Первопричины церковных проблем

Многие современные люди получили богословское образование или самостоятельно начитались книжек и стали «умными», поэтому претендуют на непогрешимое следование истине. У людей есть подсознательная потребность в признании и уважении к унаследованным ценностям, а также к хранящим и представляющим их лицам. В результате церковный музейный традиционализм-ортодоксия оборачивается удобным способом оправдания не столько консервативных идей, сколько придерживающихся консервативных взглядов людей, и нередко оказывается своего рода психологической маской, прикрывающей нерешительность и духовное бесплодие. Кто не способен или не отваживается на создание чего-либо нового в своей жизни, тот фанатично цепляется за традиционализм (ортодоксию) того или иного сорта, обретая в нем источник своей значимости, авторитета и даже власти, выставляя себя хранителем и распорядителем истины, защитником формы, толкователем буквы. В конечном счете, «музейные работники» современной Церкви превращают так называемую ортодоксию в прокрустово ложе, на котором подвергают ампутации саму жизнь ради приспособления ее к требованиям догмы. Их подход является следствием определенного понимания истины и возможностей ее достижения. Согласно этой концепции, человек способен добиться индивидуального обладания истиной и превратить ее в объект своего господства.

Чтобы сделать из истины объект обладания, необходимо придать ей определенный и окончательный характер, отождествить ее с определением, с буквой формулировки, внутри которой истина должна быть заключена в неподвижные границы. Отождествление с определением объективирует истину, превращает ее в предмет обладания и господства со стороны рассудка. Таким образом, приверженность к определению, к изначальной и неуклонной объективации представляет собой способ обладания истиной.

Подобная концепция истины и возможностей ее достижения является не просто характерной чертой, но основанием нашей современной "западноевропейской" цивилизации, взятой в самом широком смысле, и не имеет никакого отношения ни к Церкви, ни к церковному Православию[1]. Это очень важное замечание. Думаю, стоит на нем акцентировать внимание, т.к. в этом один из источников современных церковных проблем. Как-то подсознательно и неосознанно в Православной Церкви укоренилась эта западная концепция истины и возможностей ее достижения. Думаю, что этот «вирус» был внедрен в Православие примерно в 16-17 веке. С тех пор православные мыслят «по-западному», т.е. считают, что необходимо придать истине определенный и окончательный характер, отождествить ее с определением, с буквой формулировки, внутри которой истина должна быть заключена в неподвижные границы, и тогда истина превратится в объект обладания. Аскетика (в смысле борьбы со страстями), молитва и другие духовные способы приближения к метафизической реальности веры в Православии не отрицаются, но отодвигаются на второй план. Первостепенное же значение приобретает образование, интеллектуальные знания. С чего начинает новоначальный христианин (неофит), хотящий «работать Богу»? Он думает пойти учиться в Духовное училище, Семинарию, Академию и т.д. и с помощью знаний «приблизиться к Богу». А чем заканчивает? Заканчивает порой плачевно. Мне рассказывали про одного грека, архимандрита, который защитил докторскую диссертацию на Богословском факультете Университета в Салониках, а потом женился и стал атеистом. Ничего удивительного в общем-то. В России в начале 20 века был расцвет богословия, многие ученые исследования того времени до сих пор остаются непревзойденными. Но! Революция 1917 г. пошла из Духовных Семинарий и Академий, учащиеся которых организовывали атеистические революционные кружки. Многие профессора богословия были атеистами. До сих пор существует такая поговорка: «Кто закончил Семинарию – верит наполовину, а кто закончил Академию – не верит совсем». Богословское образование без передачи опыта подобно заочной подготовке военных, пустая болтовня.

Это и понятно, ведь на любой стадии, на любой ступени своего развития вера остается «со-бытиéм», опытом личного отношения. Как далек этот путь от простого согласия интеллекта с логическими выводами, от пути «объективного» знания! В поисках библейского Бога, Бога Церкви, мы должны следовать соответствующим нашим устремлениям путем веры. Доказательства бытия Божия, «объективные» доводы апологетики, подтверждение исторической подлинности источников христианской традиции – все это может сыграть важную вспомогательную роль в том, чтобы пробудить в нас потребность в религиозной вере. Но сами по себе подобные вещи не в состоянии ни заменить собой веру, ни привести к ней.[2]

Когда Церковь призывает нас принять хранимую ею Истину, речь идет не о теоретических положениях, с которыми мы должны согласиться априори, без всяких рассуждений. Истина Церкви – это личное отношение, это определенный образ жизни, основанный на личной связи с Богом или же последовательно ведущий к установлению подобной живой связи.

