(?) - Хрущёвское застолье

— Вот и Лёша пришёл, — мастерски всплёскивала руками домовитая Клавдия Кирилловна, что стоишь? Проходи, познакомься с людьми!.. Я рассказывала тебе...

— Алексей Егорович! — защебетала вторая товарка, — мы вас тут целый час дожидаемся!..

— Это Лариса Павловна, цветочница, моя подружка!.. Ну, а это – её муж - Пётр Прокофьевич... Что стоишь?.. Пойди, вымой руки, и садись к столу... Совесть надо иметь, люди заждались уже...

— Алексей Егорович что-то буркнул невнятное, глупо ухмыльнулся, и заковылял через прихожую и коридор в ванную... Там он громко фыркался, успел высморкаться «на весь дом» – и ещё, почти мокрый, ввалился в залу...

— Ну, вот, я и пришёл, — самодовольно объявил Алексей Егорович, — а ты, кукла американская, шум подымаешь... Ох, уж эти бабы!.. Твоя, извините, Пётр...

— Прокофьевич, — живо вставила Клавдия Кирилловна...

— Извините, Прокофьевич... Ваша супруга тоже такая злая?..

Но ни Пётр Прокофьевич, ни, тем более, Алексей Егорович не успели и рта открыть...

— Да он у меня зайчик, — как-то браво и победоносно выплеснула свои эмоции Лариса Павловна...

— Угу, — хотел было промямлить Пётр Прокофьевич, но то ли закусывал прилично, то ли от важности ещё новой своей особы здесь, в чужом доме – взял, да и попридержал с ответом, что тоже оказалось почти достойным.

— Ну, вот, и хорошо, — нашлась и Клавдия Кирилловна, — а теперь мы все вместе, и это хорошо... Так долго собирались, и вот собрались, наконец.

— Конечно! — поддержала Лариса Павловна.

Зелёный, под перламутр, кременчугский баян постаивал в сторонке – вероятно, Пётр Прокофьевич успел подустать...

— Ой, Лёша, — вскрикнула Клавдия Кирилловна, — грех, правда, хвалить в глаза, но я же тебе говорила!.. Какие хорошие люди, Лёша, если бы ты только знал!.. А-то, кроме водки своей, ни в чём не разбираешься... Лариса Павловна прекрасно поёт! Правда, Ларисочка? — и подмигнула своей подружке: смотри, мол, тюха какой!..

Та понимающе и кокетливо кивнула своей круглой головкой.

— А муж Ларисочки, Пётр Прокофьевич – он у нас баянист! Ещё, сам баяны ремонтирует... Вот, если что, Илюшин баян починит...

Да что ты сидишь всё, как пень!.. Скажи что-нибудь!.. — цепляла она мужа, — Скажи хоть что-нибудь, рот свой открой!

— За тобой, тарахтушка, разве успеешь?..

— А мой Пётр Прокофьевич, — вставила своё Лариса Павловна, — будет вам, Алексей Егорович, хорошим товарищем...

— По выпивке!.. — вскочила Клавдия Кирилловна в весёлом восторге.

— Это я уважаю, — признался чувственно Пётр Прокофьевич, — но Ларисочку свою, Ларочку-байдарочку, больше водки люблю...

— Вот видишь! — пнула Клавдия Кирилловна мужа под столом, — человек интеллигентный; не то, что ты, курский лапотник!..

— Врёшь, баба! В моё время уже лапти не носили в нашей деревне!

— Всё равно лапотник! В вашей деревне отродясь досыта не жрали, да в дырах ходили: одни порты на всю округу... Что, не так?.. Сам говорил!..

— Это было...

— Ну!.. Так вот!..

— Алексей Егорович, — заверещала Лариса Павловна, — вы расскажите что-нибудь, а-то всё со своей родной Клавочкой не наговоритесь.

— Чего рассказывать? Вам тут моя дорогая жёнушка уже всё понарассказала: и муж у неё пьяница, и зарплату всю пропивает... А посмотрите, как живём, всё в доме есть!..

Клавдия Кирилловна вновь подмигнула Ларисе Павловне. На сей раз с каким-то горделивым смущением...

— Ты, Лёша, так ничего и не сказал: как тебе люди, хоть бы внимание какое обратил!.. Вот, Лариса Павловна...

— Да что ты всё заладила, как квочка: «люди-люди»... Хорошие люди!..

— А я тебе что говорила!.. Неудобно, конечно, люди простые, бесхитростные... И Пётр Прокофьевич!.. Раз выпивает... Вы ж меня понимаете, Пётр Прокофьевич, это я шучу, значит, как раз тебе пара...

— Ну, это другое дело, — заулыбался вовсю незлобивый Лёша, — а вообще, знаю я твоих знакомых!..

— Лёша! Лёша! — испугалась притворно Клавдия Кирилловна обычным женским манером, чтобы только перевести разговор...

