытия, а не результатом сексуального обладания. Это не значит, что следовало бы вернуться к образу жизни этих примитивных обществ – да мы и не могли бы при всем желании этого сделать по той простой причине, что порожденный цивилизацией процесс индивидуализации и индивидуальной дифференциации сделал любовь иной, чем она была в примитивном обществе. Мы не можем вернуться назад; мы можем двигаться лишь вперед. Важно то, что новые формы свободы от собственности положат конец сексуальным излишествам, характерным для всех обществ, ориентированных на обладание.
Принцип обладания, то есть установка на собственность и прибыль, неизбежно порождает стремление к власти – фактически к потребности в ней. Чтобы управлять людьми, мы нуждаемся во власти для преодоления их сопротивления. Чтобы установить контроль над частной собственностью, нам необходима власть, ведь нужно защищать эту собственность от тех, кто стремится отнять ее у нас, ибо они, как и мы сами, никогда не могут довольствоваться тем, что имеют; стремление обладать частной собственностью порождает стремление применять насилие для того, чтобы тайно или явно грабить других. При установке на обладание счастье заключается в превосходстве над другими, во власти над ними и, в конечном счете, в способности захватывать, грабить, убивать. При установке на бытие счастье состоит в любви, заботе о других, самопожертвовании.
- Вы заговорили языком Евангелий, но не ответили на мой прямо поставленный вопрос: имеет ли тяга к обладанию, стремление к собственности, власти, а стало быть и к насилию генетические предпосылки, то есть, другими словами, заключена ли эта тяга внутри нас, в нашей природе, или она возникает с развитием цивилизации, причем, как это ясно вытекает из ваших рассуждений, цивилизации западного толка?
Э. Ф. Понять суть принципа обладания нам поможет обращение к одному из наиболее важных открытий Фрейда, считавшего, что все дети в своем развитии после этапа чисто пассивной рецептивности и этапа агрессивной эксплуатирующей рецептивности, прежде чем достичь зрелости, проходят этап, названный Фрейдом анально-эротическим. Фрейд обнаружил, что этот этап часто продолжает доминировать в процессе развития личности и в таких случаях ведет к развитию анального характера, то есть такого характера, при котором жизненная энергия человека направлена в основном на то, чтобы иметь, беречь и копить деньги и вещи, а также чувства, жесты, слова, энергию. Это характер скупца, и скаредность обычно сочетается в нем с такими чертами, как любовь к порядку, пунктуальность, упорство и упрямство – причем каждая из них выражена сильнее обычного. Важным аспектом концепции Фрейда является указание на существование символической связи между деньгами и фекалиями – золотом и грязью, связи, примеры которой он приводит. Его концепция анального характера как характера, застывшего в своем развитии и не достигшего полной зрелости, фактически представляют собой острую критику буржуазного общества XIX века, в котором качества, присущие анальному характеру, были возведены в норму морального поведения и рассматривались как выражение «человеческой природы». Фрейдовское уравнивание денег с фекалиями выражает скрытую, хотя и неумышленную, критику буржуазного общества и его собственнической природы, критику, которую можно сравнить с анализом роли и функции денег в «Экономико-философских рукописях» Маркса.
В данном контексте не имеет столь большого значения то, что Фрейд считал первичной особую стадию развития либидо, а вторичной – формирование характера (хотя, по моему мнению, характер – это продукт межличностного общения в раннем детстве, и прежде всего продукт социальных условий, способствующих его формированию). Важно то, что Фрейд считал, что превалирующая ориентация на собственность возникает в период, предшествующий достижению полной зрелости, и является патологической в том случае, если она остается постоянной. Иными словами, для Фрейда личность, ориентированная в своих интересах исключительно на обладание и владение, - это невротическая, больная личность; следовательно, из этого можно сделать вывод, что общество, в котором большинство его членов обладает анальным характером, является больным обществом.
