(?) - Приезд Анны

Владислав держался уверенно и даже нагловато, как показалось Анне. Вовсе не церемонясь, он просто и спешно выкладывал суть.

— В общем так, Анна Андреевна!.. Мы с вами – двоюродные брат и сестра по моей матери и вашему покойному отцу. Вместе они не жили никогда. Маленькими попали в детдом, но оказались почти счастливчиками: их так быстро взяли на воспитание две бездетные семьи, что они ничего не поняли и, разумеется, ничего не могли знать друг о дружке. Судите сами, Анна Андреевна, вашему отцу не было тогда и двух лет, как умерла их мать: наша, получается, с вами бабушка.

— Извините, Владислав, — переспросила Анна, — мать моего отца и вашей матери, так?

— Да-да, — поспешил ответить Владислав. Я рассказываю вам всё вкратце, поэтому не перебивайте меня. Замечу только, что смерть их матери, нашей бабушки, была ужасна. И сцена эта была не приведи Господь! Но об этом когда-нибудь, много попозже.

*** *** ***

— Мать моя на два года старше вашего родителя. Оказалось, она ещё по детдому запомнила, что возле неё постоянно находился какой-то рыжий мальчишка. А вы, Анна Андреевна, женщина, мне представляется, не без фантазии: легко вообразите, что моя матушка подрастала, и всё настойчивее припоминала рыжего мальчика.

А уж когда повесился её отчим – было ей в ту пору семнадцать лет – всё всплыло. Тогда же родственники висельника ничего утаивать не стали, всё рассказали девчонке. Вот, и узнала моя мать доподлинно о своём родном брате, вашем отце. И начиналась история...

Владислав на время умолк. Неторопливо достал сигарету, закурил...

*** *** ***

Анна, казалось, не слушала особенно брата. В её представлении никакого отца и не было. И в первую очередь её занимал теперь дом, где они сидели, брат со своими полу беспринципными манерами... Она неназойливо ожидала конца разговора.

— Странно, — заключил брат, — вы дочь, а знаете о своём отце меньше меня. Даже неловко.

— Не будем об этом. Я никогда не жила с ним. Поэтому нужды не было, — отрезала Анна.

— А ваша мать! — настаивал Владислав, — она разве не рассказывала вам?

— Прошу, не будем об этом. У неё была своя жизнь.

— Извините меня. Тогда я продолжу?..

— Конечно, я слушаю вас.

— Но вы не задаёте мне никаких вопросов, Анна Андреевна. Вам, я полагаю, не так уж и нужно всё знать?

— Почти угадали. Не сердитесь на меня. Он, поймите, чужой человек. Вы прожили с матерью – его сестрой. Вам, я допускаю, всё интереснее...

— Не только это, Аня, — вдруг загорелся Владислав, — не только это. Вся штука-то в другом!..

*** *** ***

Владислав мечтательно задумался. Так он просидел немало секунд. Анна с оживлением наблюдала за ним.

— Но сначала, — начал медленно брат, — сначала, как говорится, обязательная программа...

— Простите, Владислав, я хотела уточнить: кого забрали из детдома раньше?

— Дома малютки, что ли? Ах, да!.. Мать забрали... Тут неприглядная штука получилась. Люди (те, которые взяли мою мать) знали, что рыжий мальчик – её брат... Только говорили, был он тогда как-то странно болен: ненормальный как будто... Да, к тому же, ещё и не ходил без руки... Может, и ещё что было – дело тёмное теперь. Понятно, брать им его не было причин. А ему, что греха таить, больше и повезло потом. Он попал к довольно обеспеченным людям.

— О них не надо, Владислав. Мне приходилось в детстве бывать здесь. Я их хорошо помню. А отца нет... Он уже тогда уехал. Слышала я, будто выжили они его...

— Что ж, тогда я покороче. Продолжу, Анна Андреевна?..

— Конечно-конечно! Только знаете?.. Простите меня, вы так скоро, а порой и грубовато говорите, что мне неловко за вас. Понимаете, так позволительно биллиардные шары катать...

— Согласен, — Владислав сделал паузу, — почти согласен. Но моя мать!.. Представьте, столько раз рассказывала мне о своём брате, вашем отце... Даже не так: сколько рассказывала, столько и плакала. А, случалось редко, она злилась и начинала тогда кричать:

«Что он себе вообразил! Что выдумал! Все живут, Бога не клянут... А он что, сам святой!..»

