МОЙ БУРЯТ

Меня, где-то в 82-83-м году так достал завод, что я подумал: подамся в журналисты. Записался на курсы при ленинградской "Смене". Вел их алкоголик Слава. Через месяц он дал мне задание, написать заметку о вытрезвителе на Васильевском. Просил указать хорошую сторону вытрезвителя, человечность персонала. Я, конечно, понял, откуда это задание родилось. 

Ну, это была незабываемая ночка. Передо мной проходили гоголевские типажи,бомжи, рабочие, инженеры, уголовники и даже оперный певец. Парень, когда брал высокую ноту, то падал сразу. 

Встретил я там сморщенного мужичка. Его здесь уважали за то, что он никогда не шумел. Водой из шланга его не обливали. 

Так вот, когда он меня увидел, сразу спросил, - еврей? ( он уже мог говорить и рассуждать) – Еврей, - отвечаю ( не любил я эти вопросы, за ними начинались беседы) - А я бурят, - сказал он неожиданно. А потом, так, без перехода, добавил, 
- Страной должны править мудрецы, а не это говно. 

Как я потом попал к нему в квартирку, этого я уже не помню. 
Это была уникальная коммуналка на Васильевском. Обшарпанный коридор, справа – слева чуть ли не десять-пятнадцать комнат, и один туалет. 

Когда мы вошли, на полу лежал дефективный мальчик, лет двадцати, и игрался раздолбанной гоночной машинкой. Он ее разгонял и со всего маха всаживал в дверь туалета. Из-за двери кричала какая-то женщина, - Тюля, я сейчас выйду, и засуну тебя вот в это вот, лицом твоим…
Это было все так красочно, что я отвечаю за каждое слово. 

Комната бурята была не просто помойкой, и не просто в ней пахло… ну представьте, обои оборваны в белой горячке, углы «обписаны», уж извините, книги раскрыты. Ну просто, все книги раскрыты, словно он их все разом читал…
Такое тихое безумие там ощущалось. 

Чай я, конечно, пить у него не стал. 

Сидели мы, и он говорил только об одном. (Воспроизвожу по памяти, память уже не та, но за смысл и самобытность ручаюсь.) 

- У власти должны стоять мудрецы. Потому что все остальные – продажные суки. Их купить – два пальца обо…Мудрец – это тот, которому на себя положить. (пользуюсь его лексиконом). Потому что, если ему на себя положить, то чем ты его возьмешь, орденами, как этого придурка?!.. ( заканчивалось брежневское время, он уже еле ходил). Потом он сказал, - Мы слепые, нужен зрячий. Мы уцепимся за него и все выйдем. 

Сказал и упал. Это был приступ эпилепсии. Передо мной бился с пеной у рта человек, а я не знал, что делать. 

На его вой открылась дверь. Деловито вошла в комнату растрепанная полная женщина.

Но красивая, похожая на Терехову. Присела перед ним, засунула ему в рот грязную деревянную ложку и задумчиво посмотрела в окно. При этом на меня не обращала никакого внимания. За ней в дверь заглянул ее дефективный сын, сказал: Джи-и-и-и! Показал гоночную машинку. Она сказала ему неожиданно мягко, - Я сейчас приду, сынок, подожди, видишь, дядя-бурят кончается. Только сейчас увидела меня. Попросила подержать ложку, показала как. Сказала, - Когда нибудь меня не будет в доме, соседи не придут, мой Тюля не поможет. И помрет бурят. 

Сказала и вышла. 

Потом бурят оклемался. Долго пил чай. Я все сидел с ложкой напротив него. 

Он вдруг сказал, - А я говорю тебе, - мудрецу на себя положить. ( будто я его об этом спрашивал) Я тебе говорю, он даже о таких, как Тюля думает, мудрец. Мы кроты слепые, мы себя только видим, а он всех нас и даже Тюлю. Кто мне Тюля – больной придурок, а ему Тюля - человек. И мы ему не алкаши и доценты, а люди. Которые надо, чтобы жили вместе, чтобы не цапались, как собаки, чтобы не думали только о своей миске, чтобы делились…

Потом он залез пальцами в чай и что-то вытащил оттуда. Когда-то это было чем-то живым, но что это я так и не понял. 

Он сказал, глядя на эту «штуку», - Зрячий объединяет, слепой – разделяет, сука. Всю жизнь мы, слепые за слепыми шли… вот и дошли… 

И положил эту «штуку» обратно в чай. 

Тогда на меня это произвело большее впечатление, чем сам разговор. Почему обратно в чай, я подумал, почему он это не выкинул, черт побери!.. 

Я был молодым, безмозглым, мало, что понял, из всего, что он говорил. Все это было для меня пьяным бредом, а он – объектом для журналистской зарисовки. 

Стоял тогда последний год брежневского застолья, казалось так всегда и будет. Хотел я стать журналистом, не волновали меня никакие мудрецы, ни слепые, ни зрячие… Я думал, что все у меня впереди и плевать мне было, кто там у власти. 


Прошло совсем немного времени. Умер Брежнев. От цирроза печени скончался журналист Слава. А потом и бурят исчез. Помню, пришел я к нему через год и застал заколоченную ржавыми гвоздями квартиру. Соседи сказали, что уже месяц, как не видели его. 

У меня же было ощущение, что он там, внутри… 

Сегодня вспоминаю бурята. 

Как он говорил, - Зрячего нам надо, мудреца нам надо, которого ничем не купишь. Такого бы найти. 

Нет, даже не найти, - сегодня я это понимаю, - Это нам надо захотеть именно такого. Это нам надо измениться. Дело-то на самом деле в нас!..