- Благодарю вас. Вы более чем внятно объяснили мне скрытые причины необычного поведения «элиты» нашего общества, по милости которой в России с начала 90-х гг. прошлого столетия произошла кардинальная ломка прежнего общественного строя. Поговорим на более содержательную тему.
Для философа XVIII в. Бенедикта Спинозы психическое здоровье свидетельствует о правильном образе жизни как отдельной личности, так и целого народа, а психическая болезнь служит верным симптомом неумения или нежелания жить в соответствии с требованиями человеческой природы. В его «Этике» можно прочитать: «Когда скупой ни о чем не думает, кроме наживы и денег, честолюбец – ни о чем, кроме славы, и т.д., то мы не признаем их безумными, так как они обыкновенно тягостны для нас и считаются достойными ненависти. На самом же деле скупость, честолюбие, разврат и т.д. составляют виды сумасшествия, хотя и не причисляются к болезням».
С сумасшедших, как говорится, взятки гладки, хотя тягостно сознавать, что тобой управляют и тебе навязывают собственные представления о том, что правильно в этом мире, а что неправильно, сумасшедшие. Меня другое интересует. Войны, например. Что побуждает не сумасшедших (сумасшедшие не до такой степени больные люди, чтобы самим лезть под пули и снаряды), а вполне нормальных людей в минуты крайней опасности подняться из окопов и ринуться в атаку, в любую секунду готовые умереть за… За кого или за что?
Э. Ф. Прискорбно, что в нашей цивилизации не мирная жизнь, а скорее война и страдания мобилизуют готовность человека жертвовать собой; периоды мира, по-видимому, способствуют главным образом развитию эгоизма. К счастью, и в мирное время возникают такие ситуации, когда в поведении человека находит выражение стремление к солидарности и самопожертвованию. Забастовки рабочих, особенно в период, предшествовавший Первой мировой войне, - один из примеров подобного поведения, в котором, по существу, отсутствует насилие. Рабочие добивались повышения заработной платы, но в то же время подвергались риску и суровым испытаниям, чтобы отстоять свое достоинство и испытать удовлетворение от ощущения человеческой солидарности.
Потребность отдавать, делиться с другими, готовность жертвовать собой ради других все еще можно встретить у представителей таких профессий, как сиделки, медсестры, врачи, а также среди монахов и монахинь. Многие, если не большинство из них, лишь на словах признают помощь и самопожертвование как свое назначение; тем не менее характер значительного числа этих специалистов соответствует тем ценностям, за которые они ратуют. То, что людям присущи такие потребности, подтверждалось в различные периоды истории человечества: их выражением были многочисленные коммуны – религиозные, социалистические, гуманистические. То же желание отдавать себя другим мы находим у доноров, добровольно (и безвозмездно) отдающих свою кровь; оно проявляется в самых различных ситуациях, когда человек рискует своей жизнью ради спасения других. Проявление этого стремления посвятить себя другому человеку мы находим у людей, способных по-настоящему любить. «Фальшивая любовь», то есть взаимное удовлетворение эгоистических устремлений, делает людей еще более эгоистичными (что стало явлением далеко не редким). Истинная же любовь развивает способность любить и отдавать себя другим. Тот, кто любит по-настоящему какого-то одного человека, любит весь мир.
Известно, что существует немало людей, особенно среди молодых, для которых становится невыносимой атмосфера роскоши и эгоизма, царящая в их богатых семьях. Вопреки ожиданиям старших, которые считают, что у их детей «есть все, что им хочется», они восстают против однообразия и одиночества, на которые их обрекает подобное существование. Ибо на самом деле у них нет того, чего они хотят, и они стремятся обрести то, чего у них нет.
Ярким примером таких людей являются сыновья и дочери богачей времен Римской империи, принявшие религию, проповедовавшую любовь и нищету; другим таким примером может служить Будда – царевич, к услугам которого были любые радости и удовольствия, любая роскошь, какую только он мог пожелать, и который обнаружил, что обладание и потребление делают несчастным. В более близкий к нам период (вторая половина XIX века) таким примером могут служить сыновья и дочери представителей привилегированных слоев русского общества – народники, восставшие против праздности и несправедливости окружавшей их действительности. Оставив свои семьи, эти молодые люди «пошли в народ» к нищему крестьянству, жили среди бедняков и положили начало революционной борьбе в России.
