Собаки моего детства. Повествование второе – О дяде Пете, о его верной собаке - Бобике.

Ночь, не знаю какая, и не помню – какого дня …

И вот, снова тьма покрыла земные просторы, светило ушло за край земли, и пришел мрак, и настала ночь. Вышла на прогулку ночная красавица Луна, и небо осветилось мириадами звезд …

Шехерезада очнулась от тяжелого дневного сна, зевнула, потянулась, почесала то, о чем неприлично говорить, и … вдруг содрогнулась от ужаса …

Ах, я же вчера обещала султану наврать новых сказок, и он, наверное ждет меня в своей опочивальне, нервно покуривая свой кальян. И если я не приду к нему, то он ко мне пришлет палача, который отрежет мне то, о чем даже страшно подумать … - сначала язык …!

Вот и я, как легендарная султанская сказительница, днем отоспался, и дабы не грызли меня муки совести, готов приступить к выполнению своих обещаний, и поведать вам новую историю.

В селе Верхняя Мосоловка, Усманского уезда, воронежско-липецкой губернии, у моей бабушки жили две сестры, к которым она вместе со мной презжала каждое лето отдыхать. Звали их - тетя Маруся, и бабушка Катя. Бабушка Катя жила вместе с одним из своих сыновей - для меня – дядей Петей.

А у дяди Пети был хороший, добрый, верный пес по кличке Бобик, о котором мне и захотелось немного рассказать. Но, не только о нем, но и о его хозяине, который сыграл в его судьбе одновременно три роли - Тараса Бульбы, Герасима, и Иуды, умудряясь при этом, одновременно подрабатывать еще и бароном Мюнхаузеном )))

В те времена кличка Бобик была в среде собак столь же популярна, как у людей такие имена, как Иван и Василий.

И была это вторая половина 50-х годов.

Чтобы рассказать о Бобике, и его непростой судьбе, мне нужно рассказать немного и о его хозяине, о колоритной личности - дяде Пете.

Дядя Петя жил в саманной избе вместе со строгой мамой, с добрейшей женой – русской красавицей, тетей Марусей, и своей одноглазой, и психически неполноценной, но доброй и по детски наивной, сестрой - Манюшкой. И в этом женском царстве, за петуха, и льва прайда, он был один.

Изба была небольшая, даже по меркам того времени, старенькая, давно небеленая, щербатая, крытая прогнившей уже соломой.

Детей у него не было. В пьяных слезах он иногда клялся собутыльникам, развестись. Тогда еще было принято считать, что в этом деле всегда виновата женщина, и медицина тех времен, сводилась только к сельскому фелшеру, к тройчатке, пятирчатке, градуснику и клизьме.

Было у него еще два брата. Старший жил в том же селе, и был отцом-героем – произвел 14 детей, из которых выжило примерно 11, или 12. А другой – младший, переехал в Москву, и жил в том же доме, что и моя бабушка, и тоже был бездетным. У других братев их жены были старше мужей, каждая – лет на пятнадцать. Он был средним братом.

Характер у него был какой-то слегка выпендрежный, какой случается у людей, не уверенных в своих силах, и пытающихся заменить мужскую гордость и достоинство, внешней бравадой. Как и бывает с такими людьми, вопросы, как сейчас бы сказали, престижа, были для него весьма значимы, и сказывались в его характере.

Я не хотел вовсе сказать этим, что он был плохой человек, опорочить его как-то – были у него и положительные черты. Но, как Фурманов, решил подать читателю своего Чапая, со всеми потрохами, так и я хочу дать читателю ясную картину о характере хозяина главного героя.

Срочную он служил, кстати, на черноморском флоте. Я очень хорошо помню его фотографию в черных матросских бушлате, и широких штанах, с бескозыркой, ленточками и якорями. Выглядел он как героический, революционный матрос, бравший зимний.

Некоторые вещи он делал действительно очень красиво. Вспоминается такая картина, которую мне приходилось видеть не раз, и не два.

Белый хлеб (булки, как их тогда называли – килограммовый кирпич) покупали в сельпо. А вот черный   -   пекли бабы в печи – один раз в несколько дней. Это сама по себе очень красочная процедура, которая достойна отдельного рассказа, даже поэмы. Интересно в этом было все - как замешивали тесто в кадушке, как оно бродило, как с рассветом растапливали печь, как выпекали хлеб … Но время этого рассказа еще не пришло.

И вот наступал апофеоз сказочного действия - хлеб поспел, хозяйка доставала его из горнила печи, стол был накрыт аппетитной деревенской снедью, и все ждали за столом только зрелищ и хлеба … Двух голового орла - хлеба, который всему голова, и мужика, который дому голова.