И потом вдруг замолчит сразу, будто точно так, как вскрикнула прежде... Посмотрю я ей в глаза – а там ничего – глаз как бы и нет... Всегда одинаково, понимаешь, Анечка?..

Я сначала хотел хоть что-то разузнать, понять... А она, оказалось, никогда и не помнила ни своих состояний, ни крика своего! И замолчит она, и плачет тихо, будто скулит, подвывает по-особенному – ни дать, ни взять, какие-то коверканные песни поёт, будто кликуша какая... Я теперь думаю, что брата своего она любила больше всего в жизни – тоже, видать, больная была...

— Простите, и больше вас?

— Не знаю. Возможно, что и так... Возможно, и не любовь у неё к нему была, а чувство какое-то другое... Знаете, бывает такое, чего человек себе всю жизнь объяснить не может – душу, наверное, свою разгадать не может... Оттого человеку и Бог нужен!..

— Давайте, Владислав, остановимся. Слишком много вопросов. Я ничего не успеваю понимать. О каких странностях вы говорите?

— Не знаю, Анечка. Это теперь стало известно о детях, которых называют «индиго». Но что это за дети на самом деле, я не знаю.

— А глаза? Почему такие глаза?

— Да потому, что она их прятала куда-то вовнутрь.

— А моя мама, мне это врезалось на всю жизнь, говорила, что у моего отца глаза были страшными – она боялась смотреть в них. Так что же это значило на самом деле?

— Не знаю, что к этому можно добавить. Думаю, безверие какое-то мучило мою мать... Но по сей день и я загадки этой не понимаю...

Потом, Анечка, потом...

*** *** ***

Владислав вздёрнулся весь, резко привстал, протягивая руку к сигаретам на столе – и заходил нервно по кухне, от порога к столу...

— Извини, — шепнул, — перекурю...

*** *** ***

Анна съёжилась... Что-то должно было вот-вот произойти – она это чувствовала... Что-то вот сейчас должно случиться...

Но брат её всё так же ходил, только чуть-чуть ровнее... Анна уже успокоено ждала, пока Владислав остановится и заговорит снова...

Тень большущей вишни, высаженной бабкой в день, когда внучку привезли из роддома, выползла из кухонного окна, улеглась на столе... Сестра усмехнулась...

— Это ровесница моя, — сказала брату вслух...

Но Владислав ничего не слышал, говорил снова...

— И часто, очень часто мать ставила мне дядю в пример. А чего, спрашивается? Он всех в жизни бросил, а её – не хочу и говорить – каждый раз выгонял. Она пару тысяч километров проедет, чтобы пожить у него, а он её – за порог!.. Не сразу, конечно, но выгонял всегда. Причин я не знаю. Да и дело не в них...

Странный он тип, ваш отец, Анна Андреевна. К моей матери за всю жизнь ни разу не удосужился приехать. Да что там!.. Даже не написал...

— Признаться, Владислав, вы говорите невероятные вещи! Я ничего не понимаю. Мой муж, кажется, был недалёк от истины...

— А что, Анна Андреевна, что ваш муж?

— Нет, ничего... Он сказал только, будто жизнь моего отца обязательно окажется интересной.

— Ну-у, уж это так, для красного словца. Не верю я ни в интересные жизни, ни в интересных людей! Общие слова!.. Что это – жизнь или человек – развлекательная программа?..

— Я не думала, Владислав, что вы так нетерпимы к людям...

— Уж об этом, сестричка, не надо! Это ещё, как сказать. А рассуждать теперь я не намерен!..

— Как хотите... Пожалуйста, рассказывайте дальше.

— Я думаю, просто так не стал бы мой дядя и от людей бежать, и сестру свою отталкивать. Впрочем, здесь в этом доме, я обнаружил его бумаги. Хотите знать, что в них?..

— Нет-нет, Владислав! Я смотреть пока ничего не стану. Что вы ещё знаете?

— Почти ничего. То есть, думаю, всё остальное будет вам неинтересно. Но, судя по его бумагам – рукописям, одним словом...

— Подождите, я не успеваю ничего понимать. Дайте мне лучше сигарету... Как здесь плохо: что-то тяжёлое висит в этом мрачном доме, даже зловещее – будто и не пустой он... Продолжайте, Владислав...

