<hr class="separator"/>
07.04.2012 08:00
Репрессированная литература в архивах палачей.Максим Горький. (Передача вторая. "Подсадная утка")
Владимир Тольц
Владимир Тольц: Максим Горький. Передача вторая. Ее ведет Владимир Тольц. А участвует в ней писатель Виталий Шенталинский, которому во времена горбачевской гласности Лубянка в соответствии с настроениями времени дозировано приоткрыла свои бумаги, касающиеся собратьев Виталия Александровича по писательскому ремеслу. Этот ранее строго засекреченный материал лег в основу историко-публицистической трилогии Шенталинского, сравнительно недавнее издание (отчасти переиздание) которой в свою очередь и послужило поводом для возникновения цикла передач, одну из которых вы сейчас слышите.
Напомню то, что я уже говорил в первой передаче этого цикла, посвященной Максиму Горькому. Мы не стремимся написать новый портрет "Буревестника революции" и «основоположника социалистического реализма». Наша цель скромнее, и, в соответствии с темой объявленного нами цикла программ, сводится к знакомству с творческим наследием Алексея Максимовича и связанными с ним материалами, сохранившимися в архивах ЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД и так далее, вплоть до нынешней ФСБ.
Если в первой передаче о Горьком мы в основном сосредоточились на лубянских материалах и операциях от начала создания в ЧК «горьковского досье», отразивших отношения Горького с советскими вождями и органами (в том числе, карательными), его связи с представителями разных слоев российского общества и зарубежными деятелями, его отъезд и пребывание в эмиграции, то сегодня в центре нашего внимания прежде всего последние годы жизни Алексея Максимовича и его загадочная, по определению современников и некоторых литературоведов, смерть 18 июня 1936 года.
Для начала стоит вспомнить, что Горький покинул советскую Россию в 1921. Как писали «горьковеды» советского времени, «в связи с возобновлением болезни и по настоянию Ленина уехал лечиться за границу». (Мы-то знаем теперь, что «настояние» вождя содержало угрозу репрессий). С 1924 г. «Буревестник революции» обосновался в уютном и поместительном гнездышке в Сорренто (Италия). В этом чудных местах в 50 с небольшим километрах от Неаполя, славящихся мягкостью климата и пышностью разнообразной растительности, и до него находили временный приют знаменитые деятели европейской культуры – Гёте, Байрон, Стендаль, Вагнер, Ницше, Ибсен. (В общем, планка как общественно-культурного, так и финансового стандарта была поднята на высший уровень.)
Как уже рассказывалось в предыдущей передаче, Лубянка не обделяла писателя вниманием и в этой итальянской дали. Его не только публиковали в СССР, но и внимательно прочитывали там то, что он вовсе не предназначал для публикации, следили за его корреспонденцией и связями, заботливо собирая информацию о его действиях и мыслях, перлюстрируя его письма, подшивая к «делу» все агентурные и зарубежные газетные сообщения о нем.
В 1928 по приглашению Советского правительства и «лично тов.Сталина» Горький ненадолго возвращается в страну Советов и совершает поездку по стране, во время которой ему показывают "достижения", которые нашли свое отражение в его цикле очерков "По Советскому Союзу". (Об этом мы еще поговорим сегодня тоже.) Там, в СССР, в государстве, страстным защитником и пропагандистом которого Алексей Максимович теперь являлся, с трудом и частыми ошибками при этом воспроизводя его полное название, многое изменилось. Но бдительное внимание Лубянки к «Буревестнику» не ослабло. Можно сказать, несколько изменился за годы жизни за рубежом и сам Горький. В 1931 он навсегда возвращается в Советский Союз.
Виталий Шенталинский пишет:
"…настал час, когда Горький после почти семилетнего отсутствия снова увидел Россию, когда, по словам Луначарского, его «восторженно схватил в свои гигантские объятия победоносный пролетариат».
