Истории из СССР: Страх, человек и система

 

Нет другого такого слова, от которого, как от падучей, не бились бы, извергая густую дурную слюну, полоумные либералы и безумные националисты всех мастей, как магическое слово КГБ.
 
КГБ для них даже сегодня, более чем четверть века спустя, - синоним слова "страх". Страх животный, леденящий душу. Молодое поколение не представляет себе, что такое это было - Комитет Государственной Безопасности СССР! Поясню! И знаю точно, что даже действующие сотрудники Службы согласятся со мной.
 
КГБ СССР отличался от ФСБ РФ, как тигр от домашней кошки. Это было совершенно необычное формирование! И страх, переходящий в ужас, Комитет внушал всем совершенно заслуженно. Собственно, всё, что считалось в те годы диктатурой и вызывало этот самый лютый страх, и было Комитетом.
 
В моей жизни в Союзе мне приходилось сталкиваться со всемогущей организацией несколько раз. Здесь я расскажу о первом из них.
 
Дело было очень давно, в почтенном ленинградском институте, где я постигал экономические премудрости, будучи студентом второго курса.
 
Однажды одна из наших девчонок пришла утром в аудиторию, с опухшими глазами и с таким выражением на лице, как-будто её всю ночь били палками.
 
Выяснилось, что причиной стала очередная шумная пьянка в общежитии, которую с размахом устроили кавказцы, жители одной горячей южной республики.
 
Их было у нас человек 10, все они были зачислены в ВУЗ по целевому набору, для поднятия управленческого уровня в родных пенатах, поэтому после окончания учёбы они подлежали обязательному возвращению домой.
 
Сама учёба наших магомедов интересовала мало. Гораздо больше их интересовали девочки, тряпки и деньги. Поэтому скандальные загулы, драки и пьянки в общежитии после их заезда стали практически ежедневными. Девчонки рыдали, преподаватели и сотрудники общежития злились, чуть ли не ежедневно ремонтируя этаж, вставляя разбитые стёкла и отмывая лестницы и стены от следов бурных возлияний и побоев.
 
В конце концов, наше терпение лопнуло. Группа парней, включая вашего покорного слугу, отправилась в профком и заявила, что если зверьков не успокоят официальными мерами, мы сделаем это сами и за последствия не ручаемся.
 
Председатель профкома, кстати сказать, мастер спорта по вольной борьбе и чемпион Ленинграда среди студентов, выслушал нас и вздохнул:
 
- Мужики! Вы чо творите? Они же - целевые! Это ж партийное дело! Вы хотите неприятностей? Вы их получите! И из комсомола выгонят, и отсюда вылетите, как пробки! А они останутся!
 
Вы думаете, я не знаю всего этого? Да я их сам уже давно убил бы! Да не могу! Жить охота! - И он грустно усмехнулся.
 
- Но так тоже продолжаться не может! - сказали мы хором, - надо что-то делать! Да и девчонок наших жалко! Думай! - приказали мы нашему проф. боссу, который на самом деле был отличным парнем и всегда помогал нам, чем мог.
 
- Ладно, - сказал он, подумав. - Попробую договориться! Значит, так! Ты - он обратился ко мне - завтра после первой пары выйди на лестницу и стой там! К тебе подойдут и ты им всё расскажешь!
 
- Кто подойдёт?- спросил я. Мне показалось, что он имеет в виду своих друзей-спортсменов по сборной и что завтра мы общими усилиями внушим, наконец, кавказцам правила поведения в городе на Неве.
 
- Не важно, - хмуро сказал предпрофкома, - увидишь, кто. Пока! И никаких глупостей не делайте! До завтра!
 
На следующий день я стоял на лестнице, курил и ожидал обещанных помощников, выискивая глазами в снующей толпе огромных борцов-вольников - приятелей нашего предпрофкома, спешащих нам на подмогу. И не заметил, как меня вдруг кто-то тихонько тронул сзади за плечо и вопросительно назвал по имени.
 
Я обернулся. Передо мной стоял невысокого рода худощавый парень неопределённого возраста и с совершенно незапоминающимся лицом. Ему могло быть одновременно и 20 лет, и 30. Поскольку всё это происходило осенью, парень был одет в невзрачное пальтишко с таким же простецким шарфиком, под которым виднелась белая рубашка с галстуком. В нём не было совершенно ничего примечательного. И, отвернувшись от него хотя бы на секунду, вспомнить его лицо уже было невозможно. Кроме глаз - бесцветных, немигающих и очень острых. Колючих.
 
- Я из Комитета Государственной Безопасности, - сказал он вполголоса, не подавая мне руки и не представляясь, - ну, что тут у вас случилось? Давайте отойдём в сторонку. Расказывайте, только пожалуйста, не кричите! - И он чуть заметно улыбнулся, хотя глаза по-прежнему продолжали меня буравить насквозь.
 
Мы отошли в дальний конец просторного и длинного коридора, и я, как мог подробно, расскaзал моему жутковатому собеседнику всё, что знал.
 
До этого случая видеть "комитетчиков" мне доводилось только в кино, и я, расскaзывая свою историю, с любопытством пожирал его глазами. Но он никак не реaгировал, слушая очень внимательно. Такого внимания я тоже никогда раньше не встречал, и от этого мне опять стало очень неуютно. Было ясно, что любое "не так сказанное" слово мне обойдётся дорого. И очень быстро я понял, что вот этот, реальный, а не киношный, сотрудник органов, несмотря на свою наказистую внешность, а, может быть, и благодаря ей, был неизмеримо страшней всех на свете Михаилов Ножкиных и графов Тульевых.
 