— Так вот!.. Кое-что из его записей я вскользь просмотрел – это мраки!.. Грязи в его жизни было предостаточно. Конечно же, это так, с общепринятых норм, которые, кстати сказать, нигде особо не выделены. Да и вообще, если уж усреднено всё воспринимать, то и все откровения его припачканы. Нынче-то время умное...

— Да? А мне так кажется, что умничаете вы!

— Напрасно, Аня. Я просто иронизирую. Но вы, как хотите... Позвольте вам всё же кое-что прочесть. Тем более, что сами вы читать не желаете.

— Нет-нет! Я ничего не хочу подобного. Должно же быть у человека что-нибудь более настоящее, чем его бумаги – жизнь, например!.. Мне интересна его жизнь, уже интересна! А потом, что это за совместные чтения!.. Не чудится ли вам, что всё это дурно пахнет?.. Давайте ещё усядемся рядком как-то – ладком да мирком – и дальше что? Придумали, братик, спасибочки!

*** *** ***

Анна раздражалась, и едва сдерживалась, чтобы не уйти. Вся эта чепуха её нисколько не интересовала, но ещё нужно было хоть как-то доиграть этот дрянной и трудный день... Она как-то не по-женски озлобилась, и договорила с издёвкой...

— Судачество это всё, сударь! Сплетенка, сговор!.. Уж и не знаю, что ещё назвать!

— Да что вы, Аня, не расстраивайтесь... Всё, конечно, чертовски тяжело. Непонятно, и зачем? Но только не говорите мне, будто жить интереснее...

— Простите, дайте же мне сигарету! Я устала...

— Не знаю, как и оправдаться, Анечка. Хотя я с вами совершенно не согласен. Я просто совсем другое имел в виду. Напрасно вы ко мне пристёгиваете чужую мораль, будто подкладку к пальто. И что ещё осталось от вашего отца, кроме рукописей? Ах, дом!.. Так с ним всё ясно – он ваш!.. Больше желающих нет.

— Вы не поняли меня, Владислав.

— Да, конечно же, — поспешил брат, — но ничего о его жизни я знать не могу. Я и не видел его ни разу. Но опять-таки: из записей вашего отца и о его жизни многое можно узнать. Я подозреваю, жизнь свою он разменял на листки свои... И годы жизни его были страстью отмечены, странным рвением. И всё же ничего я понять не могу пока.

— Что за вздор вы говорите, Владислав! — возразила Анна, — задумалась и домыслила, — кажется, и мама говорила о его стремлениях: всё рвался он куда-то, рвался... Так и ушёл от нас... Говорила с неверием, правда... И то ли насмешкой, то ли укоризной – сам не знал, чего хотел...

«Что за вздор?» — спрашивала Анна уж самоё себя...

— Не знаю, — Владислав говорил теперь мягко и серьёзно, — я тебе так скажу, сестричка... Жизнь человеческая, конечно, пустяк, кому она нужна! Чужая – не своя!.. Да и не знаю, что там... Но чего-то же стоит человеческая жизнь! Стоила же, чёрт возьми, и его игра свеч! Поэтому и я сюда приехал. И уж в строчках его разберусь!

— Нет, Владислав, здесь пока не этим нужно заняться. Всё что-то не так. Я получила совершенно ненормальное известие о его смерти. То есть, текст почти обычный, но подписи нет. Самое странное, что мой отец, так мне сказали уже на месте, умер одиннадцать лет назад.

Владислав надолго замолчал...

Нужно сделать фантастическую непотребную работу!.. Всякий возмутится, всякий сочтёт меня идиотом, но я не в силах следовать здравому смыслу. Ибо нет у меня другого выхода, как только дособирать свои записи.

Я уж, наверное, понимаю, и понимаю давно, что нет ничего неблагодарнее, чем говорить о своей жизни и своих проблемах. В этом занятии всякого не блеснёт дар божий, не проявится никакой талант. Ибо частная жизнь человека дорога ему одному, отдельному и конкретному. Так что не совсем ладно вторю ныне славному поэту – иже: «Любите самого себя, достопочтенный мой читатель...»

*** *** ***

Я, конечно же, не успею и не смогу рассказать о своей жизни. Я даже не сумею разместить и в сотне романов все свои записки. И хотя они (и, прежде, они) мучают меня жить не дают – иного избавления не будет... Поэтому продолжаю и повторяюсь...