Дядя Петя оказывался здесь на высоте.

Сначала он картинно точил большой нож. Через плечо он перекидывал кожаный ремень, смазывал его чем-то, вроде пасты ГОИ, и начинал священно-действо … Размеренно водил по широкому ремню лезвием, то одной стороной ножа, то другой, когда вел его обратно, и точил, пока не достигал результата - шик-шик, шик-шик ... Ногтем большого пальца он, время от времени, он проверял остроту лезвия. Домашняя публика заворожено, и с благоговением наблюдала … - ХОЗЯИН! … ГОЛОВА! …

Сцена, несколько напоминающая по своему характеру поведение и распределение ролей в прайде, когда львицы, главные добытчицы, уступают первенство при дележе бобычи главе прайда, и терпеливо ждут, пока он насытится. Примерно так и здесь происходило. Бабы, проделавшие всю основную работу по выпечке хлеба, своим уважением и благоговением перед мужчиной – главой, и головой семьи, отдавали ему первенство в этом деле, и почетную роль – вбить в крышу дома последний гвоздь.

Наточив ножичек, размером с тесак, он начинал резать хлеб. Что же здесь такого особенного, подумает наивный, и непросвещенный? Мы это каждый день делаем по многу раз - и будет сто раз неправ … Так, да не так …

Боюсь что мне может не хватить литературных способностей, чтобы нарисовать правдивую, живописную картину, но попробую …

Каравай был внушительныз размеров. Дядя Петя брал его, как скрипач свой интсрумент - нежно, но твердо, полусогнутой рукой, придерживая его за один край, прижимал к плечу другим краем. Брал нож обратным хватом – когда лезвие оказывается со стороны мизинца, и красиво начинал резать хлеб, ведя лезвие ножа «к себе», а не от себя.

Аромат свежеиспеченного, деревенского хлеба разносился по избе такой, что, как тогда говорили, шибал в нос … А-а-а-а, вздыхала публика …

Вот примерно так это происходило … И это …, надо было УМЕТЬ!

Симфония! А вы говорите - что здесь такого? Видели вы когда нибудь подобное? Во-о-о-от …

Дядя Петя, несмотря на свою некоторую комичность и сатиричность для философствующего городского умника – наблюдателя со стороны, был настолько своеобразен, что трудно удержаться хотя бы от нескольких мазков моей памяти, в портрете его личности.

Это сейчас, находясь в своем возрасте – «седина в голову, а ума не на грош», я могу так фривольно отзываться о нем. А тогда он для меня, как и для многих других, был авторитетом.

Детская впечатлительность вырубила в памяти такие яркие картинки бытия.  

Однажды, вернувшись с работы несколько раньше обычного, он притащил целое ведро … бычьих яиц!!! Он радостно расскаал, что приезжали ветеринары, и оскопили колхозное стадо - отсюда и добыча …

Так я в первый, и , увы – в последний раз, познакомился со столь необычным деликатесом )))

В доме был праздник - бабы наварили МЯ-А-А-СА …   В деревнях того времени и не слышали о существовании холодильников, но были ледники, но время забоя наступало глубокой осенью. Из мясных продуктов, почти круглый год, были в ходу только сало, с мясной прослоечкой, и солонина в бочках …

Многие ли из вас, и часто ли пробовали такую экзотику, как яйца быка? )))

Кстати говоря, очень вкусная вещь оказалось …

Представляю себе, как некоторые эмансипированные дамочки демонстративно брезгливо сморщат свои носики - фи-и-и, какая гадость …

А вы попробуйте - хотя бы лизните )))

Они ж были варе-е-еные, мытые и бритые – шкурки с них спускали … и они становились размером чуть больше куриного …

Вспоминается почему-то такая любопытная подробность.

Я с раннего детства научился хорошо плавать,   и ездить на велике. Специально детских велосипедов тогда почти не было, тем более в деревнях, и я сразу начинал свою практику со «взрослого» велосипеда. Сначала ездил «под рамой». Потом «на раме», когда рост позволял уже перекинуть ноги через раму, но был еще недостаточен, чтобы сесть в седло, и одновременно крутить педали. Поэтому такие, как я, чисёныши, сначала разгонялись, переваливаясь с педали на педаль, а затем влезали на седло, и катились «по взрослому». Пришла пора, когда я уже стал циркачить уже сидя в седле. И «без рук» - убрав руки с руля, и на багажнике – переместив туда свой зад, и сидя задом наперед … Фардыбачил, одним словом, и ходил с вечно ободранными коленями )))

