Особый путь, или движение встречь солнцу

Что же заставляло народы неизменно двигаться в одном направлении, из северо-восточных глубин Евразии к её средиземноморско-атлантической окраине? Неужели они и впрямь шли вслед за солнцем? Или у великого многотысячелетнего переселения были более прозаические причины?

Эпоха великого переселения народов представляется нам какой-то исторической загадкой. Вдруг, ни с того ни с сего, в движение пришли миллионы людей, всколыхнувшие Европу и Азию. Их энергичное перемещение не было хаотичным (чего можно ожидать от людей, сорванных с места неким стихийным бедствием — засухой, похолоданием и т. д.), но строго целенаправленным. Массы кочевников следовали выбранному направлению так же упрямо, как упрямо придерживаются своих маршрутов перелётные птицы. Они шли с востока на запад, словно ведомые солнцем, в надежде достичь ночного обиталища небесного светила.

Всё это, вместе взятое — и масштаб явления, и его временные рамки, и целенаправленная заданность движения, — заставляет учёных относиться к великому переселению народов с особым пиететом. «Великое переселение народов — уникальный исторический феномен», — считает В. П. Буданова, видный специалист по затронутой нами переломной эпохе. В поисках разгадки пресловутой уникальности сломано немало полемических копий.

Ранняя советская историография пыталась связать Великое переселение с социальными переменами, крахом рабовладельческого строя и восстанием угнетённых народов, придавая событиям пятнадцативековой давности явно злободневный революционный колорит. Лев Гумилёв искал причины этнографического цунами, смывшего Римскую империю, в таинственных вспышках пассионарности у центральноазиатских кочевников (прежде всего — гуннов). С тем, что именно миграция гуннов послужила исходным толчком к Великому переселению и вызвала «эффект домино» среди иных степных племён, соглашаются многие исследователи, в частности составители последнего издания БСЭ.

Но, если присмотреться к прошлому внимательнее, то выяснится, что гунны отнюдь не единственные и далеко не первые пробовали взломать рубежи древнего Рима. Просто вторжение готов и гуннов в начале пятого века повлекло наиболее сокрушительные последствия. Ещё бы, — впервые «Вечный город» склонился перед натиском варваров! Небеса, рухнувшие на землю, не вызвали бы такого потрясения в умах. А ведь прежде Рим на протяжении нескольких веков успешно отражал и атаки маркоманов, и приступы квадов, и нашествия уже упомянутых готов.

Когда величественная плотина сдерживает натиск волн и морские валы удар за ударом размывают её каменную плоть, рано или поздно преграда на пути стихии рухнет. Роковой прилив вовсе не обязан быть «девятым валом», самым мощным из всех предшествующих. Достаточно того, что износ плотины к моменту этого прилива достиг критического уровня. И чем дольше пограничная дамба разделяла море и сушу, тем катастрофичнее будут последствия прорыва. Конечно, хронисты могут описать эту трагедию как уникальное событие. Но при этом никакой загадки в великом нашествии волн искать не нужно: море просто делало свою вековую работу, подчиняясь простым геофизическим законам.

Нет ли такого же простого геофизического закона в великом движении народов с востока на запад? Ещё в изданиях Брокгауза и Ефрона отмечено, что «передвижения... племен и попытки некоторых из них приобрести себе земли для поселения в римских провинциях начались гораздо ранее (движение кельтов на Италию в IV в. до Р. X., ...вторжение кимвров и тевтонов в Италию во II в. до Р. X.)». То есть, по сути, переселения «варварских» народов зафиксированы на всём протяжении римской истории, от самого появления её документированных хроник. Причём направление вторжений за четыреста лет до Рождества Христова полностью соответствовало гораздо более поздним маршрутам Алариха и Атиллы. Карта расселения кельтов в пятом — четвёртом веках до н. э., представленная в немецком издании «Atlas zur Geschichte», является почти точной копией движения германцев в эпоху Великого переселения: с верховьев Рейна и Дуная — на земли будущей Галлии, Британии, Италии и Испании. То есть кельты следовали с востока на запад и с севера на юг. Кстати, кочевые племена Азии, достигнув в своём движении вслед за солнцем Дуная и Рейна, тоже поворачивали на юг, невзирая на Альпийский щит. Так движутся автомобили по наезженной колее или стекают талые воды по промытому руслу.

