Черчилль

ЧЕРЧИЛЛЬ.     С соседями нам повезло наполовину: с одной стороны евреи, ставшие нам родными, с другой — русские, по фамилии Покатиловы, хитрые завистливые люди, считавшие всех остальных низкосортными. Евреев они вообще за людей не считали. Всё обходилось благополучно, если с нами играла Роза, девочка постарше нас, кудрявая, тихая и худая, как спичка. Лицо и руки у неё были в конопушках, будто кто посыпал их отрубями. Мама её , маленькая, как подросток, женщина, постоянно что-то вязала, в их тесной однокомнатной хатке было темно из-за одного крохотного окошка. Носки, варежки, чулки они меняли на еду или продавали.

Игра с Покатиловыми детьми всегда заканчивалась дракой. Маме кто-то дал кустик розы. Вскопав небольшое местечко в палисаднике, я с трепетом души посадила его и стала руками пришлёпывать вокруг землю. Подошёл Колька Покатилов и сказал:

- А вот я сейчас полью твою розу.

Расстегнул штаны и бесстыдно стал направлять струю прямо на куст. Я задохнулась от обиды и ненависти. Машинально подняла тяпку и долбанула его по носу, ободрав шкуру так, что Колька сразу стал похож на Деда Мороза. Поливальщик в гневе погнался за мной. Я успела заскочить в сени и закрыть дверь на крючок. Слышала, как орала на весь двор тётка Мария, мать Кольки:

- Сделали в пьяном виде себе дурочку, вот она и творит что хочет! Что взять с идиотки?!

Но Колька с тех пор обходил идиотку десятой дорогой. С дочерью Покатиловых, Ниной, я иногда играла, подчиняясь ей, как старшей. Она выдуривала у меня что повкуснее: кусочек сальца, петушка на палочке или оладушек из пшеничной муки. Прошёл слух, что в магазин привезли повидло, мама дала мне пол-литровую баночку и деньги: « Иди купи, так редко сладкое тебе попадает». За двором за мной увязалась Нинка — пойдём, мол, вместе, я тебе помогу. Руки коченели от мороза, и хитрая лиса стала помогать: отстанет сзади — и пальчиком нырь в баночку. Я повернулась не вовремя и увидела, как Нинка смачно облизывает палец. А с неё как с гуся вода — идёт задрав голову, с умным видом посматривает по сторонам. Мне стыдно было забрать у неё повидло, но я всё-таки пошла рядом, лишив возможности обмануть колхозную дурочку — мы приехали на новое место жительства из колхоза.

В те годы молодые женщины и девушки носили валик, сделанный сзади, по кругу головы. Нинка сушила на солнце волосы после мытья, я подошла и предложила по-дружески сделать ей модную причёску. Она, насмешливо посмотрев на меня, согласилась. Я взяла изогнутый роговой гребешок и начала с концов наматывать на него волосы. На затылке лохматый валик застрял — и ни туда, ни сюда. Как ни старалась выпутать волосы, ничего не получалось. И незадачливый парикмахер вынужден был ретироваться. Подошла бабка, долго безрезультатно возилась, вытаскивая наружу по одной волосинке. Нинка пищала, хватала бабку за руки.

- Ты же постарше, как ты могла позволить этой дурочке так запутать волосы? Придётся вырезать, иначе тут ничего не сделаешь.

На другой день я увидела обскубленную Нинку и закатилась от смеха. Когда ходили встречать коров, она, заметив дырку в платье на животе, показывала пальцем, и девчонки постарше зло смеялись надо мной. Я решила, что теперь можно посмеяться над Нинкой, хотя сделала я это по незнанию и непреднамеренно.

После этого случая Покатиловы держались от нас на расстоянии и иначе, как придурками, за глаза не называли.

У меня не было платка. Уже похолодало, и мама взяла поносить, на пока, косынку из кроличьего пуха у горбатой Игуменьши. Две недели голова моя грелась в пушистом мягком одеянии в форме треугольника; придя в школу, я прятала его глубоко в парте, не дай бог, украдут. Вскоре пришла Игуменьша (так называли у нас хитроумных женщин, имевших привычку давать всем советы), чтобы забрать свою вещь. Разговаривала она, блестя передними золотыми зубами, как будто специально показывала их.

В послевоенные годы на рынке продавалось много солдатского белья, в ходу были гимнастёрки, кожаные пояса с бляхами, фуфайки защитного цвета и даже вязаные шерстяные подшлемники, которые танкисты надевали под форменные шлемы. Игуменьша посоветовала матери купить для меня такое изделие, дескать,оно плотно облегает голову и недорогое. Мама заняла денег у еврейки, и вот обнова уже натянута на мою голову. Я посмотрела в зеркало: оттуда на меня уставилась бледная круглая, как у матрёшки, мордочка. Основание подшлемника прикрывало грудь и спину, ветер никуда не проникал, казалось, лучше не придумаешь, а мне хотелось плакать. Но деваться некуда, пошла в школу. Дети — народ жестокий, на меня показывали пальцами, хватали сзади, пытаясь стянуть, кто-то сказал, что точно такое носили фрицы, и меня стали обзывать проклятой немчурой. День прошёл в издевательствах и насмешках. Пришла домой зарёванная, стянула ненавистное одеяние и сказала, что в школу в нём больше не пойду. Выручила опять еврейка: она дала на время кашемировый платок с тёмно-коричневой полосой по краю.