Дядя Петя порой ловко использовал мое пристрастие к велоцирку, и давал мне ответственное поручение. Он иногда просил меня сгонять на велике в сельпо, и поменять яйца на махорку. В те времена там в сельпо принимали от сельчан яйца по 6 копеек, и пачка махорки стоила столько же. Но не по яичку же возить, да менять … Могли и не понять, и высмеять …

Поэтому он снимал с себя свой фирменный, заношенный до блеска, картуз, шел в курятник, где набивал его десятком яиц. Я должен был доставить их в целости и сохранности. Держа картуз с яйцами в одной руке, и управляя великом другой, и желательно с ветерком, и по колдобинам и ямам деревенской магистрали, минуток через пяток, другой, я преодолевал пару верст, и входил с картузом в сельпо … Я тогда был примерно, в возрасте первоклашки, а то, и помельче … Не верите? ))) Но это же была ДЕРЕВНЯ-А-А-А!   И взрослели там быстрее, чем в городе …

К москвичам там, в то время относились и с уважением, и с некоторой завистью, и, чтобы не уронить свой авторитет, то порой и с плохо скрываемой иронией. Могли говорить - О-о-о! Москвич! Из самой Москвы! К примеру, если речь шла о дружбе, знакомстве, или уж тем более, о родственниках… А могли и усмехнуться - А-а-а-а, москвич …, когда кто-то спрашивал металлическую ложку, вместо обычной там, деревянной, или не мог запрячь лошадь …

Сказать, что жили тогда небогато, это ничего не сказать, но бедных и нищих тогда не уважали, и себя такими никто не признавал - стыдно было говорить об этом. Зарплату в колхозе деньгами не выдавали – начисляли трудодни, и осенью отоваривали их натуральными продуктами - зерном, сахаром, и прочим необходимым продуктом. Деньги у сельчан тоже появлялись только осенью, когда они вывозили на городской рынок свои продукты - резали скотину, кто-то мед продавал, и т.п.

Я рассказал об этих, немного отвлеченных вещах, для того, чтобы читатель понял значимость следующего события. Когда в гости к матери, и к дяде Пете приехал его младший брат из Москвы, то он, среди лета, для торжества его встречи зарезал на моих глазах овцу из своей немногочисленной отары. Это много-го стоило! Чтобы вечерком собрать родичей, и оказать почет брату, что поставить на стол бутыль самогона, поговорить, вспомнить, призанться в любви и уважении, байки послушать, да свои приврать …

Ну, а я, совсем еще сопливый, городской мальчонка, стал свидетелем жестокого для меня, действия. На заднем дворе, куда он вывел овцу, он одной рукой задрал ей голову, и острым ножом, которым резал и каравай хлеба, полоснул ей по горлу …

А потом я с любопытством наблюдал, как он освежевывал тушу, снимая шкуру, и разделывая …

Совсем я увлекся своими воспоминаниями, и никак не дойду до главной темы.

Уж больно о всем хочется вам поведать )))

Но еще от пары сюжетиков, я устоять не могу, все же их вам расскажу …

Так много и часто говорили о тайнах русской души, что совсем сделали эту тему засаленной, и фантастической. Хорошо помню, когда из СССР уезжал предпоследний посол США, много лет проживший в нашей стране, то он высокомерно заявил, что, мол никакой такой особой души не существует, и он хорошо изучив русских, ответственно об этом заявляет.

Честно скажу - я тогда здорово внутренне посмеялся, и искренне порадовался. Вот, думаю, и еще один осел уезжает, так ничего и не поняв ))) Вредно им, таким заклятым друганам, много про нас знать. Даже мы сами, русские, порой не можем понять себя - куда уж им, немчуре то этой …

(термин «немец» в старину обозначал всех иностранцев, не владеющих русским языком)

И, чтобы дать вам пищу для ума, расскажу об одном забавном, по своему случае с моими дядьями, а в чем-то и печальном, в котором своеобразно высветился и характер русского человека, и приоткрылась тайна завесы его загадочной души.  

Существовала в те времена в дерене такая интересная профессия, или, скорее, должность - объездчик.

Это было знАчимое лицо в деревне. Его побаивались и уважали. Это сейчас развели без счета всевозможных структур в государстве, чтобы кормить армию бездельников. А объездчик тогда в одном лице выполнял много функций. Он был и контролер, и сыщик, и сторож, и помошник председателя по вопросам охраны имущества, и тд., и т.п. В служебных целях ему выдавалась персональное средство передвижения - лошадь, и не замухрышка, и вполне скоростная и сильная, чтобы он мог догнать злоумышленника, который тоже мог оказаться с гужевым транспортом, и, главное – наездить за день много, много верст, для объезда необъятных просторов колхозных угодий.