Не исключено, что по этому же «руслу» несколькими веками раньше «стекли» сами римляне и греки. Их родовая колыбель теряется во мгле бесписьменных веков, но последние движения перед оседанием в долинах Тибра и Эврота всё же прослеживаются: предки латинян и эллинов шли с севера. А на восточном участке «русла» в тот же самый период, когда Ромул забивал первые колышки на Палатинском холме, можно проследить движение скифов. Согласно Владимиру Булату («Этнополитический атлас Евразии эпохи Античности и Средневековья»), в седьмом веке до нашей эры скифы двинулись из Зауралья, дойдя в итоге до дунайского устья и почти на тысячелетие предвосхитив миграцию гуннов.

По этой же вековой колее, протянувшейся от Урала до Дуная в направлении восток-запад, а от Дуная и Рейна круто поворачивающей каскадом ветвей на юг, народы продолжали двигаться и после Великого переселения. Славяне и булгары — на Балканы¹. Гепиды, авары и венгры — в долину озера Балатон. Печенеги и половцы дотянули только до Причерноморья. Монголы напоследок захлестнули весь исторический тракт.

Можно констатировать, что миграционная трасса бесперебойно работала на протяжении минимум семнадцати веков, от древних кельтов и скифов до средневековых монголов, не меняя своего генерального направления. Учитывая этот факт, говорить о какой-то краткосрочной, дискретной эпохе переселения народов не вполне уместно. Беспрецедентного масштаба, позволившего говорить о Великом переселении как уникальном явлении, этот миграционный поток достиг лишь потому, что в пятом веке рухнула великая плотина Римской империи, и в образовавшуюся брешь хлынули давно накапливавшиеся волны.

В таком случае гунны представляются всего лишь последней каплей, переполнившей налитую до краёв чашу, а вовсе не носителями особой «бронебойной» энергии, зарядившей весь кочевой мир, как считает Лев Гумилёв. Кстати, первое сокрушительное поражение римлянам нанесли вовсе не гунны, а вестготы (в 378 году у Андрианополя), они же первыми вошли в Рим в 410-м, и те же вестготы² (под формальным руководством римлян) обратили вспять гуннского вождя Атиллу на Каталаунских полях. Следовательно, утверждение о пассионарном превосходстве гуннов над готами кажется весьма спорным, и рассматривать гуннов как движущую силу Великого переселения — явное преувеличение.

Очень важно подчеркнуть то, что описанный выше «миграционный тракт» на протяжении целых семнадцати доступных нашему наблюдению веков, от седой древности до монголо-татарского нашествия, работал исключительно в одном направлении. Никаких сколько-нибудь серьёзных этнических перемещений из юго-западной Европы на север и восток не зафиксировано. Те же древние греки, превзошедшие многих соседей своей страстью к миграциям, с удовольствием колонизировали морские берега аж за тысячу километров от метрополии, но не сделали ни шага для заселения континентальных пространств к северу от тёплых морей, даже не тронули современную Болгарию и Македонию. Точно так же трудно найти примеры «встречного движения» на восточных участках Великого Тракта (например, переселения причерноморских или северокавказских кочевников в Зауралье и центральную Азию)³.

Что же заставляло народы неизменно двигаться в одном направлении, из северо-восточных глубин Евразии к её средиземноморско-атлантической окраине? Неужели они и впрямь шли вслед за солнцем? Или у великого многотысячелетнего переселения были более прозаические причины?

 
Великий Миграционный тракт.
Вдоль этих силовых линий совершались европейские миграции
не только в эпоху Великого переселения народов,
но с незапамятных времён до монгольского нашествия

======================

В предыдущей статье мы отметили завидное постоянство в движении народов, заселявших Европу. На протяжении веков и даже тысячелетий волны переселенцев неизменно накатывались с востока (точнее, с северо-востока). Начиная с самых первых исторических хроник, зафиксированы десятки, если не сотни этносов, мигрировавших в юго-западном направлении, и практически ни одного, переселившегося в сторону северо-востока (редчайшие исключения, подтверждающие правило, пока вынесем за скобки).