*** *** ***

Семьи все, за редчайшим исключением (в той ли, иной мере) наполняют своё существование благополучием. Иначе семья сохраниться не может. А забота о собственном очаге своём часто становится и формой, и содержанием жизни человека...

В этом значении Илья Дувалов ничего замечательного собой не представлял. И если уж моя неумеренная фантазия решила сделать из него героя, то пусть она и выпутывается. Что касается меня, то я уж постараюсь преподнести и его мысли, и его мнения, как бы ни были они нелепы.

Илья Дувалов, к прочему, человек с претензиями и искрой божией. Но ни то, ни другое не получили в нём доброго развития, хотя и усердия было немало...

Казалось бы, семья Дуваловых образовалась случайно. Словно по воле судеб или человеческому недомыслию, оказались все трое под одной крышей. Но всё, повторяю, было просто, безо всяких прикрас, обыкновенно...

Клавдия Кирилловна родилась здесь!..

Её отец ещё перед революцией уехал в Юзовку на заработки – был рабочим металлургического завода... Но «декрет о земле» вскоре заставил его попытать крестьянского счастья вновь, и при новой власти. В Курской своей губернии он даже как-то поправил хозяйство, «богатеть» при НЭПе осмелился – ещё бы чуток, так в середнячки бы вышел тютелька в тютельку...

Только «История», движимая твёрдой, незыблемой рукой, совершила новый свой коварный виток: крестьянин должен был стать рабочим и он им стал в последний раз, смекалисто рассудив, что уж легче и лучше быть рабочим в городе, чем у себя дома – в городе-то хоть работа одна, а на деревне их две... (А «хапун» бы схватил, то и смерть потом на канале...)

Про жизнь уж никто не спрашивал: обильная жатва – до срока, до посевов – гремела по всей стране.

Воспиталась Клавдия Кирилловна у своей бездетной родной тётки, хотя и отец, и мать её оставались живы до последней старости...

В отличие от двух своих родных сестёр, Клавдия Кирилловна сначала выходила замуж по не разумению, а любви... И всю свою жизнь она чтила слепо это чувство в других – так и не раскусив до конца сей горький плод – Бог её миловал...

Поначалу она уезжала за первым своим мужем в Мурманск... Но, едва дознавшись про его измену, что было не то полуправдой, а, вернее, поводом, поспешила возвратиться домой. Было это уже в самом начале войны – «немец» в городе ещё не стоял...

Потом она всю жизнь рассказывала, будто была беременной в ту пору, и что её ребёнок умер – и даже клялась, что может показать его могилку... И как ни стыдно замечать мне и «моему Автору» женскую ложь – всё это так и не превратилось в правду!

Много и долго добивался первый муж Клавдии Кирилловны, чтобы она захотела понять его – увы, это было невозможно.

Его приезд к ней после войны, когда она уже была замужем за вторым, никак не изменил её решения.

Анна вышла во двор. Солнце уходило за горизонт, но света оставалось много. Лёгкий леденцовый ветерок таял – и удлинённые тени деревьев едва успевали вздрагивать...

Не спеша, она проходила по заросшей дорожке. Всё было покойно и пусто. Огород, всегда ухоженный, казался теперь совершенно диким, а кое-где, на комьях земли, оставались листья прошедшей осени.

Ей не вспоминались некоторые дни детства, проведённые здесь. Но чувство, когда тебя обязывают, когда принимают и любят тебя только потому, что ты не у себя дома, вновь проявилось в ней...

Медленно так проходила Анна по длинной дорожке, и восклицала почти вслух:

«Знаете ли, — говорила она остановившись рядом со старой бельевой подпоркой, — любить меня за то, что в гостях, спасибо!.. Так и все нас полюбят, потому что умрём!.. Как хорошо всех нас терпеть так ненадолго!»

*** *** ***

Дощатый, весь в дырах, уличный туалет затрещал – издал непонятный металлический визг, с выхлопом разорвался – и рассыпался... На прогнившем скошенном полу остановился старик с палкой из вишни...

— А-а, — завопил он тихим, плаксивым голосом, — каким я был сильным...

Вишнёвая палка отлетела в сторону, старик выровнялся и скоро закричал:

«Клава!.. Где моя Клава!..»

Тут же он лёгким шагом двинулся к дому – ступил по пути через пустые тротуарные плитки где секундами назад стояла Анна – бельевая подпорка дрогнула и свалилась ему под ноги... Не обратив на это никакого внимания, он открывал дверь своего былого жилища...