Впервые в жизни я понял, что такое страх. Хотя этот человек пришёл не "за мной", а, наоборот, помочь мне.
- Понятно, - спокойно и даже равнодушно вполголоса ответил комитетчик, выслушав мой рассказ, и прибавил безразличным тоном:

- А где они сейчас, эти герои? Здесь? Показать можете?
 
- Они в другом крыле, на том конце - я махнул рукой в противоположный конец коридора.
 
- Ну, пойдёмте, - сказал он, посмотрев на часы. - минут 10 у меня ещё есть. Только - поспокойней, поспокойней, - сказал он, опять слегка улыбнувшись, - не надо волноваться так. Зачем привлекать к себе внимание?
 
Мы пошли по коридору, он начал что-то рассказывать и отпускать какие-то реплики, запомнить которые я не мог никак. Со стороны, наверное, было видно, что в толпе студентов идут и болтают ни о чём два хороших приятеля.
 
Я очень боялся, что мы не встретим кавказцев, и этот визит комитетчика закончится ничем, но мне повезло. Я сразу увидел одного из них, причём, как специально, - как раз самого крупного, наглого и шумного. В новеньких джинсах и такой же джинсовой рубашке, он курил рядом с аудиторией, гортанно переговариваясь с ещё одним своим земляком на незнакомом языке и нагловато смеясь.
 
Студенты с неприязнью обходили его стороной.
 
- Этот? - спросил мой "приятель", не повышая голоса
 
- Он! - так же тихо ответил я.
 

- Ладно, спасибо, вы можете идти. Всего доброго! - сказал он и, как-то вразвалочку, как-будто нечаянно, подошёл к кавказцу.

Понятно, что я не ушёл. Отойдя подальше, я с огромным интересом начал наблюдать за разворачивающейся картиной. И откровенно признаюсь, что пяти минут общения с "невзрачным парнем" мне вполне хватило для того, чтобы искренне пожалеть кавказца. Злости к нему у меня уже не было.
 
Всё дальнейшее заняло не более трёх-пяти минут.
 
Огромный модный кавказец насмешливо посмотрел на подошедшего к нему вплотную простенько одетого человечка, что-то сказал ему.
 
Комитетчик ответил и, сунув руку во внутренний карман, показал ему что-то, видимо - удостоверение.
 

Кавказец онемел. Его лицо немедленно выразило растерянность, переходящую в ужас, да так и окаменело с этим выражением.

Комитетчик что-то прибавил.
 
Горячий южный студент машинально кивнул, судорожно заглянул в аудиторию, что-то крикнул туда, и на пороге появилось ещё три или четыре его земляка с испуганными лицами и бегающими глазами. Потом, видимо, повинуясь приказу, они вновь исчезли внутри и снова показались в коридоре, но уже с портфелями, которые лихорадочно застёгивали.
 
Комитетчик лениво развернулся и так же, вразвалочку, пошёл к выходу, направляясь в мою сторону, на ходу застёгивая пальтишко и заправляя шарфик.
 
Когда вся компания поравнялась со мной, комитетчик скользнул по мне равнодушным взглядом, как-будто видел меня впервые в жизни, и, не поворачивая головы, негромко сказал, обращаясь к кавказцам, испуганно семенящим следом с отрешённым, полностью потерянным видом:
 
- Побыстрее, пожалуйста! У меня мало времени. И тут же, на очередную жалобную реплику одного из них, не повышая голоса, скучно и буднично добавил:
 
- Рот закройте! И продолжайте следовать! Разберёмся!
 

Они повернули на лестницу, спустились вниз, сели в поджидавшую у подъезда неприметную "трёшку" и быстро уехали.

Разумеется, я сразу поспешил к нашим и всё им рассказал.
 
- Ну вот! - облегчённо выдохнули ребята, - теперь они затихнут, суки.
 
Но всё оказалось ещё радикальнее. Кавказцы не затихли. Они не появились больше в институте! Ни на следующий день, ни через день, ни через два. Они просто исчезли.
 
А оставшиеся стали настолько другими, что мы не могли поверить глазам!
 
Они здоровались со всеми за версту и несколько раз извинялись перед девчонками, от всей души прося их простить.
 
А наш хитрый профсоюзный начальник на все вопросы отвечал одно и то же:
 
- Забудьте вы о них! Нет их больше! Не увидите вы их! Вы же этого хотели? Вот и получите-распишитесь! Для них институт закончился. И Ленинград - тоже.
 

Сегодня, во времена свободы и демократии, читая в новостях сообщения о том, как очередной пьяный жлоб избил в самолёте проводника, как какое-то животное зарезало в кафе человека только за то, что тот попросил его перестать курить, о том, как обезьяна на Гелендевагене гоняет по детским площадкам в центре Москвы со скоростью 200 км в час, как горит ярким огнём творог из продуктовой палатки в Петеррбурге и многоe другое, к чему мы привыкли за эти годы, я с неизбывной ностальгией вспоминаю того невзрачного, но страшного человека в простеньком пальтишке с острыми колючими глазами.
И не могу вспомнить его лицо.

Ехидный Douglas