Подчеркнём, что неукротимая тяга на запад присуща не только степным кочевникам, односторонний уклон которых завзятый евроцентрик мог бы объяснить стремлением выбраться из «азиатской дикости» и перейти к «европейской цивилизации». Точно такого же неизменного западного вектора придерживались самые что ни на есть исконные европейцы. Так, за два тысячелетия от основания Рима до воцарения Плантагенетов, в Англию неоднократно вливались мощные потоки мигрантов с восточного побережья Северного моря, отделяющего Британские острова от основной части европейского материка. Сначала это были кельты (бритты и белги), затем германцы (англы, саксы, юты, и наконец — норманны). За это же время жители островов не предприняли ни одной попытки переселиться с западного берега на восточный, то есть двинуться против «генеральной миграционной линии». Хотя Англия тогда была, конечно, не общепризнанным центром цивилизации и не земным раем для политэмигрантов, а весьма глухой европейской окраиной. Значит, основания покинуть Британские острова в поисках лучшей доли у их уроженцев были, однако генеральный вектор — с востока на запад — оставался нерушимым¹.

Какая же загадочная сила на протяжении веков увлекала переселенцев из глубин континента в сторону Атлантики? На языке поэта упрямый поток европейских миграций можно назвать: Движение вслед за Солнцем. Однако столь красивый эпитет вряд ли объясняет суть явления. Если же сравнить движение людских масс с движением масс водных, складывается впечатление, что где-то в глубинах Евразийского континента непрерывно действует эпицентр «землетрясения», выбрасывающий одну миграционную волну за другой. Аналогия с эпицентром, посылающим центробежные волны, усиливается, если изучить историю миграций на других окраинах материка: южной и восточной.

Так, если миграционную историю Европы можно описать как историю нашествий восточных (северо-восточных) «варваров», то история Индии поведает нам о нашествиях «варваров» северных. Здесь мы наблюдаем то же постоянство — на протяжении двух тысячелетий жители Афганистана и Средней Азии упорно устремляются к югу. Кушаны движутся вслед за саками, затем на Индостан обрушиваются гунны-эфталиты, потом приходят тюрки-мусульмане, затем чагатаи, воины Тамерлана, афганцы династии Лоди, Великие моголы... И за всё это время — ни одной заметной попытки встречного движения с юга на север.

С чисто демографической точки зрения такая закономерность вызывает недоумение. Долины Инда и Ганга издавна были заселены гораздо плотнее, чем предгорья Памира и Гиндукуша. Казалось бы, стремиться к расселению должны были бы прежде всего жители районов с повышенной теснотой. Анализируя подобные проблемы, Дмитрий Менделеев даже ввел термин «демографическое давление», силу которого считал пропорциональной соотношению плотностей населения в соседних районах. Чем выше разница, тем сильнее давление — и, естественно, направлено оно в сторону понижения плотности, по аналогии с давлением газов. Георгий Вернадский делал такие же выводы, рассматривая взаимодействие соседних популяций в биосфере. Он тоже сравнивал плотности, но помноженные на коэффициент рождаемости (фертильности). Произведение в данном случае Вернадский называл «силой жизни».

Если мы признаём сходство этнических миграций с биосферными процессами, «сила жизни» должна была в течение двадцати веков двигать индусов в Среднюю Азию, а никак не наоборот. Однако индийская история (как и европейская) упрямо опровергает теорию популяций. Такой же парадокс можно наблюдать в истории Китая. Один из самых густонаселённых регионов планеты в долинах рек Янцзы и Хуанхэ служил не эпицентром миграционных волн, а скорее наоборот, центром их притяжения. И в этой части Евразии сложилось своё генеральное направление миграционного тракта: с северо-запада на юго-восток. Роль плотины, преграждающей миграционный поток, здесь играла Великая Китайская стена, которая, в отличие от римского Траянова вала, не была снесена в эпоху Великого переселения народов, а исправно функционировала, подобно речному гидроузлу — то сдерживая бурные волны, то сбрасывая накопившийся «излишек» в «водохранилище».

Китайская сверхдержава неоднократно подвергалась мощным нашествиям северных кочевников, и несколько раз была полностью покорена ими (последний раз — маньчжурами, основавшими династию Цин). В то же время сами этнические китайцы, имея абсолютное численное превосходство над степняками, предпочитали мигрировать не в глубину Азии, а на юг, век за веком отодвигая в Индокитай непокорных вьетов.

