Покаяние

Покаяние.

Дашка Гурьянова умирала в очередной раз. Как всегда, после очередной потасовки с пьяным Федором ее накрыл «прыступ». Этот прыступ был особенно тяжелым – с возможно смертельным исходом. Их напуганная десятилетняя Веруня бегала по соседям, голосила и просила о помощи.

Бабы сидели в хате в скорбном молчании при еле теплившейся лампе, в которую подлили воды, потому что короткий сгоревший фитиль уже не доставал до керосина.

- Наденьте на меня белый платок, - тихо попросила больная.

      Веруня, зареванная, всхлипывая, кинулась выполнять последнюю просьбу матери – искать одеяние для покойницы. Две женщины, придерживая голову, надели платок по – старушечьи, надвинули низко на лоб, концы завязали под подбородком. Так Дашка платок никогда не носила. Рука больной непроизвольно поднялась – поправила платок, приподняв его на лбу повыше . Бабы переглянулись, но, как положено в такой ситуации, изобразили на лицах скорбь.

     О том, что дочь при смерти, сообщили Дашкиному отцу, жившему на другом конце хутора Он, сгорбившись, будто влетел в открытую настежь дверь, кинулся к умирающей дочери, обхватил руками голову.

      - Ну шо ж ты, дочечка, надумала? На кого дивчину оставляешь?

       И чуть потише: « Довел-таки, алкаш проклятый».

      Верунька, не выдержав, выскочила во двор . Куда ей без матери деваться ? Федор, которого после двух лет совместной жизни по настоятельной просьбе матери Веруня называла папанькой, работал скотником на другом хуторе, дома бывал редко : то он пьяный, то он в загуле, говорили, что у него там баба появилась.

      Брела Веруня по огороду: вот тут они с мамкой кукурузу пололи, по этой дорожке она размеренно шла под тяжестью коромысла с полными ведрами. Зимой вдвоем они рубили заросли акации на меже – топить было нечем. Окоченевшими голыми руками тащили по снегу собранные в пучок колючие ветки.

      Как-то Вера надергала ваты из старого одеяла, уложила ее тонким равномерным слоем на тряпку, покроила, сшила, получились теплые варежки. Любовалась ими, хлопала в ладоши, представляла, как она пойдет в школу, держа портфель не голой рукой, покрасневшей от холода, а в варежке.

      Утром надо было идти на речку – корову поить пора .Мороз на улице трескучий, хату занесло снегом под самую крышу, но перед окнами и дверью метель-завируха оставила небольшой дворик . В сугробе высотой под два метра сделали ступеньки, по которым можно выбраться наружу. По твердому насту люди ходили к речке, пробивали топором прорубь и набирали воды. Набрав два ведра, мать провалилась в снег по пояс, пролив на себя воду. Вся обледеневшая, пришла домой ни с чем . Просушив над печкой мокрую одежду, снова собралась за водой.

      - Веруня, дай твои варежки, от мороза на руках цыпки образовались.

      - Мам, ну они же не налезут, у Вас рука вон какая.

      - Да я хоть пальцы спрячу.

       В варежку ладонь влезла наполовину, без большого пальца.

      - Ну хоть так, и то теплее будет.

      Мать, довольная, ушла, а у Веруни слезы на глазах.

      Дважды с одним ведром Дашка ходила к речке, меняя руки. Зашла в комнату, молча кинула развалившиеся варежки на горячий припечек.

     - Тряпьё оно и есть тряпьё. Это называется – из гомна огород городить, - оценила она Верино изделие.

       Вера, как могла, сдерживалась, чтобы не заплакать от обиды. А то мамка вспыльчивая, еще и в морду пульнёт этим тряпьём. И что я, дурочка, плакала из-за такой чепухи. Сейчас бы сшила еще две пары , пусть они рвутся на мамкиных руках, только бы она живой осталась.

       Уже совсем стемнело. Бабы по одной стали выходить из хаты. Кто-то сказал: « Уснула , бедняга. Бог даст, оклемается».

       В хате остался один дедушка.

     - Веруня, - шёпотом обратился он к внучке . – Ты ложись спать, но прислушивайся, может, ей воды подать или что другое. Не плачь, спит она, живая, слава бог.

      Как только дед ушёл, появился Федор, сидел, наверное, скот херсонский, где-нибудь в сарае, дожидался, пока все уйдут.  Он присел к матери на кровать, поправил на груди одеяло.

      - Даш, ну хватит тебе концерт играть, пожалей Верку, вон она целый день ревёт. Ну дурак я, выпил лишнего, да ты сама-то не бросайся на меня, я же как-никак мужик, будешь наскакивать, так и вмажу.                   .        Мать зашевелилась, повернулась на бок, стащила с себя платок .

- Пошел к черту, кобель фермерский, всех доярок на Херсонке обслуживаешь, не было бы бугая, ты бы и с коровами управился.

