Три слова. Несостоявшаяся речь в защиту PussyRiot

На модерации Отложенный

Сначала была фраза из трех слов: «Богородица, Путина прогони!» Потом были просто три слова — последних. А между ними творилось такое, что самому хотелось произнести фразу из трех слов, — но других…

Этот паскудный суд все время заставляет обсуждать то, чего не было, — несовершенное преступление. Но вот эти три последних слова, произнесенных под занавес, лично для меня прозвучали отрезвляюще, заставили вернуться к обсуждению того, что все-таки было.

Я не приемлю панк-молебна в Храме. В любом. И мои эстетические воззрения здесь не самое главное (хотя панк-стилистика действительно от меня далека). Поэтому моя первая инстинктивная реакция, когда я узнал об этой акции, как это ни парадоксально, тоже свелась к трем словам: «бабы», «дуры», «хамки».

Но мои православные чувства вовсе не были оскорблены. Потому что мое религиозное чувство настолько далеко спрятано от этого «внешнего» мира, настолько интимно и бестелесно, что его просто невозможно оскорбить не то что какими бы то ни было выходками, а действием вообще. Мое религиозное чувство больше страдает от лицезрения того рабского, униженного, животного положения, до которого низведен мой народ, пронесший свою веру в Бога через немыслимые испытания.

Другое дело — мое гражданское чувство, которое действительно было оскорблено. Оно было оскорблено бестактностью и неуважением к чужому мнению и чужим чувствам, которые продемонстрировали участницы перформанса. Много рассуждая об инакомыслии и диссидентстве, девушки как-то выпустили из виду, что и то большинство, которое веру подменяет набожностью, имеет право на то, чтобы их понимание веры, их обряды, их заблуждения, в конце концов, были ограждены от вульгарных нападок. И точно так же нельзя отказывать в праве на инакомыслие. И поэтому место для выражения своих политических взглядов надо было выбирать, принимая во внимание то, что Храм, в отличие от парламента, действительно не место для дискуссий. PussyRiotоказались также тоталитарны и эгоистичны в своем отрицании зла, как и само отрицаемое ими зло.

Сегодня я смотрю на это дело иначе. Последнее слово PussyRiot заставило меня признать, что есть много смягчающих их вину обстоятельств, которые мы не вправе игнорировать, давая моральную оценку их поступку. Да, бабы, но — не дуры.

Во-первых, Храм, куда пришли девушки, если и был осквернен, то не ими первыми. Задолго до PussyRiot это сделали те православные иерархи, которые забыли о своем пастырском долге, уподобившись книжникам и фарисеям.

Во-вторых, церковь сама отождествила себя с государством, взвалив на себя функции посткоммунистического агитпропа. У церкви нет самостоятельной позиции по отношению к действующему режиму, не мудрено поэтому, что в глазах значительной части общества она разделяет с режимом ответственность за его ошибки и преступления.

Русская православная церковь больна так же, как больно сегодня всё русское общество.

И моральный вред, нанесенный ей окаянной акцией, мизерный по сравнению с тем вредом, который она ежедневно наносит себе сама. Церковь, требующая покаяния от девчонок за хулиганскую выходку, не сочла нужным покаяться за сотрудничество с атеистическим тоталитарным режимом. После падения этого режима ее пастыри оказались заражены бациллой стяжательства и не стесняются это демонстрировать. Ополчившись против «кощунниц», они проявляют удивительную толерантность к криминальным авторитетам, в ущерб авторитету самой церкви. Всё это не способствует уважению церковных правил.

С учетом всего этого неудивительно, что церковь была атакована как абсолютно светское, даже политическое учреждение без всякого снисхождения к ее особой «духовной» миссии. Собственно, и реакция на «вылазку» оппонентов была отнюдь не церковной. Целили в государство — от государства и получили в ответ.

Подводя итог этому позорному делу, я акцентировал бы внимание на трех достаточно очевидных тезисах.

Церковь была атакована с гражданских позиций. Многие в обществе не разделяют их методов и не приемлют форму, но согласны с их целями и мотивацией. И этот факт очень трудно игнорировать.

Церковь была атакована с христианских позиций. Это было что угодно, только не антиклерикальное выступление. Смею предположить, что в том, что касается собственно веры в Бога, то у этих «хулиганок» она покрепче, чем у многих увешанных крестами иерархов. Она другая, она наивная, она противоречивая, но она — истинная. И, может быть, это раздражает церковь более всего.

Церковь — и это самое главное — была атакована с позиций нового поколения. Вот мы и услышали голос «лихих 90-х», эхо вернулось к нам вместе с теми, кто родился на исходе 80-х. И это только цветочки, ягодки будут, когда заговорит поколение кровавого 93-го года…

С этого дня и дальше, не останавливаясь, поколенческий конфликт будет играть все более существенную роль в политической и духовной жизни России. К взрослой жизни пробуждаются те, для кого, по меткому замечанию Андрея Кончаловского, советская эпоха — это античность. Для них даже Навальный — старик. И, в отличие от моего поколения, у них вообще нет никаких точек соприкосновения с Путиным. Нас-то хотя бы связывают с ним общие исторические ассоциации.

И если гражданственность можно раздавить, а христианские чувства — вытоптать, то с молодостью ничего сделать нельзя. Она надвигается на этот режим как рок, как страшное и неотвратимое возмездие. Против природы не попрешь. Власть это понимает лучше, чем кто-либо другой. Отсюда такая истеричная реакция. Это послание не политическим оппонентам, это послание поколению, которого власть боится, потому что не понимает. Власть посылает его на эшафот, а они посылают ее на три буквы.