Если воспроизвести историческую картину, окинув взором просторы величайшего на планете континента, то Евразия представится гигантской центрифугой, создающей мощное центробежное давление из глубины к периферии. А если быть более точным — давление направлялось только к тёплой приокеанской периферии, полумесяцем охватывающей Евразию с юго-запада, юга и юго-востока. Именно эта благодатная периферия, которую Хэлфорд Маккиндер назвал «краевой Землёй», «Римлендом», была колыбелью всех древних цивилизаций Евразии. За пределами Римленда, в глубине материка, ютилось обделённое на празднике жизни варварство, которое и посылало одно поколение за другим на штурм цивилизованных цитаделей.

Самая простая причина, способная объяснить механизм миграционной центрифуги — климат. Линии изотерм откровенно подсказывают нам, что все древние цивилизации расцветали там, где нет зимы в русском понимании слова, то есть там, где столбик термометра в январе редко опускается ниже нуля. Например, северная граница Римской империи в момент её максимального расширения почти точно совпала с нулевой изотермой января. Не случайно публицист Александр Никонов назвал Рим «виноградно-оливковой цивилизацией». Римский образ жизни был успешным там, где росли оливы и виноград, и не мог привиться вне ареала этих теплолюбивых растений, где природа ограничивала человека и требовала от него более простого и грубого бытия.

Связь между климатом и плотностью населения прямая и очевидная. Обильные, тёплые, богатые земными плодами земли Римленда, «Краевой земли» позволяли прокормить наибольшее количество людей, причём — с минимальными издержками. В то же время Хартленд, «Сердцевинная земля», глубинная часть Евразии с холодным континентальным климатом — поначалу не годилась даже для примитивного земледелия. Биологическая продуктивность здесь была существенно ниже, а рентабельность хозяйственной деятельности — несравненно ниже, чем на тёплой периферии материка. На протяжении долгих веков Хартленд оставался заповедной зоной кочевников: кочевников степи, как скифы и монголы, или кочевников леса, как древние германцы и наши предки².

Климат определил генеральный вектор миграций на тысячи лет. Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Руководствуясь этим немудрёным законом, народы век за веком стремились переместиться из пояса суровых зим в пояс благодатного лета. Почему же Хартленд в результате центробежных миграций не опустел вовсе? Наверное, потому, что на его редконаселённом пространстве было меньше поводов для войн, гораздо реже распространялись эпидемии. Освободившиеся после откочёвки очередной порции мигрантов охотничьи и рыболовецкие угодья, леса и пастбища также становились предпосылкой для ускоренного воспроизводства населения.

Почему жителям Римленда, благодатной «Краевой земли» не удалось обратить миграционный поток вспять, остановить натиск мигрантов и самим заселить сердцевину Евразии? Наверное, у них было гораздо меньше мотивов сражаться за скудные земли Хартленда, чем у стороны, двигавшейся в противоположном направлении. Кроме того, можно предположить, что народы континентальной сердцевины обладали волевым, пассионарным превосходством. Правда, объяснить этот волевой потенциал проще не таинственными вспышками космических мутаций по Льву Гумилёву, а постоянной закалкой в суровых условиях жизни.

Как уже упоминалось в начале статьи, среди сотен народов, подчинявшихся неумолимой центробежной силе «евразийской центрифуги», всё-таки встречались редкие исключения. Почти всегда таким исключением оказывался небольшой этнос, выбитый с насиженного места более сильными соседями³. И лишь одна великая нация, чей тысячелетний миграционный вектор невозможно объяснить случайным стечением обстоятельств, двигалась вопреки «закону центрифуги» — русские.

 
Так работала «Евразийская центрифуга».
На карте показаны преобладающие вектора миграций,
не изменявшиеся на протяжении тысяч лет

=====================

Русские оказались единственным народом Евразии, освоившим континентальную сердцевину, Хартленд, и создавшим великую державу в зоне с преобладанием отрицательных температур. Один этот факт позволяет говорить об уникальном историческом опыте нашего народа, преодолевшего силу «евразийской центрифуги». Причины этого феномена требуют отдельного глубокого исследования. Но они, скорее всего, носят нематериальный характер, так как «Движение встречь солнцу» совершалось вопреки материальным (экономическим и географическим) факторам.