Первые поездки его на родину были парадно-ознакомительными – он проводил здесь лето, а осенью неизменно возвращался в Сорренто. Дом в Москве для него подыскал сам Сталин, – построенный в начале века для миллионера Рябушинского роскошный особняк в стиле модерн на Малой Никитской, неподалеку от Кремля, сразу стал своего рода общественным и культурным центром, местом контакта власти с творческой интеллигенцией. Кроме того, Горькому были выделены две огромные комфортабельные дачи со специальной охраной – в Крыму и в Горках, под Москвой.
Владимир Тольц: В своей книге «Горький: новый взгляд» литературовед, профессор Лидия Спиридонова публикует секретный лист хозяйственных расходов 2-го отделения административно-хозяйственного управления (АХУ) НКВД:
«По линии Горки-10. По данному объекту обслуживалось три точки: дом отдыха Горки-10, Мал. Никитская, дом в Крыму “Тессели”. Каждый год в этих домах производились большие ремонты, тратилось много денег на благоустройство парков и посадку цветов, был большой штат обслуживающего персонала, менялась и добавлялась мебель и посуда. Что касается снабжения продуктами, то все давалось без ограничений.
Примерный расход за 9 месяцев 1936 г. следующий:
а) продовольствие, руб. 560 000
б) ремонтные расходы и парковые расходы, руб. 210 000
в) содержание штата, руб. 180 000
г) разные хоз. Расходы, руб. 60 000. Итого: руб. 1 010 000
Кроме того, в 1936 г. куплена, капитально отремонтирована и обставлена мебелью дача в деревне Жуковка №75 для Надежды Алексеевны [это невестка Горького]. В общей сложности это стоило 160 000 руб.».
Владимир Тольц: Биограф Горького Павел Басинский сопоставляет этот документ для его понимания со следующими сведениями: рядовой врач получал в то время около 300 рублей в месяц. Писатель за книгу — 3000 рублей. Годовой бюджет семьи Ильи Груздева, первого биографа Горького, составлял около 4000 рублей. По мнению Басинского, «семья Горького в 1936 году обошлась государству примерно в 130 000 рублей в месяц...»
Но вернемся к трилогии Виталия Шенталинского. Поскольку горьковские ее главы основаны в значительной мере на информации, почерпнутой из следственных дел арестованных в 1937-м в качестве участников контрреволюционного заговора бывшего главы НКВД и Главного управления Госбезопасности Генриха Ягоды, (ныне это дело опубликовано), секретаря Горького Петра Крючкова и критика Леопольда Авербаха, нужно, наверное, хоть коротко рассказать об этих, скажем, не чужих Горькому людях.
Генрих Григорьевич Ягода – уроженец Рыбинска, того самого Рыбинска, где в пору, когда Ягода уже находился на чекистском Олимпе, учился в речном техникуме его будущий преемник Юрий Андропов. Отец Генриха был двоюродным братом отца будущего главы ВЦИКа Якова Свердлова. А младшего брата Якова – Зиновия, когда тот порвал с иудаизмом и ушел из семьи, усыновил Алексей Максимович. Получается, что Ягода и Горький оказались как бы дальними родственниками. Но не это оказалось главным в их тесных отношениях. Важнее было давнее знакомство и землячество. Последнее в ранние советские времена было конечно не столь значимым, как во времена власти «питерских» и членов кооператива «Озеро», и было слабее даже доминации «днепропетровских» при Брежневе и кавказских выходцев при Сталине. Однако и в ранние 1920-е земляческие связи внутри советской элиты ОКАЗЫВАЛИСЬ весьма существенными. Ягода – один из главных создателей ГУЛАГа, умел произвести впечатление не только на начальство. Встретившийся с ним в 1935 Ромэн Роллан записал в дневнике:
«Загадочная личность. Человек по виду утончённый и изысканный. Но его полицейские функции внушают ужас, он говорит с вами мягко, называя чёрное белым, а белое чёрным, и удивлённо смотрит честными глазами, если вы начинаете сомневаться в его словах».
Владимир Тольц: Молодой в сравнении с Горьким и даже Ягодой литературный критик и функционер Леопольд Леонидович Авербах тоже был «из своих», из нижегородских. Сын сестры Якова Свердлова. А сестра его Ида замужем за Генрихом Ягодой, который в свою очередь небезуспешно ухлестывал за снохой Горького Надеждой Пешковой. Алексей Максимович, и сам питавший к красавице-снохе отнюдь не отеческие чувства, а следом и все домашние звали ее «Тимошей».