И, конечно же, имея в своем распоряжении такую служебную ценность, он не мог не использовать ее и в корыстных целях - вспахать свой огород, перевезти какой-то груз для себя, оказать подобные услуги своим близким и соседям. Это еще раз повышало его авторитет, и социальный статус в обществе. Проще говоря, это был мелкий князек, или его боярин.

В деревне воровали всегда. То сенца накосить на колхозном лужку, то зерна где прихватить … Не останови, так ведь все унесут, да растащут. И понять их по своему было можно - жили то как богато … Поэтому необходимость объездчика, сомнению не подвергалась. Но и назначишь на эту должность, далеко не каждого … - характер нужно было иметь …

Хочется добавить немаловажный штрих – об отношении тогда крестян ко всякого рода, начальству.

Тогда, в своем мальстве, мне трудно было многое понять в характере взаимоотношений взрослых дядей. А сейчас, рассказывая воспоминания о прошлом, я пытаюсь смешать все в одном компоте. Хроникальность детской памяти о событиях прошлых лет, пытаюсь подвергнуть строгому анализу с помощью накопленного багажа знаний.

Вот такая была странность … Начальство в деревне всегда пользовалось каким-то пиитетом уважения. Авторитет руководителя любого ранга носил деспотический и беспрекословный характер, что воспринималось как должное. Что-то унизительно рабское не выветрилось еще со времен крепостничества, когда кланялись в пояс, а то и в землю, как барину, так и его приказчику.

Но была и невидимая граница, за которой стоял неожиданный бунт, протест, когда крестянин мог взяться и за оглоблю, и за топор.

И вот, однажды, средь бела дня, приезжает такой пупок - объездчик, к дому дяди Пети. Как раз в то время, когда у него гостил его младший брат из Москвы - дядя Миша. Он в это время косил траву на ничейном лугу перед домом. Чтобы и родичам помочь, и удаль молодецкую показать,   и что руки его не забыли, откуда родом они.

Не знаю уж что там дядя Петя умудрился натворить, или украсть что - сокровищ несметных я у него не видел, но разговор объездчик начал с солидных матюков, оскорблений, и угроз.

Но, самое главное, он это делал не слезая с лошади.

Наверное сейчас не все согут понять это, но всегда считалось высшим оскорблением, прнебрежением, это конному ругать пешего, не слезая с седла. Этим он как бы подчеркивал свое превосходство.   Свысока унизить нижестоящего …

Дядя Петя стал огрызаться, чтобы не ронять своего достоинства, даже если и была в чем-то его вина.

Дядя Миша отложил косу, подошел, и молча встал рядом с братом.

Объездчика это еще больше разозлило. Он стал ругаться еще сильней и обидней, желая видимо показать, что он здесь барин и начальник, и он плевать хотел на каких-то там заезжих москвичей.

Словесная баталия накалялась. Дядя Петя указал начальству адрес, по которому ему следует двигаться дальше,   тот, не выдержал, и …, …, …, схватился за кнут-нагайку, и замахнулся им на обидчика …

Это был тот предел, та невидимая граница терпения русского мужика, которую переходить всегда опасно и чревато.  

Как только рука с нагайкой взлетела вверх, маленький ростом, дядя Миша ловко и высоко подпрыгнул, схватил наездника за руку, и стащил с седла …

Я и сам не могу представить себе, как это произошло, но это было …

Вот вам немножечко и о русском мужике …

Да, кстати - вспомнил чеховский прием о повешенном в первом акте на стенку ружье.

Вот и я решил повесить свое ружье, которое в последнем акте должно будет поставить точку повествования. Или точнее - точку с запятой …

И это будет, крайний, как говорят суеверные летчики, а не последний, штрих в портрете дяди Пети.

Среди прочих «слабостей», была у дяди Пети такая мания - он, почему-то мнил себя великим охотником … И эта невинная, казалось бы его черта, пару раз пройдет жирной линией в моем рассказе.

Своего ружья, как я потом выяснил, у него никогда не было. Но иногда в доме появлялось оружие. Он на время брал старую одностволку у нашей тёти Маруси (жившей через огород) – сестры его матери. В те времена у многих была такая артиллерия. Заряжали ее чаше всего крупной солью, и охраняли свои сады от любителей чужой вышни и и халявных яблочек, и домашних пасек.