В русских летописях XVI-XVII веков эпопея заселения Сибири называется «Движением встречь солнцу». Действительно, за несколько десятилетий наши предки совершили стремительный бросок в восточном направлении, навстречу восходящему светилу, подарив России целый субконтинент. В истории Евразии это единственный пример массовой миграции в глубину Хартленда — удалённого от тёплых морей холодного сухопутного пространства, расположенного в самом центре материка. До сих пор на протяжении тысячелетий господствовала иная тенденция: народы Хартленда стремились переселиться из центра Евразии на тёплую приморскую периферию, что позволило мне в предыдущей статье назвать этот неизменный миграционный механизм «евразийской центрифугой».

В Восточной Европе описанная ранее центробежная сила, вызванная климатическими предпочтениями, заставляла все народы двигаться вслед за солнцем, то есть переселяться с востока на запад. (Если быть более точным, с северо-востока на юго-запад.) Русские оказались первыми, кто нарушил устойчивую геополитическую закономерность. Отчего это произошло? В чём загадка нашей истории?

Русское движение встречь солнцу, по «встречной полосе» генеральной миграционной трассы, уходит корнями в глубокую, плохо документированную древность, в первые века Христовой эры. Хотя «Повесть временных лет» Нестора Летописца нельзя считать строго достоверным источником, она всё же опирается на смутные образы, сохранявшиеся в исторической памяти народа. Показательно, что прародину восточных славян Нестор помещает к юго-западу от Киевской Руси, на Дунае, а оттуда уже «разошлись славяне по земле... и пришли и сели по Днепру».

Сюда же добавим упоминание «Повести временных лет» о том, что два племени, поселившиеся на территории будущей Смоленщины и Подмосковья, то есть там, где впоследствии возникло историческое ядро современной русской нации (собственно великороссов в восточнославянской триаде), пришли позже других. Нестор прямо указывает, что предки радимичей и вятичей были «от рода ляхов», то есть пришли с территории нынешней Польши. Поскольку Летописец упоминает основателей двух проторусских племён по именам — Радим и Вятко, — воспоминания об их пришествии выглядят более свежими, чем воспоминания о поселении полян, древлян и дреговичей. Так или иначе, «Повесть временных лет» отражает общий вектор движения наших предков с юго-запада на северо-восток. Инерцию этого движения можно проследить в более поздние, уже детально документированные эпохи, когда древние русичи осваивали Мещёру, закладывали Ростов Великий, Белоозеро и Ярославль.

Этот вектор, проявившийся в первом тысячелетии нашей эры, полностью подтверждается данными исторической и географической археологии. Большинство исследователей располагает прародину славян в украинско-польско-словацком пограничье¹, а древние топонимы подмосковной Руси ясно говорят о преобладании балтских и, севернее, финских корней. Очевидно, что славянские предки русских пришли в Подмосковье с юго-запада.

Интересно отметить то, что началось это могучее движение в эпоху Великого Переселения народов. В то самое время, когда вся Восточная Европа валом валила на юго-запад, когда гунны и готы, авары и гепиды, болгары и хорутане спешили приобщиться к благам одряхлевшего Рима, наши пращуры предпочли лесные дебри в верховьях Днепра и Волги. Это был, по сути, исторический момент размежевания славянских судеб. Те протославяне, что направились на юг, стали впоследствии хорватами, сербами и болгарами. Те, что предпочли северо-восток, стали русскими. Тех, кто устремился в цветущий виноградно-оливковый край, судьба обрекла на историческое прозябание. Тех, кто предпочёл царство трескучих морозов, ожидало могучее историческое цветение.

Выбор древних русичей, двинувшихся по «встречной полосе» Великого миграционного тракта, трудно объяснить объективными причинами. Один из моих коллег, коснувшись этого вопроса, предположил, что русские просто не успели уйти на юг. По его версии, южные славяне перебрались на Балканы, когда степная полоса в Подунавье и Причерноморье была относительно свободной. А когда в том же направлении собрались славяне восточные, путь был уже перекрыт — сначала печенегами, затем половцами.