Ну, а о Петре Петровиче Крючкове я уже рассказывал. – Секретарь Горького, особо доверенный у него человек. Секретный агент ГПУ – связь с Ягодой лично и, как пишут, через упоминавшегося в наших передачах следователя Николая Шиварова. Любовник невенчанной жены Горького – Марии Андреевой. Домашнее прозвище - ПеПеКрю.
Шенталинский пишет:
"Будучи сам агентурой Сталина, Ягода завел у Горького и собственную агентуру. Следующее звено в цепочке Сталин – Ягода, безусловно, Петр Петрович Крючков.
Это был облысевший блондин небольшого роста, курносый, коренастый, упитанный, носивший пенсне. Знавшие его отмечают еще кольцо с ценным александритом, которое он постоянно носил. Камешек тот имел свою историю. Когда-то он был привезен Горькому с Урала и подарен им своей второй жене – Марии Федоровне Андреевой. Потом александрит перекочевал от хозяйки к Пе-пе-крю – у нее он тоже одно время секретарствовал.
Сотрудничая с Горьким с 1918 года, Крючков постепенно забирал в свои руки общественные, литературные и издательские связи писателя, так что стал в конце концов не только его канцелярией, но как бы и двойником, часто подменяя его и выступая от его имени во множестве дел. И надо отдать должное, этот умный и аккуратный человек сделал для Алексея Максимовича очень много полезного, стал ему и в рабочем, и в житейском плане просто необходим.
Неизвестно, был ли связан Крючков с Органами до знакомства с Ягодой, но после его двойная роль несомненна. Уже будучи в тюрьме, на следствии, он рассказал, что вплоть до ареста Ягоды постоянно бывал у того на квартире, а в выходные дни и на даче. Часто встречались они и у Горького. «Установились дружеские отношения», – говорит Крючков, смысл и характер дружбы секретаря писателя и главы Лубянки прозрачен.
– А в здании НКВД вы встречались с Ягодой? – спросил его следователь.
– Примерно пять-шесть раз в год я бывал у Ягоды в его служебном кабинете.
– По каким делам вы ходили к нему на службу?
– Часто я ходил к нему в связи со своими поездками в Италию, к Горькому. И иногда за деньгами.
– Какими деньгами?
– Например, в 1932 году Ягода по своей инициативе передал мне четыре тысячи долларов для покупки за границей машины для Горького. В 1933-м Ягода предложил мне две тысячи долларов (хотя я не просил), мотивируя это тем, что нам, мол, не хватает денег для ликвидации дачи в Сорренто. Деньги эти я взял, без расписки...".
Владимир Тольц: Вот такая, семейная, можно сказать, компания. И это лишь трое, присматривавших за «Буревестником революции» в его золотых клетках. Их, опекунов, наблюдателей, агентов и осведомителей было куда больше.
После выхода в эфир нашей первой передачи о Горьком один из слушателей написал мне: «А что с ним так носились, с этим стариком-реэмигрантом? Столько слежки и столько почета? Столько денег на него потратили…» Отвечая, я попытался быть максимально понятным этому, видимо очень молодому человеку: Тогда не было телевидения – ни Первого канала, ни Российского – ни какого. И справедливо это или нет – важную роль в идеологической обработке населения власть возлагала на литературу. Но писатели, и литература тоже были разные. И Горький представлялся наиболее подходящей фигурой для сплочения и руководства ими на модернизированной организационной основе, предусматривающей тотальный контроль власти за литературным процессом и литературной продукцией. А разделившиеся на группы, направления и течения литераторы представлялись тут помехой. Леонид Леонов вспоминал:
"Однажды у Горького мы пили вместе за одним столом. И вот Ягода тянется ко мне через стол, пьяный, налитый коньяком, глаза навыкате, и буквально хрипит: «Слушайте, Леонов, ответьте мне, зачем вам нужна гегемония в литературе. Ответьте, зачем нужна?» Я тогда увидел в его глазах такую злобу, от которой мне бы не поздоровилось, если б он мог меня взять. Но не мог тогда…".