*** *** ***

Владислава нигде не было. Старик отправился в свою спальню, и увидел на кровати рыжего спящего мальчика...

— А-а!.. Это ты, курёнок мамкин!.. Не слушался меня – вот теперь я и враз голову твою на порог!..

«Отшибу-у-у!..» — прокатилось эхом по спальне.

Мальчик во сне кричал, рвался во все стороны... Вдруг вскочил, будто в полёте, и оказался на полу, метрах в полутора от постели, у старого книжного шкафа...

Не взглянув более на приёмыша, старик зашагал в залу, где ворковали две товарки, да рыпел зелёный баян.

В прихожей старика внезапно скрутило, свернуло в горстку... Сразу всё пыхнуло, плеснуло слепым светом – отснялся юркий силуэт Владислава...

А в залу входил грузноватый кацап лет сорока пяти!..

Время шлёт человеку испытания. Время ветром или штилем, бурей или бризом, непогрешимо ставит всё на свои места. Но война!.. Чем могла помочь!.. Чему могла научить всякого во всех бесконечных и злых своих переотражениях, переповествованиях, пересказах? Что породить могла во всяком детском сердце, кроме ещё более беспощадного безумства «выживать»?..

Кто терял всё, кто жизнь терял... Но как можно судить или не судить! Как можно объяснить – и как можно не соврать, не повториться? Не признать, наконец, что каждый живёт по-своему, болеет по-своему, умирает по-своему?

Истребление человека человеком. Не убийцы – солдаты подневольные – шли принять или посеять смерть! Смерть во что! Убиение во что!

Я не понимаю, почему мне так тяжело писать об этом? Какое бессилие гнетёт меня? Какая болезнь сидит во мне, и съедает меня? Какая рана затянуться не может? Ведь не воевал я, не жил тогда. Что же так убивает меня?..

Стыжусь, много «проскочит» у меня сейчас ложного патриотизма – нельзя понимать то, чего не знаешь... А следовать «радостной» и порочной идее, из-за чего ни разу мускул не дрогнул – по меньшей мере, бездарно...

И легенда следующая впитана мной, как отрава!.. Пусть же иной Повествователь её рассказывает...

... третий год войны... Город уж давно оккупирован немцами – в сентябре будет освобождён...

Вместе со старшей сестрой Клавдия Кирилловна – владелица частного буфетика на городском базаре... К ним наведываются туда выпить и закусить такие же вольные частнички – мастеровой мужик всяких будочек, лавчонок, мастерских...

Базарный полицай – из местных – советует Клавдии выходить замуж, чтобы в Германию не угнали, значит...

Заходил в буфет к сёстрам Алексей Дувалов – держатель будочки по жестяному делу... Клавдия Кирилловна сразу же вызвала у него объяснимый интерес...

Тонко потянув первую ниточку, молодая женщина тут же уверила Дувалова, что у того не только есть скорые надежды, но и вообще: человек он достойный, работящий, неглупый – и всё такое прочее... Чем ещё может женщина покорить своего избранника?.. Довольный Дувалов поспешил объявить свои самые лучшие намерения...

Формально испросив три дня на обдумывание, Клавдия Кирилловна всё ещё разок хорошенько обкумекала – и дала условное своё согласие... К ней, возможно, ещё вернётся первый муж – и чтобы, если что, Дувалов её не удерживал...

Пожалуй, вряд ли бы кто другой, склонный «учиться» у женского сердца, мог принять такие условия. Но есть прекрасный тип мужчин, которые не способны усложнять себе жизнь всякими закавыками... Женщина для них – есть женщина!.. А мужчина должен оставаться мужчиной – нечего, стало быть, с женщинами тягаться... А чему быть, того не миновать!..

Кто-то другой заметил бы, что там, где всё пошло, грубо, где женщина «обещает измену» – там нечего строить иллюзий: «Пусть пробуют они...» — сказал наш поэт...

«Признавшись во всём», Клавдия Кирилловна не преминула упомянуть, будто у неё был ребёнок – нет, двое детей!.. Что ж, женское страдание должно быть прощено в любой, даже самой уродливой форме... Ибо для неё – женщины – вовсе не так важно, было ли несчастье на самом деле или просто не было счастья: честь и коварство в них сопряжены всегда... Вот, по причине, женщину может понять только женщина!..