Действительно, вожди Киевской Руси неоднократно устремляли свои взоры в сторону Балкан. «Повесть временных лет» упоминает, что легендарный Кий основал, кроме будущей столицы на Днепре, также город Киевец на Дунае. Через несколько столетий на Балканы пытался перенести центр своей империи сокрушитель хазар Святослав: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае — там середина земли моей, туда стекаются все блага...» То есть, возможность двинуться по генеральному направлению Великого миграционного тракта и побороться за место под солнцем в тёплых краях нашими предками рассматривалась. Но трудно согласиться, что реализации подобных замыслов могли помешать печенеги — небольшой народ, не оставивший заметного следа в истории.

Для сравнения, переселению южных славян на Балканы не помешали ни гепиды, ни авары. А миграции венгров не смог воспрепятствовать даже могущественный Хазарский каганат. Наоборот, когда речь шла о движении по Великому миграционному тракту, в сторону благословенного Средиземноморья, столкнувшиеся по пути народы быстро договаривались и блокировались между собой. Так, при дележе римского наследия гунны неоднократно объединялись с готами, а авары с южными славянами. Напротив, никакого русско-печенежского или, позднее, русско-половецкого альянса, своего рода колониальной «Зюйд-балканской компании»², не возникло. В домонгольский период русские не предпринимали никаких заметных усилий для присвоения Причерноморья и Подунавья, зато активно колонизировали северо-восточные окраины, вплоть до Перми и Баренцева моря.

Веским подтверждением северо-восточных приоритетов русской миграции стал произошедший в конце XII века перенос национального центра влияния из Киева во Владимиро-Суздальскую Русь, которая всего двумя столетиями раньше была лишь отдалённой окраиной, славянским «фронтиром». И если смерть Святослава положила конец мечтам о юго-западной экспансии, то смерть Андрея Боголюбского не смогла остановить возвышения Северо-Восточной Руси. Сравнение двух судеб подтверждает, что северо-восточный вектор миграции опирался не на личные мечты вождя, а на устойчивые общенациональные настроения.

Грандиозный монгольский прилив на несколько веков задержал русское стремление на восток. Однако едва Русь «переварила» Орду, движение встречь солнцу возобновилось. В конце XVI века Ермак переходит Камень-горы, при Петре Великом Урал становится опорным краем державы, вскоре Ломоносов заявляет, что «богатство России Сибирью прирастать будет», а в конце XIX века адмирал Макаров называет Россию «зданием, фасад которого обращён к Ледовитому океану». Географическим центром Российской империи к тому моменту стал город Новониколаевск (Новосибирск), названный в честь правившего на рубеже XIX-XX веков государя; Новосибирск, в первой половине минувшего столетия продемонстрировавший такие темпы роста населения, что по праву заслужил титул «русского Чикаго».

На карте, приложенной к данной статье, нанесён генеральный вектор русской экспансии за минувшие две тысячи лет: от украинско-польского пограничья в глубину Сибири. Это упрямое неуклонное движение прямо противоположно направлению Великого миграционного тракта, протянувшегося из холодных континентальных глубин к тёплой приморской периферии Евразии. Опираясь на исторические факты, можно без обиняков утверждать, что русские выбрали особый путь, — в буквальном, физическом смысле этого слова.

Кроме того, весьма вероятно, что именно русское «движение по встречной» заперло Великий миграционный тракт и остановило тысячелетний поток кочевников в Европу. Русские оказались единственным народом Евразии, освоившим континентальную сердцевину, Хартленд, и создавшим великую державу в зоне с преобладанием отрицательных температур. Один этот факт позволяет говорить об уникальном историческом опыте нашего народа, преодолевшего силу «евразийской центрифуги». Причины этого феномена требуют отдельного глубокого исследования. Но они, скорее всего, носят нематериальный характер, так как «Движение встречь солнцу» совершалось вопреки материальным (экономическим и географическим) факторам. Безусловно, причины упомянутого «особого пути» тесно связаны с духовной жизнью русского народа и с его ощущением своей исторической миссии.

Русский «особый путь».
Светлыми стрелками обозначены генеральные направления
евразийских миграций за последние две с половиной тысячи лет.
Тёмная стрелка — историческое движение русского народа