В Духовных Семинариях и Академиях тренируют лишь память: кто лучше запомнил события истории, даты, имена, догматические формулировки – тот и отличник, лучший «богослов». Но к вере все это не приводит! Именно современный интеллигент является, как правило, виновником и жертвой «образования», интеллектуальной путаницы. Отрезанный от живых корней веры, порой даже психологически подавленный формальной обрядовой религиозностью, преследуемый воспоминаниями, увы, часто слишком негативными о безвкусном сухом преподавании в Семинарии, он отбрасывает то, что принимает за христианскую веру, так и не узнав самой веры[3]. Искренне в душе он перестает верить, а может и внешне порвать с Церковью и открыто исповедовать атеизм, как тот архимандрит. Но гораздо чаще человек не отваживается на такой решительный шаг. Во-первых, трудно признаться самому себе, что такой «умный» король то гол, не чувствует, не видит того, что дано даже совсем необразованным простым верующим. Во-вторых, куда ему идти после 5-8 лет изучения богословия? Начинать все с нуля и пойти учиться в светский ВУЗ? Но ведь там еще и думать надо, а не просто историю зубрить. На светской работе богословы не нужны, ему понадобятся большие усилия и труды, чтобы снова стать «честным человеком». А в Церкви он уже приобрел какой-то вес, положение и далее открываются перспективы хорошей карьеры. При желании не трудно пролезть из «грязи в князи». Работа не пыльная и не очень утомительная, порой хорошо оплачиваемая. Мне приходилось читать статьи о священниках, которые признавались в том, что не верят в Бога. Такие попы были и в 19 веке, и еще больше их сейчас. Обычно люди очень удивляются, как такое может быть. Вот я и объясняю, что не все так просто, – все гораздо проще. Самих священников их лицемерная работа нисколько не смущает, они чувствуют себя востребованными, нужными людям. Их можно уподобить музейным работникам, которым глубоко плевать, какие там шедевры на выставке. Сами они ничего не могут сотворить, не могут творчески проникнуть в тот метафизический мир, зато они ученые и приходящим туристам-паломникам могут толково объяснить какие художественные и архитектурные стили были в таком-то веке, какие материалы использовались, рассказать житие художника, скульптора, архитектора и т.д. Они востребованы и денежки свои честно отрабатывают, ведь не воруют же. Однако между художниками, скульпторами, архитекторами, поэтами и т.д. и учеными музейными работниками принципиальная разница: одни создают искусство (проникая в метафизический мир), другие – ничего.

Понимание этого является ключом к пониманию многих церковных проблем. Еще раз подчеркну: Церковная вера является «со-бытиéм», опытом личного отношения и очень далека от простого согласия интеллекта с логическими выводами, от пути «объективного» знания! Даже самое «правильное» богословие не в состоянии ни заменить собой веру, ни привести к ней.

А если еще и богословие не совсем «правильное»? В этой области было немало споров и метаморфоз. Например, в России с 18 века (после радикального «озападнивания» России Петром I) богословие подверглось сильному влиянию католичества и протестантизма. Действительно, у католиков церковная наука достигла больших успехов в изучении церковной истории, богослужения, каталогизации трудов св. отцов и т.д., а протестанты преуспели в изучении Библии. Поэтому российская церковная литература 18-19 веков зачастую является переводом западных книг. Критику католицизма переписывали у протестантов, а критику протестантов переписывали у католиков...

Еще больше вреда Церкви принесла практика отбора в клир, священство и на все руководящие церковные посты лишь по одному критерию – образованию. Эта практика является искажением и извращением церковной истины, иными словами – ересью. Церковный диплом плюс монашеский постриг открывают дорогу к высшему церковному управлению, помогают сделать карьеру епископа независимо от моральных качеств человека. Отрицательным моментом является и то, что конъюнктура, желания спецслужб, личные связи и знакомства могут «протащить» в высшее церковное управление «нужных» людей, независимо от их интеллектуальных и моральных качеств. Настоящих ученых, если они не «свои» в системе, оставляют прозябать не у дел («горе от ума» – актуально во все времена), а «серые лошадки», никогда не блиставшие интеллектом, могут вырваться вперед, получить имидж «больших ученых». Церковные дипломы в таких случаях выдаются кому надо «для солидности» по сокращенной программе.