Мы являемся свидетелями подобного явления среди детей состоятельных родителей в США и ФРГ, считающих свою жизнь в богатом родительском доме скучной и бессмысленной. Более того, для них невыносимы присущие нашему миру бессердечное отношение к бедным и движение к ядерной войне ради удовлетворения чьих-то индивидуальных эгоистических устремлений. Они создают так называемые революционные группы и надеются спасти мир с помощью актов террора и разрушения, не сознавая того, что лишь способствуют тем самым усилению общей тенденции к насилию и бесчеловечности.
Людям присущи две тенденции: одна из них, тенденция иметь – обладать – в конечном счете черпает силу в биологическом факторе, в стремлении к самосохранению; вторая тенденция – быть, а значит, отдавать, жертвовать собой – обретает свою силу в специфических условиях человеческого существования и внутренне присущей человеку потребности в преодолении одиночества посредством единения с другими. Учитывая, что эти два противоречивых стремления живут в каждом человеке, можно сделать вывод, что социальная структура, ее ценности и нормы определяют, какое из этих двух стремлений станет доминирующим.
Общество, принципами которого являются стяжательство, прибыль и собственность, порождает социальный характер, ориентированный на обладание, и как только этот доминирующий тип характера утверждается в обществе, никто не хочет быть аутсайдером, а вернее, отверженным; чтобы избежать этого риска, каждый старается приспособиться к большинству, хотя единственное, что у него есть общего с этим большинством, - это только их взаимный антагонизм.
Как следствие господствующей в нашем обществе эгоистической установки наши лидеры считают, что поступки людей могут быть мотивированы лишь ожиданием материальных выгод, то есть вознаграждений и поощрений, и что призывы к солидарности и самопожертвованию не вызовут у людей никакого отклика. Поэтому за исключением периодов войн, к таким призывам прибегают крайне редко, так что мы не имеем возможности наблюдать их вероятные результаты.
Лишь совершенно иная социоэкономическая структура и радикально иная картина человеческой природы могли бы показать, что подкуп, посулы и подачки – не единственный (или не наилучший) способ воздействия на людей.
- Растолкуйте, пожалуйста, что вы понимаете под «совершенно иной социоэкономической структурой» и почему вы связываете эту структуру с «радикально иной картиной человеческой природы»? Мы жили в условиях одной социоэкономической структуры, которая была пусть пародией на социализм, но все же социально ориентированной. Соответственно этой структуре «вырисовалась» определенная «картина человеческой природы», которая, как к ней ни относись, разительно отличалась от «человеческой природы», сформировавшейся в странах Запада. Теперь социоэкономическая структура России изменилась на прямо противоположную. Означает ли это, что все мы если не тотчас, то с течением времени изменим свою человеческую природу на… Вот написал и задумался: на какую? Уж не на рыночную ли? Да и существует ли такая «человеческая природа» - рыночная?
Э. Ф. Взаимоотношения между социальным характером и социальной структурой никогда не носят статичный характер, поскольку оба элемента в этой взаимосвязи представляют собой бесконечный процесс. Любое изменение одного из факторов влечет за собой изменение обоих. Многие революционеры считают, что следует сначала радикально изменить политическую и экономическую структуру, а затем на втором этапе почти необходимо изменится также и человеческое сознание: как только будет создано новое общество, почти автоматически возникнет и новый человек. Они не понимают, что новая элита, обладающая прежним социальным характером, будет стремиться воссоздать условия старого общества в новых социально-политических институтах, созданных революцией; что победа революции обернется ее поражением как революции – хотя, может быть, и не как исторической фазы развития общества, проложившей путь к такой социоэкономической структуре, которая остановилась в своем бурном развитии. Хрестоматийным примером служат Французская революция и революция в России. Примечательно, что Ленин, не считавший, что склад характера может оказывать большое влияние на революционную деятельность, резко изменил свое мнение в последний год жизни, когда отчетливо увидел отрицательные черты характера Сталина и потребовал в своем завещании, чтобы Сталин не стал его преемником.
