На каком языке мы говорим?

Говорим «палатка», подразумеваем «ларек»? С середины 20 века традиционная московская, да и питерская речь стала размываться, уходить в прошлое. На новую манеру речи влияют многие факторы: и огромное количество говоров на улицах Москвы и Питера, и речь молодых москвичей, и средства массовой информации. Сейчас знаменитое московское произношение можно услышать, в основном, только в записи старых спектаклей. Где героиня актрисы Целиковской вдруг восклицает «Ох, и скууШно мне. ДоЖЖЖЬ целый день…» Твердые питерские буковки, вероятно тоже скоро исчезнут, ибо гастарбайтерский новояз протестует против всего твердого. «Насяльника, кусять дявяй…»

Когда я был маленьким, у меня была бабушка. В самом этом факте не было бы ничего удивительного, не считая того, что бабушка моя родилась в 1898 году и поэтому отчетливо помнила показатели экономики в 1913 году, Распутина, Николая Второго и прочие артефакты дореволюционной жизни. В общем, имела бабушка возможность сравнивать жизнь при царизме и социализме. Но сейчас не об этом.

Бабушка слишком хорошо знала русский язык. Отчего у меня с раннего детства возникали проблемы в детском саду и школе. Как сейчас помню: толстая воспитательница мне говорит «хлеб надо лОжить на стол слева…» Я ее поправляю, робко так: «класть слева». За это я славно просидел все время прогулке в кладовке. Сейчас эта тетенька, наверное, старая совсем стала, а может и вовсе померла, однако видите, любезные друзья мои, как я хорошо запомнил что правильно говорить – подчас сложнее, чем кажется.

Потом я пошел в школу. И снова послушал бабушку. На этот раз дело закончилось кровью и потерей друга. Довольно жестко я подрался с одноклассником из за банального телефонного слова «созвонимся». Он упорно утверждал, что нужно говорить непременно «созвОнимся». За что и получил в репу.

Кстати, благодаря бабушке, я до сих пор произношу твердые Ч и Ж.

Шли годы. В середине 90-х я стал частенько наведываться в Москву. И вот здесь то и случилось множество открытий. Первый случай произошел в булочной. На самом деле мои московские друзья послали в булоШную, но я все-таки прочитал вывеску и порадовался собственной правоте. Так вот, подходит моя очередь и я говорю: «ржаной хлеб». Продавщица меня переспрашивает: «вам один батон?» Я – ей: «мне батон нафиг не нужен, мне хлеб нужен, водку закусывать». «Ну, значит один батон», - обреченно вздохнула продавщица и протянула мне буханку ржаного хлеба. Но то, что я услышал секундой позже, оглушило меня напрочь. Тетка, стоявшая за мной, вся такая в кружевах и каких-то меховых оторочках, потребовала у продавщицы «один батон хлеба»!

… Я подкараулил кружевную тетку у выхода.

Ну, мне терять нечего – водка выпитая смелости придавала. Я этак ей с ходу: «А отчего это вы, сударыня, хлеб батоном называете?» Тетка, вопреки моим ожиданиям милицию звать не стала и даже как-то не удивилась. «Вы, молодой человек, вероятно из Питера? Так у нас, с вами разные диалекты».

Тетенька оказалась из самых коренных мАААсквичек. И даже преподаватель русского языка. Беседовали мы с ней, прямо у булоШной около часа.

…В пятнадцатом веке Москва стала центром Русского государства. И соответственно язык московский впитал в себя характерные черты живого народного языка со всех российских окраин, в основном южных. А там и климат мягче и буквы тоже. Москвичи говорили так, что первый предударный слог в слове был длиннее ударного слога. Отсюда и пошла старая дразнилка для москвичей: «Мы с Ма-асквы, с па-асаду, с ка-алашного ряду.» Кроме того, в безударных слогах Е заменялось на долгое И: «нису», «биру». Звук Щ произносился в несколько приемов так, что получалось нечто похожее на свист паровоза: МУЩЩИНА! Были и характерные словечки. Для московского говора характерно произношение «чоринький», «сосиськи», «суда» (в значении «иди суда»). (Опытный и пытливый взгляд может увидеть в московском языке подлинные истоки «албанского»!) Москвичи на свой лад переиначивали и грамматику. И сейчас в магазинах иногда можно услышать: «Какая красивая тюль» или «Дайте мне ту большую лосось»…
Познавательная тетка в общем оказалась. И вот, действительно, интересный вопрос: является ли говор ошибкой? К единому мнению мы так и не пришли.

То есть правильно произносить слова по-питерски. Как пишется, так и говорится. Где москвич сказал бы «што», петербуржец говорил «что», московское «ничево» в Питере звучало по писаному: «ничего». Москва вообще предпочитала говорить ЧН как ШН - булошная, взятошник, войлошный, молошник, буднишный. Тетка из булоШной хотя и соглашалась со моими доводами, однако все равно сползала на местный московский сепаратизм.

Мы тут в Питере общественный транспорт называем «единица», «двойка», «тройка», а они в Москве: «Вон едет шестой», но не «шестерка». Житель Питера мобильный телефон назовет трубкой. А вот поребрик москвичу вообще неизвестен: бордюр в Москве только бордюр. Кура и греча обитают, в основном, в Петербурге, а гречка и курица - в Москве. А водолазку питерский продавец может назвать, например, бодлоном (перевод этого загадочного слова мне до сих пор, кстати, не известен). Ну и ларьки с пивом и сигаретами по совершенно необъяснимой причине именуются палатками.