Но тут другая напасть — у нас с матерью были одни чулки на двоих. Она никуда не выходила, пока я не вернусь из школы. И снова явилась Игуменьша со своим мудрым советом.

- Выпори из своего джемпера рукава, узкую сторону подкрои на ноге и зашей. Вот тебе и чулки. Они плотные и тёплые. Размер как раз для девочки.

Но чулки с цветочками вызвали у детей ещё большую неприязнь, чем танкистский шлем.

- Гляньте, в чём эта дурочка пришла, от материной кофты рукава оторвала.

Два дня я сидела дома, пока еврейка не связала мне шерстяные чулки из тёмной пряжи, какие были на многих детях, и меня оставили в покое.

Гораздо позже я поняла истинную причину ненависти ко мне.

Нам с Надей, девочкой старше меня на год, было по пути с Раисой Ивановной, нашей учительницей. Она находила, о чём с нами говорить, спрашивала о родителях, а мы ещё, привирая, хвалились, что она уже была у нас в гостях. Мы часто задерживались в школе, поджидая на улице, когда она появится со своим маленьким портфельчиком. Меня стали называть подлизой, потом я получила самое обидное и ненавистное прозвище — Черчилль. Он, по разговорам взрослых, для нашей страны был врагом номер один. То, что местный Черчилль хорошо учился, а учительница на уроках пения просила его спеть для всего класса песенку «Кукушка одиноко в глухом лесу жила...», делало меня в глазах детей ещё более опасным врагом, чем глава правительства Англии.

Мама моя даже в тяжёлое голодное время находила, из чего можно сварить самогонку. Сама она никогда не пила её, а вот гнать это проклятое зелье доставляло ей удовольствие. В день выгонки плита была занята огромным чугуном с брагой, к которому присоединялось корыто с водой, занимавшее чуть ли не всю комнату. Мамка крутилась, не отходя от аппарата, целый день. Время приближалось к обеду, пора отправляться в школу, и я, голодная, просила есть.

- Что я тебе дам, видишь, плита занятая.

Взяв самую крепкую ракУ, слабую мать пускала на самотёк, и мутноватая жидкость лилась на табурет, потом на землю. Пока она готовила следующую заварку, я подставила кружку и, насобирав половину, попробовала. Водичка была тёплая и сладковатая на вкус, и я, отвернувшись к окну, выпила её. Чувство голода сразу пропало, можно отправляться в школу. Часов в доме не было, к соседям идти узнавать не захотелось. Школа располагалась в Колонке, почти на самом краю длинной прямой улицы, названной так потому, что когда-

то давно здесь была немецкая колония. Явилась я к концу третьего урока. Постучала в дверь — открыла удивлённая Раиса Ивановна.

- Здрасьте вам, ты позже не могла прийти?

Взяла меня за плечи и, легко подтолкнув, закрыла за мной дверь. Прозвенел звонок на перемену, дети окружили меня и стали спрашивать, где я была. И тут мелькнула мысль, что рот открывать нельзя, потому что сразу услышат запах. И я, блаженно улыбаясь, молчала. Раиса Ивановна вышла и направилась в учительскую, значит, можно войти и сесть за парту. Но как пройти по классу не шатаясь? Перед глазами всё двоилось, крики детей слились в неразборчивый гул. Начался последний урок, учительница плавала перед доскою, что-то говорила нараспев, и мне захотелось спать. Положила голову на руки и как провалилась.

- Раиса Ивановна, Черчилль спит на парте и не слушает Вас, - прокричал кто-то впереди.

- А ты, случаем, не Гитлер? - нашлась учительница.

- Не-е-е...

- А почему же так называешь девочку?

- Так она одевается как Черчилль.

Учительница подошла ко мне:

- Шура, ты что, заболела?

Я закрыла рот рукою.

- У меня зуб болит.

- Зачем ты пришла на последний урок? Осталась бы дома.

Хотя боли никакой не было, у меня по щекам обильно потекли слезы. Учительница уставилась на меня, с минуту стояла в недоумении. От страха быть разоблаченной я приложила платок ко рту. Спас конец урока. Дети вышли из класса, я оставалась сидеть за партой.

- Ты можешь сама дойти домой, или за тобой прислать родителей?

- Пожалуйста, Раиса Ивановна, не надо никому говорить, я немного посижу и пойду сама.

В какой-то момент предметы перестали плясать перед глазами, все вокруг стало четко и ясно.

За несколько хат я увидела выходящую из нашего двора Раису Ивановну. В комнате был полный раскардаж (т.е. беспорядок). На земле стояло корыто и парящий чугун с бардой. У матери было красное лицо и чужие колючие глаза.

- Ты это когда успела нализаться?

- Я есть хотела.

После окончания второго класса меня за хорошую учебу наградили двумя тетрадями — одна в косую линейку, другая в клеточку.

Прозвище Черчилль, наверное, в какой-то мере повлияло на мою судьбу — я стала преподавателем вуза. Если бы это было имя — глядишь и до премьер-министра недалеко (шучу, конечно).

Февраль, 2012.