Противоположную позицию занимают те, кто утверждает, что сначала нужно изменить природу человека – его сознание, ценности, характер – и лишь после этого может быть построено подлинно человеческое общество. История человечества доказывает, что они не правы. Изменения в психике человека всегда оставались принадлежностью сугубо частной сферы и ограничивались небольшими оазисами или же оказывались совершенно неэффективными, когда проповедь духовных ценностей сочеталась с реализацией на практике ценностей, прямо противоположных.
Социальный характер имеет еще одну важную функцию, помимо функции удовлетворения потребностей общества в определенном типе характера и обусловленных этим характером потребностей индивида. Он призван удовлетворять внутренне присущие человеку религиозные потребности. Следует пояснить, что слово «религия» употребляется здесь не для обозначения системы, обязательно связанной с понятием Бога или идолов, или даже какой-либо системы, воспринимаемой как религия, а для обозначения любой системы взглядов и действий, которой придерживается какая-либо группа людей и которая служит индивиду схемой ориентации и объектом поклонения. В таком широком смысле слова ни одна культура прошлого или настоящего, да, по-видимому, и будущего, не может рассматриваться как культура без религии.
Социоэкономическая структура, структура характера и религиозная структура неотделимы друг от друга. Если религиозная система не соответствует преобладающему социальному характеру, если она вступает в конфликт с социальной практикой жизни, то она является лишь идеологией. В таком случае следует искать скрывающуюся за ней истинную религиозную структуру, даже если мы можем и не осознавать ее существования, пока энергия, заключенная в религиозной структуре характера, не сыграет роль динамита и не подорвет данные социально-экономические условия.
Самым важным для понимания характера и тайной религии современного человеческого общества является то изменение в социальном характере, которое произошло за период с начала эры капитализма до второй половины ХХ столетия. Авторитарный, одержимый, накопительский характер, развитие которого началось в XVI веке и который продолжал преобладать в структуре характера, по крайней мере средних классов до конца XIX века, медленно уступал место рыночному характеру.
Я назвал это явление рыночным характером потому, что в этом случае человек ощущает себя как товар, свою стоимость не как «потребительскую стоимость», а как «меновую стоимость». Живое существо становится товаром на «рынке личностей». Один и тот же принцип определения стоимости действует и на рынке личностей, и на товарном рынке: на первом продаются личности, на втором – товары. Так как успех зависит главным образом от того, как человек продает свою личность, то он чувствует себя товаром или, вернее, одновременно продавцом и товаром. Человека не заботит ни его жизнь, ни его счастье, а лишь то, насколько он годится для продажи.
Цель рыночного характера – полнейшая адаптация: чтобы быть нужным, сохранить спрос на себя при всех условиях, складывающихся на рынке личностей. Личности с рыночным характером по сравнению, скажем, с людьми XIX века не имеют даже своего собственного «я», на которое они могли бы опереться, ибо их «я» постоянно меняется в соответствии с принципом – «Я такой, какой я вам нужен».
Люди с рыночным характером не умеют ни любить, ни ненавидеть. Эти «старомодные» эмоции не соответствуют структуре характера, функционирующего почти на рассудочном уровне и избегающего любых чувств, как положительных, так и отрицательных, потому что они служат помехой для достижения основной цели рыночного характера – продажи и обмена, - а точнее, для функционирования в соответствии с логикой «мегамашины», частью которой они являются. Они не задаются никакими вопросами, кроме одного – насколько хорошо они функционируют, - а судить об этом позволяет степень их продвижения по бюрократической лестнице.