Так и хочется разграничить преднамеренно людей – отнести их к определённым разрядам – и дело сделано... И как случается, что одним удаётся всю жизнь прожить интересно, достичь немалых, порой, значительных результатов, а другим остаётся просто существование – пусть и доброе, человечное?.. Или оставить всё как есть, не задаваясь столь дерзкой, а, пожалуй, и глупой идеей?..

Кто живёт, а кто и выживает... И эта недобрая мысль заставляет многих не любить людей совестливых, безазартных, поступающих не «по образу и подобию»... Пусть же привилегия судить остаётся у людей молодых, ибо их устами гнушаться никогда не следует...

*** *** ***

Мы терпеливо и долго выслушиваем ложь преуспевающих поколений. Этим всегда помечена современность – «жизнь» не проповедовалась людьми сирыми. Но жить хотят все; и не сбросишь никакого человека с телеги, если сам человек. Места бывает мало – говорят, всем всегда не хватает. Что, догонять телегу немазаную или свой тарантас соорудить?

Если бы только меня спросили, если бы только мог я ответить... Но сказать грубо о том, что отнята у человека его жизнь – это не сказать ничего...

Общество, зачатое «святыми» татями, так же по-воровски и зачахнет... Поэтому – стыд, один только стыд. И то, что лениво, что по-обывательски просто, как свинью зарезать, понять я не в силах. Неспелая горечь подступает к горлу – бессильный гнев душит меня. И, слов нет: я снова тот самый двухлетний ребёнок, умирающий пятые сутки подряд...

Остановимся, ребята, передохнём!..

Я в каком-то далёком и забытом сне просил вас как будто о терпении... Но хорошо помню, что просил совсем не вас, и уж, конечно, не об этом...

Сей роман вы читаете пока что чуть ли не в трёх измерениях. Пора подошла, а за мною – четвёртое. Дождитесь и пятого, не стоит теряться – и об этом говорю вам заранее. А в минутку эту попейте чайку или посидите всласть с хорошим и славным другом своим. Отведите себе душу, друзья!..

Из-за «славной когорты», стоящих «насмерть» у блюда, «вершащих во имя и на благо», задохлись тысячи, миллионы жизней. И «Бал у Сатаны» всё продолжается!..

Господи! Неужто у человека такая бездарная и ленивая совесть? Но, увы!.. Судят не тех, о ком говорят – судят тех, кто говорит. Дорого и двояко обходится каждому из нас инстинкт самосохранения...

Брата она застала за чтением мелко исписанных листков... Ничего не говоря, сестра внимательно смотрела на Владислава...

Теперь он совсем не казался ей безнадёжно беспардонным. Глаза его, мягкие и печальные, ушли далеко, будто скрылись – и лишь только свет исходил от них, тревожный и добрый...

— Анечка! — вдруг вскричал Владислав, — вы только слушайте, и не перебивайте меня. Здесь совсем немного, я это прочту вам... Обязательно это надо прочесть! Ну, три минутки потерпите, а?.. Ну, семь!.. Я прощу вас, это надо слышать... Слушайте же!..

— Что это было, Владислав, что произошло?.. Я как будто падала в обморок... Очнулась на дорожке в этом диком огороде... Через меня там, на дорожке, будто переступил кто... Что это было, Владислав, что было здесь?..

— Вы хотите знать, что здесь было?..

— Да-да, Владислав!..

— Но вы не побоитесь, Анна Андреевна? Это ведь страшно, снова умереть?..

— Что вы, что вы, Владислав!.. Что говорите такое?..

— Вы умрёте, Анна, снова... Как на дорожке...

— Но я ничего не помню, я просто упала в обморок – и мне виделось... Я потом всё расскажу. А сейчас хочу знать, что было в доме, здесь!.. Ведь вы были здесь, вы оставались?..

— Как вам сказать, Анна... Как будто был, но на самом деле меня здесь не было...

— Что?.. Я ничего не понимаю, объясните же мне!..

— Вам будет страшно, сестра, очень страшно...

— Да не пугайте меня, не пугайте!.. Я всё перетерплю!..

— И ещё, сестричка... Это не может долго продолжаться...

— Что это?

— Ну, эти ваши состояния... Итак, вы готовы?..

— Скорее-скорее, Владислав!..

*** *** ***

... всё сползало со стен... Очистился от грязи дом, перебывало тепло и уютно... На кухне застывали и таяли две детские фигурки...

Мой Автор