        - Вот как ты про меня думаешь, дурочка . Ну, я сейчас тебе покажу, как я доярок обслуживаю. Если бы это была правда, меня на тебя не хватило бы, - увещевал невиноватый мужик, раздеваясь до кальсон.

Беспрепятственно юркнул под одеяло, и вскоре они замурлыкали, все еще обвиняя друг друга, но уже как бы для порядка, без особого зла .

        Три дня мать не выходила из хаты: как же, наделать такого шороху с этим умиранием, а на другой день – вот я, вся живая и здоровая, бегаю по двору, как резвая лошадка . Завидев проходящих под окнами баб, садилась на кровать, сутулилась, безжизненно опустив руки между коленями. Дескать, еле поднялась, но вот с божьей помощью уже сижу. Бабы тарахтели, а она молчала, наверное, чтобы посетители долго не утомляли больную, а шли по своим домам . Здоровому человеку тяжело ведь сидеть в такой позе, не двигаясь. Да еще со скорбью на лице.

      Управившись с хозяйством, в хату зашел Федор.

      - Так , бабоньки, посидели, проведали – и хватит. Ей надо отдыхать.

      У Веруни в голове не укладывалось: как можно, зная притворство матери, поддерживать эту игру, да еще и по-серьезному жалеть ее , как капризного ребенка.

       - Даш, там рыбу возят под дворами.  Может, купить, ты же любишь…

       Мать нехотя соглашалась, а Федор бежал догонять машину и вскоре, радостный , приносил в сетке два огромных толстолобика.

- А хочешь, твою любимую консерву пойду куплю. Сегодня товар в магазин привезли, небось, и халва в продаже есть.

    - А вот меня, - думала с обидой Веруня, - никто не спрашивает, что я люблю и чего хочу. Умеют только за глаза называть ласково – наша Верунька, дочечка. А когда , сцепившись, дерутся, не видят меня, повисшую на спине у папаньки, не слышат моего крика. Спасибо, соседи прибегают, растаскивают их в стороны, стыдят : « Вы хоть бы девчонку пожалели, не чужая она вам». Засыпая, она слышала приятный молодой голос по радио :Нежной , ласковой самой,Письмецо свое шлю .Мама , милая мама , Как тебя я люблю.

       От признания любящего сына становилось еще горше, и Вера плакала в полудреме.

      В школе всё забывалось, Веруня воодушевленно декламировала стихи и получала заслуженную пятерку. Кто бы из учителей мог подумать, что эта жизнерадостная веселая девочка живет в постоянном страхе и тревоге за мать и что еще за полкилометра от дома начинало глухо и редко стучать сердце – вдруг они там опять дерутся.

     После семилетки мать уговаривала никуда не уезжать :

     - Живут же люди в колхозе, и ты не пропадешь. Пойдешь учетчиком в бригаду , а может, даже продавцом в магазин устроишься. Выйдешь замуж, да хоть за Ваньку Николаева, хороший пацан.

      - Да зачем он мне нужен, этот «дескать Ванька» - так прозвали в школе приезжего кацапа. - Он, когда запевает, орет до посинения, думает, что чем громче, тем лучше . А учителя ему потакают, потому что он круглый отличник. Не знают они, что он еще и круглый дурак.

      - Ой, доня, не несись так высоко. Выйдешь замуж – будешь ты ему ноги мыть и юшку пить. Думаешь, почему я с Федором живу? Да потому что лучше не найдешь . А для меня он – хоть поганый плетюшок, да затишек.

      Не желая больше разговаривать на эту тему, Веруня побежала в сад. В тихом зеленом убежище она давала волю своим эмоциям:

        - Никогда ! Никому ! Не буду мыть ноги ! Вечером драться, а утром как ни в чем не бывало любезничать и улыбаться? Не будет такого в моей семье ! Лучше всю жизнь самой оставаться! 

       Много лет спустя ей попадет в руки небольшая книжечка Омара Хайяма, в стихах которого она найдет ту же мысль о человеческом достоинстве : «Ты лучше будь один, чем вместе с кем попало..."               В пятнадцать лет Веруня без сожаления покинет дом : учеба в Ставропольском строительном техникуме, заочный институт по тому же профилю, замужество, пусть не совсем удачное, но без драк и унижений .Как-то шли с мужем и трехлетней дочерью по парку. Весна . Хорошее настроение.

       -Давай сфотографируемся, - предложила Вера.

       - Ты, смотрю, и вырядилась для этого. А мне ничего не сказала. Ну, придем домой, я тебе по-другому все расскажу.

       Вера остановилась.

      - Побить меня ты сможешь только один раз.

      Глаза потемнели, голос стал глухим и низким. Муж, оторопев, сказал, что он и не собирался ее бить. И не бил. Никогда.

      Уже в пожилом возрасте, в очередной раз попав в больницу, Федор сказал дочери: «Прости нас, Вера, мы с матерью хорошо попортили тебе нервы . Прости».

                      Январь, 2012 г.