Владимир Тольц: Подкупали Горького не только деньгами и льготами. Подкупали лестью. (Писатели к этому особо уязвимы.) В его честь переименовывали улицы (Тверскую в Москве, например), его именем называли Парки культуры и институты (например, Литинститут в той же Москве) самолеты и пароходы, города и поселки. Карел Радек, поплатившийся позднее за свои хохмы жизнью, пошутил:
«Мы назвали именем Максима Горького парки, самолеты, улицы, колхозы. Предлагаю всю нашу жизнь назвать Максимально Горькой».
Владимир Тольц: А писатель Михаил Пришвин, снисходительно ценимый властью за безобидные сочинения о природе и зверушках, тайно записал в дневнике свои наблюдения за трансформациями в мире двуногих:
«Увидал своими глазами на Тверской, что она не Тверская, а Горькая; и потом услыхал, что и дело Станиславского (Худ[ожественный] театр) тоже стало "им. Горького", и город Нижний — теперь Горький. Все кругом острят, что памятник Пушкина есть имени Горького, и каждый из нас, например я, Пришвин, нахожу себя прикрепленным к имени Горького: "Обнимаю Вас, дорогая, Ваш M. Пришвин им. Горького"».
Владимир Тольц: А через месяц после всех этих переименований и награждения Горького орденом Ленина в роскошном особняке, выстроенном Шехтелем для миллионера Рябушинского, срочно к тому времени отремонтированном и переименованном в печати в «квартиру Горького» состоялась встреча Сталина и других руководящих товарищей (Молотова, Ворошилова, Бухарина и Постышева) с писательским партактивом. Вкусив роскошных яств, от изобилия которых, как и от количества отменной выпивки, партийные мастера печатного слова ошалели, вождь обратился к ним с речью.
"Мы имели: с одной стороны борьбу литературных групп, с другой стороны грызню между собой коммунистов, работавших в этих литературных группах.<..>
Кому это нужно? Партии это не нужно. Значит, с одной стороны, у вас была грызня и травля неугодных вам писателей. С другой стороны, тут же рядом с вами росло и множилось море беспартийных писателей, которыми никто не руководил, которым никто не помогал, которые были беспризорными. А между тем партия поставила вас в такое положение, которое обязывало вас не только заниматься собиранием литературных сил, но вы должны были руководить всей массой писателей. <..>
Вы должны были создать единую сплоченную коммунистическую фракцию, чтобы перед лицом этого океана беспартийных писателей фракция выступила единым сплоченным фронтом, единым крепким коллективом, направляя вместе с ними литературу к тем целям, которые ставит перед собой партия <..>".
Владимир Тольц: Я обращаюсь к Виталию Шенталинскому: через неделю в том же особняке на Малой Никитской состоялось еще одно выпивание вождей с писателями. На сей раз пригласили и беспартийных. Если коротко, в чем был смысл этих встреч? Чем отличалась первая от второй? И каков был их результат?
Виталий Шенталинский: Коротко ответить трудно, потому что на первой встрече собрали только писателей-коммунистов, партактив. Это была репетиция. А вот 26 октября 32-го в доме на Малой Никитской у Горького состоялась знаменитая встреча вождей и писателей. И она вошла в историю, потому что заложила основы будущей организации литературы и определила политику литературы на много лет вперед.
Вот тут интересно, кого не позвали, кого не было на этой встрече. Вот здесь нет Ахматовой, ни Мандельштама, ни Пастернака, ни Платонова, нет Булгакова, Бабеля, Андрея Белого, Николая Клюева, Бориса Пильняка. Всех, кого мы сегодня считаем гордостью, славой нашей литературы. Зато было много просто талантливых, хороших и разных, но только своих. Отбор был по этому принципу. Еще больше было функционеров и деятелей от литературы, у которого талант не требовался. И все они с обожанием смотрят
Комментарии