Сколько важности в нем появлялось, когда он с видом знатока ходил с ним по дому, и возле, перегибал его ствол, вгонял патрон, гладил приклад … На окружающую публику этот спектакль производил должное впечатление! … Женская часть смотрела на него, как на мужика – охотника и добытчика, с благоговением, детвора, из тех что покрупнее, клянчила у него подержать. Он в такие моменты был на выстоте, и в зените славы. Барон Мюнхаузен сдох бы от зависти.

Однажды мне довелось быть не только свидетелем, но и участником его охоты. Правда, роль мне досталась в этом - … легавой собаки …

Ближе к вечеру, как-то, прибегает к дому ватага ребятишек, с воплями - дядя Петя, дядя Петя, там …, там …, там на речке дикие утки приземлились …

Наверное многие знали о его славе великого охотника, что и него есть снайперская берданка, вот и знали к кому обратиться …

Дядя Петя был худ. Худоба делала его на вид высоким. И выглядел он, как небритая жердь.

И вот, эта жердь, перебирая ходули, и окруженная вопящей, гомонящей и визжащей ватагой деревенской детворы, в широких, бесформенных штанах, босиком, и с ружьем за плечом, гордо,   вприпрыжку,   спешит на ОХОТУ …

Добежали, прибежали, - смотрим, наблюдаем - выясняем …

Небольшая, в общем-то, деревенская речка в этом месте была перегорожена плотиной, и широко разливалась. На чистом зеркале воды действительно плавала тройка диких уток. Кажется – два селезня, и утка. От берега до берега - метров сто – двести, в разных местах. То ли боеприпаса, видимо было небогато, или боялся, что после первого выстрела они улетят, но он не стал стрелять сразу, и бегая по берегу, выбирал позицию. Наконец-то он картинно стал в стойку, прицелился, и бабахнул … Ему даже в голову не приходило, что рикошетом от воды он может подстрелить и человеченку на берегу.

Пара уток взмыла в небо, а одна осталась на воде, и громко крякая, шлепая крыльями по воде, пошла к противоположному берегу, постепенно теряя силы.

И тут, неожиданно даже для самого себя, отличился я.

Азарт охоты захватил меня также, как и всю компанию, и самого охотника. В это время не думается ни о какой-то абстрактной гуманности – тебя целиком поглощает первобытная страсть охотника.

Увидев, что утка прератилась в подранка, и гребет к другому берегу, я, помчался к добыче, обгоняя всех ребятишек. Первый пришел к финишу, и схватил, полумертвую уже добычу возле кромки берега.

Захлебываясь от восторга, с громкими, радостными воплями, - дядь Петь, дядь Петь … - я её голыми руками поймал, я несся по берегу к нему, на вытянутых руках неся добычу …

Дома взрослые, почему-то весело хохотали над моим хвастовством, как я поймал раненую утку ГОЛЫМИ РУКАМИ …

Вот, пожалуй, и все, о нашем бароне, и пора сказать слово о его верном Россинанте

Ну, а теперь, наконец-то - о Бобике …

Мне казалось, что я знал его со своего рождения. Мое деревенское детство без его лохматого образа, и не мыслится.

Я не помню его щенком, или молодой собакой. Щенком, скорее всего, был я для него.

По размеру он был среднего, даже ближе к большому собачьему размеру. Масти - неопределенно, коричнево – сероватой, и хорошей взлохматости. Шерсть на нем всегда была густая, и клочьями.

У него был «свой дом» - собачья будка, стоявшая с торца избы. Почему-то я не могу припомнить, чтобы собачьи будки были тогда там распостранены. Собаки были у всех. А вот чтобы у них были будки - не припомню.

Но Бобику и никак нельзя было без будки - дядя Петя почти всегда держал его на цепи. А ему так хотелось свободы … представляю, как ему было грустно и обидно видеть, что все другие - и собаки, и кошки, и люди, и даже куры - ходят свободно, и без цепи, куда им заблагорассудится …

Это горькое слово   - свобода …

Дядя Петя как-то сумбурно и невнятно, пытался объянить это тем, что когда он без цепи, то сбегает, и у каких-то, незнакомых соседей кур гоняет, и те жалуются на него … Но, глядя на совершенно мирную, и добрую морду Бобика, трудно было заподозрить в нем сущность пирата …

И тут Шехерезада поперхнулась,  зевнула,  и спросила  -  ты не устал,  Султан? 

Э-э-э ...,  да ты уже дремлешь,  мой друг ... Давай прервемся до следующей ночи ...

И я вновь удовлетворю ... твою неуемную любознательность ...