— Да чего ты! — вскипел Алексей Егорович, — что твой муж, дурак?.. Не знает, что сказать!.. Видите! Она меня за дурака считает!.. Глупая ты баба!.. Эти люди, как люди... А-то, знаю я её знакомых: ни выпить, ни поговорить по душам, все злые, жадные!.. У тебя и природка вся такая!

— Ты на своих посмотри! Отец – пьяница!.. Самый настоящий! И тебя приучил водку хлестать с шести лет: «пей, Лёшка, пей!.. Пей, сынок»! Сам аж трусится... Я б ему башку оторвала. А ты – дурак!..

— И правильно делал, что с детства приучал. Поэтому и не стал пьяницей, как другие. Я отца своего за это не виню...

— Правильно! — взвилась Клавдия Кирилловна, — А сестричка твоя!.. Водку стаканами глушит, тоже правильно?..

— Ну, женщине, конечно, некрасиво...

— Вот то-то! Замажь рот, и сиди! Правильно... Жаль, люди здесь, а-то бы я тебе сказала!.. «Правильно»...

— Ну, ладно... Твои сестрички тоже хороши!

— Ты мою родню не трожь! Если бы не Илюша, ничего бы и не было. Забыл, как твои подарки ему носят?! Трояка жалеют ребёнку!..

— А твои вообще не ходят.

— И пусть себе не ходят! Я ему сама, что надо, куплю! Слава богу, не бедные...

— А благодаря кому! Благодаря твоему золотому мужу!..

— Ой, замажь рот!..

— Кукла ты американская, вот что!..

— Замажь рот говном, я тебе сказала!

— Нет, это не жена, Это какая-то «чёртушка»!.. Пётр Прокофьевич, скажи ты ей!..

— Да если бы не я!.. Кто этот дом построил? Кто деньги зарабатывает?..

— Ну, и что дальше?..

— Я никогда и никому не завидовал, а люди нас сожрать были готовы. Потому что завидовали!.. У нас всё всегда было, я ишачил с утра до ночи!

— А я!.. — возмущённо вскидывается Клавдия Кирилловна, — а я не зарабатываю! Я что, по-твоему, не ишачила?..

— Последнее время, и ты... — добродушно соглашается Дувалов, — оба трудимся, как волы. Вот, и есть у нас всё...

— День и ночь ишачим, это правда!.. Так что замажь рот, якалка!

— А всё-таки твоя сестричка Мария!.. Ох, и подлая же! Я бы её только за Васю убил!

— Это сестра моя младшая, Мария... Через забор от нас живёт. Да ты её, Лариса, должна знать. Она цветы продаёт у вас на вокзале...

— Конечно, знаю. Рассказывали мне люди о её муже. Но я так и не поняла, что же там было на самом деле?

— Ну, он же у неё, грех говорить, дурачком стал! Врачи сказали, склероз. У них – всё «склероз»!.. Ну, он и «того», тронулся. Ничего не помнит, ничего не понимает. Хуже ребёнка сделался! А она как над ним издевается, как кричит! Боже мой, Лариса, ты бы только слышала! Да ещё хахаля в дом привела, так и живут все втроём. Васе, конечно, всё равно теперь... Но, от людей! От людей, Лара!.. Я бы со стыда сгорела, как так можно!..

— Ну, вот, а ты её всё время защищала, — ладно проговорил Алексей Егорович.

— Откуда я могла знать, что она так подло поступит!

— А всё зависть, ненависть во всём!.. Машину бы купили, вообще подохла, зараза!

— Сиди, машину... Тебе, пьянице, машину!

— Зачем же мне, сын будет ездить...

— Мал ещё... Да и что о пустом мешке говорить, доживи ещё!..

— Да, Клава, ты права. Вот видишь, где ты права, я не спорю...

— Это точно, — выразился, наконец, Пётр Прокофьевич, — решетом воду не наносишь.

— Да, все думают, будто брак – это счастье, — значительно изрёк Алексей Егорович. — А я скажу, что это – самое большое несчастье на свете... Брак, как сказал один умный человек – это «терпи, терпи, и переноси»!..

— Ну, всё, — недовольно резюмирует Клавдия Кирилловна, — заведёт сейчас свою «шарманку»... Лучше, давайте, попоём или потанцуем... Лёша! Неси радиолу...

— До чего же ты, Клава, противная! Слова не даст сказать!

— Хватит, людям надоело уже тебя слушать. Сам никому рта не даёшь открыть.

— Ладно, молчу-молчу...

— Вот, так бы и сразу сказал. Неси радиолу!..

***  ***  ***

Зала наливалась голосами... Вертелись толстые граммофонные пластинки «Обменного фонда» Апрелевского завода грамзаписи...

И пьяный, счастливый голосок Ларисы Павловны вольно и без обиняков подхватывал:

Конец нашего двадцатого столетия приноровил человека не делать безапелляционных выводов. Возможно, это более всего проявилось в нашей стране. Возможно, «идеи» только нашей политической системы примирили человека с его бесправным, никого не обременяющим положением.