Удивительно, почему современные люди так любят покупать и потреблять, но совсем не дорожат тем, что приобретают. Наиболее правильный ответ на этот вопрос заключается в самом феномене рыночного характера. Отсутствие привязанностей у людей с таким характером делает их безразличными и к вещам. И, пожалуй, единственное, что для них имеет значение, - это престиж или комфорт, которые дают эти вещи, а не сами вещи как таковые. В конечном счете они просто потребляются, как потребляются друзья и любовники, поскольку и к ним не существует никаких глубоких привязанностей.
Конечно, термин «рыночный характер» отнюдь не является единственным термином, описывающим этот тип личности. Для характеристики его можно было бы также воспользоваться термином Маркса отчужденный характер; люди с таким характером отчуждены от своего труда, от самих себя, от других людей и от природы. Используя психиатрический термин, человека с рыночным характером можно было бы назвать шизоидным, однако такой термин может ввести в заблуждение, так как шизоидная личность, живя среди других шизоидных личностей и успешно функционируя, не испытывает чувства беспокойства, которое свойственно ей в более нормальном окружении.
- То, о чем вы говорите, в общем-то известно нашему читателю старшего поколения, особенно тем из них, кто читал Маркса. В нашей стране и сегодня немало сторонников левых взглядов, критикующих и капитализм, и навязанный нам рынок, - нет лишь яркой личности, нет лидера, к мнению которого люди прислушались бы.
Э. Ф. Протест левых можно было бы назвать радикальным гуманизмом, хотя он находил выражение то в теистической, то в нетеистической форме. Специалисты считали, что экономическое развитие остановить невозможно, что нельзя вернуться к прежним формам социального порядка и что единственный путь к спасению – это движение вперед и создание нового общества, которое освободило бы людей от отчуждения, подчинения машине, от будущей дегуманизации. Социализм явился синтезом средневековой религиозной традиции и постренессансного духа научного мышления и политического действия. Он был, подобно буддизму, «религиозным» движением масс, ибо, хотя по форме он всегда оставался светским и атеистическим, целью его было освобождение людей от эгоизма и алчности.
Иметь и быть – этим двум различным формам человеческого существования отводится главенствующая роль в идеях Маркса о возникновении нового человека. Опираясь на эти две формы, Маркс переходит от экономических к психологическим и антропологическим категориям, которые являются в то же время «религиозными» категориями. Маркс писал: «Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т.е. когда он существует для нас как капитал…» Марксова концепция бытия и обладания представлена в следующем обобщении: «Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь. Всю ту долю жизни и человечности, которую отнимает у тебя политэконом, он возмещает тебе в виде денег и богатства…»
Однако идеи Маркса вскоре были искажены, и, возможно, это произошло потому, что он родился на сто лет раньше, чем следовало бы. И он, и Энгельс полагали, что капитализм уже достиг предела своих возможностей и, таким образом, революция – не за горами. Они глубоко заблуждались, как вынужден был признать это Энгельс уже после смерти Маркса. Они сформулировали свое учение в период наивысшего расцвета капитализма и не предвидели, что понадобится еще более ста лет, чтобы начался упадок и окончательный кризис капитализма. В силу исторической необходимости этот вывод, антикапиталистический по своей направленности, сделанный в период наивысшего расцвета капитализма, должен был быть использован в капиталистическом духе, чтобы иметь успех. Действительно, так и произошло.
Западные социал-демократы и их яростные оппоненты – коммунисты в Советском Союзе и за его пределами – превратили социализм в чисто экономическую теорию. Цель такого социализма – максимальное потребление и максимальное использование техники. Хрущев со своей теорией «гуляш-коммунизма» по своему простодушию однажды проговорился, что цель социализма – предоставить всему населению возможность получать такое же удовлетворение от потребления, какое капитализм предоставил лишь меньшинству.