Сменив Бога на коммунизм, человека убедили в том, что он хуже и гаже даже идеи социализма: нет у него, дескать, сознательности во воздаяние «материи первичной». Но кто пострадал здесь, если не сам человек?..

Во всякой непритязательной жизни, когда долготрудно и совсем невмочь, когда горе и страдание выхлынут вот-вот через края, разродится трагедией своей человек! Иная жизнь затопит стоялые шлюзы, своротит пороги – разольётся тогда карантинная свобода потом, слезами и кровью!..

Начинали Дуваловы с вилок и ложек. Из их пересказов можно было бы узнать, что приданое Клавдии Кирилловны попало под бомбёжку, когда увозилось из Мурманска. Хотя и это совсем неинтересно, как всякие прочие россказни, в которых мы жалуемся и пеняем на многотрудное «увы»...

***  ***  ***

Недолго так щедро кормил Дуваловых базар... Выйдя замуж по совету полицая, чтобы не быть угнанной на работы в Германию, Клавдия Кирилловна живо теперь распродавала продукцию мужа: всякую-разную посуду из жести. Трудились они вовсю, и уж ставали на ноги крепенько.

Но вскоре город освободили, мастерская была прикрыта, пришлось Алексею Дувалову отрабатывать сталинскую «бронь»: восстанавливать шахты Донбасса...

Теперь, уже только поздними вечерами, да ещё почти ночным утром, клепал Дувалов свою незамысловатую утварь в домике, купленном на свои труды во времена «завидной» оккупации... И уж не рассветало, а вёдра да корыта, выварки и кастрюли, бидоны да тазики верно дожидались своего покупателя. Вот так оперялись Дуваловы, дружно, с торопливым усердием...

Словом, ничуть не походили молодые муж и жена ни на придурков, пристроившихся удобно, ни на бесстыдных рвачей...

«Тьфу!» — воскликнет иной справедливый критик. — «Какая гладкопись! За всех всё знает, и тут же, походя, мнениями своими сыплет. Ты мне человека, человека давай!»

«Нет у меня человека..." — услышит он в ответ от меня.

И что сочинять Владиславу, который сидит в чужом доме и строчит свои буквы, роясь в чужих бумагах? Что сочинять,  когда всё было просто и ясно? Что возносить к небесам пошлую, дохлую норму природы нашей, которую каждый волен понимать, как ему хочется?

***  ***  ***

Однажды мой пьяный батя, такой дикий от страха, домой пришёл и рассказывать начал, как его хотели зарезать на трамвайной остановке...

Так я решился чуть ли не в «Известия» написать, вобравший вдруг в себя жёлчь такую, что на весь бы люд хватило, вот уж «целительные эмоции» для подростка!

А когда предмет увидел, так и охота всякая отпала не то, чтобы в газету писать, но и на людей злиться.

Что может быть глупее, когда здоровый пьяный мужик демонстрирует «орудие зла», а оно – всего-то навсего ржавый перочинный ножичек с лезвием, разболтанным на обе стороны? Да таким ножичком даже курицу не зарезать, а вот руку себе поранить несложно совсем. Стыдно и подумать.

Учитывая такое дрянное обстоятельство, я бы мог просто перечислить все мыслимые и немыслимые заслуги всякого нормального жлоба, всякого, от дури злого, обывателя.

Но поскольку я не обладаю даром расписывать всё, что мне приходилось видеть в жизни, не стану делать и этого.

Меня упрекнут в злословии, и правильно сделают. Но я по инерции, ещё со школьного «сталинистского» воспитания, не люблю обывателя, ненавижу его... Не люблю и самого себя по той же причине: в такой семье можно существовать, но никак не жить...

И всё равно не хочу, не стану облагораживать то, что облагородить невозможно. Никогда не воскликну следом за Клавдией Кирилловной: «Ах! спасибо, что откормили бугая!..»

Не подумал так никогда даже вскользь и мой Илья Дувалов... Ибо на такие восклицания могло бы хватить хитрого бездельника, если только он и честен, к тому же...

Увы, счастье такое не дано было мне, как и моему Илье Дувалову, всей нашей природой...

Андрей Прядин 

Анна и Владислав отсутствовали. Их попросту не могло быть в этом диком и странном доме в 1962-ом году, поскольку они не родились ещё. Даже те четверо, которые впоследствии дадут им жизнь, не могли быть знакомы друг с другом. Анна родится через шесть лет. А Владислав – ещё через год. В 1969-ом...

Поэтому во времена советского застолья они – никакие не участники событий, а лишь будущие намётки социалистического уклада жизни тех далёких лет.

А когда они появились, въехали в этот мрачный дом, там уж не жил никто. Впрочем, спешить не будем. Поэтому и строчки эти не более, чем пояснения.

Итак, смысл жизни Дуваловых был лишён с первых же дней пустой тщеты и праздного суесловия.

Всё делалось просто и убеждённо – домик был куплен – и дело, как все уже понимают, стало за тем же самым ребёнком...

... забрали они его из дома малютки... Так в семье Дуваловых появился третий...

Андрей Прядин