Даже сами слова «социализм» и «коммунизм» оказались скомпрометированы. Советский режим ни в коей мере не является социалистической системой. Социализм несовместим с бюрократической системой. Только искажением социализма можно объяснить тот факт, что нередко подлинно радикальные гуманистические идеи исходят от групп и индивидов, никогда не считавших себя марксистами, или даже противников марксизма – иногда из числа активных в прошлом деятелей коммунистического движения. И хотя воззрения этих радикальных гуманистов весьма отличаются друг от друга, а иногда даже противоречат друг другу, все они разделяют следующие идеи:
- производство должно служить реальным потребностям людей, а не требованиям экономической системы;
- между людьми и природой должны быть установлены новые взаимоотношения, основанные на кооперации, а не эксплуатации;
- взаимный антагонизм должен уступить место солидарности;
- целью всех социальных преобразований должно быть человеческое благо и предупреждение неблагополучия;
- следует стремиться не к максимальному, а к разумному потреблению, способствующему благу людей;
- индивид должен быть активным, а не пассивным участником жизни общества.
- Последний вопрос, господин Фромм: каким лично Вам видится будущее нашей планеты и каким станет при этом человек?
Э. Ф. Функция нового общества – способствовать возникновению нового Человека, структура которого будет включать следующие качества:
- Готовность отказаться от всех форм обладания ради того, чтобы в полной мере быть.
- Чувство безопасности, чувство идентичности и уверенности в себе, основанные на вере в то, что он существует, что он есть, на внутренней потребности человека в привязанности, заинтересованности, любви, единении с миром, пришедшей на смену желанию иметь, обладать, властвовать над миром.
- Осознание того факта, что никто и ничто вне нас самих не может придать смысл нашей жизни и что только полная независимость и отказ от вещизма могут стать условием для самой плодотворной деятельности, направленной на служение своему ближнему.
- Ощущение себя на своем месте.
- Радость, получаемая от служения людям, а не от стяжательства и эксплуатации.
- Любовь и уважение к жизни во всех ее проявлениях, понимание, что священна жизнь и все, что способствует ее расцвету, а не вещи, власть и все то, что мертво.
- Стремление умерить, насколько это возможно, свою алчность, ослабить чувство ненависти, освободиться от иллюзий.
- Жизнь без идолопоклонства и без иллюзий, поскольку каждый достиг такого состояния, когда никакие иллюзии просто не нужны.
- Развитие способности к любви наряду со способностью к критическому, реалистическому мышлению.
- Освобождение от нарциссизма и принятие всех трагических ограничений, которые внутренне присущи человеческому существованию.
- Всестороннее развитие человека и его ближних как высшая цель жизни...
- Картина будущего, нарисованная вами, в наибольшей степени соответствует тому пути развития, какой избрали для себя современный Китай и китайцы. Удивляться этому, впрочем, не приходится. Этому древнему народу мир обязан слишком многими открытиями, без которых современная цивилизация была бы попросту немыслима. Но не одна только цивилизация, но и культура. Как знать, может быть именно китайцам с их трудолюбием, самодисциплиной и умением учиться не только на ошибках других народов, но и своих собственных, суждено стать примером для подражания будущему человечеству? Для меня, по крайней мере, ясно одно: первые ростки культуры и цивилизации, как и по-гегелевски понимаемый Дух, родившиеся на Востоке 15 тысяч лет назад, совершив по направлению на Запад полный оборот вокруг Земли, снова вернулись на Восток, свою историческую родину, чтобы, стряхнув с себя все наносное и изжившее, до неузнаваемости опошлив бытие человеческое, начать новое поступательное движение по миру. 

Вывод из всего сказанного выше? Кое-кто в России действительно стал похож на людей Запада. Их, правда, немного, но они уже есть. 

Что касается оценки таких людей, то лично мне они несимпатичны. Как, впрочем, несимпатично многое из того, что мы унаследовали от наших пращуров. 

И все-таки я верю в русского человека. Верю, что народ, к которому я имею честь принадлежать, заслуживает лучшей участи. А это означает, что нам ничто не мешает стать лучше.