Примеров множество, вот самые известные: патриарх Алексий II Ридигер имеет репутацию «образованного» (а когда он что-нибудь умное говорил?), окончил Ленинградскую Духовную Семинарию и Академию. Но реально он учился всего два года в Семинарии (1947-1948), в Академии он учился экстерном, появляясь в ее стенах лишь несколько раз в году. Да и какая наука могла быть тогда в только что открывшихся после войны разоренных духовных школах?! Лишь поверхностные общие знания. Все же, написал он кандидатскую, а ему присвоили за нее докторскую степень, хотя он не тянул даже на кандидатский минимум. Вот так выводят в доктора «нужных» людей. Нынешний патриарх Кирилл в свое время стал неофициальным келейником митрополита Никодима, что способствовало ему за 5 лет быстренько проскочить четырехгодичный курс Духовной Семинарии и четырехгодичный курс Академии. Также архимандрит (ныне архиепископ) Феогност, наместник Троице-Сергиевой Лавры, в свое время был чрезвычайно шустрым учеником. Как-то преподаватель (о. Владислав Цыпин) спрашивает у студентов 2-го класса: «А где иеродиакон Феогност, почему он на уроках не появляется?» Семинаристы отвечают: «Так он уже в 4-м классе и не диакон, а архимандрит».

За 4 года, почти не ходя на занятия, он получил дипломы за восьмилетний курс (4 курса Духовной Семинарии и 4 курса Академии). Реальная ученость давно уже не является необходимым условием продвижения по карьерной лестнице, т.к. для «своих» людей всегда находят способы сделать им соответствующий правдоподобный имидж. Почему эконома Троице-Сергиевой Лавры архимандрита Георгия Данилова (ныне Архиепископ Нижегородский и Арзамасский) назначили преподавателем Московской Духовной Семинарии? Ведь знаний у него ноль. Он садился за кафедру и читал по слогам конспект, первый раз в жизни... Студенты над ним смеялись, ведь они знали больше него... Просто его уже готовили для карьеры епископа, и нужно было для солидности вписать в биографию, что он был «чрезвычайно образован» и даже преподавал. Жаль, конечно, что таким образом ставят эксперименты на живых семинаристах. Молодые люди просто теряют лучшее время жизни, слушая всяких придурков.

Третьим источником и составляющей частью нынешних церковных проблем является полное отстранение мирян от церковного управления. Это так же является искажением и извращением церковной истины, иными словами – ересью. История говорит о том, что в Древней Церкви была прямо противоположная практика. Под «Древней Церковью» я подразумеваю преимущественно Церковь периода гонений первых четырех веков и расширительно Церковь Византийского периода (до падения Византии в 1453 г.). Византийский период имел свои особенности, но еще многое оставалось и от принципов ранней Церкви.

В работе прот. Николая Добронравова «Участие клира и мирян на Соборах в первые девять веков христианства»[4] собраны убедительные исторические свидетельства того, что Церковь никогда не ограничивалась участием на Соборах одних только епископов. Приведем из этого научного исследования несколько цитат: “В христианской Церкви Собор не был и не должен быть каким-либо собранием иерархов без клира и мирян. Вспомним об Апостольском Соборе. В книге Деяний ясно обозначается, что на нем принимали участие в рассуждениях и решении не одни Апостолы, но также и "пресвитеры" (15, 6), "братия" (23), "вся, целиком, Церковь": ολη τη̃ Εκκλησία (22). Правда, святой Лука приводит речи только двух Апостолов Петра и Павла, но, несомненно, в рассуждениях принимала участие и братия. Это совершенно ясно открывается из слов (12): "тогда умолкло все собрание и слушало Варнаву и Павла"; "умолкло", следовательно до того времени собрание не молчало. Речи, как видно, далеко не были согласными, ибо Лука говорит, что "по долгом рассуждении" Петр, встав, сказал (7). Однако братия не только рассуждала, но и самое решение апостольского Собора состоялось не без ее согласия: "Тогда, – читаем мы в 22 ст., – Апостолы и пресвитеры со всею Церковью рассудили, избравши из среды себя"… и т. д. Поэтому и самое послание Апостольского Собора начиналось словами (23): "Апостолы, и пресвитеры и братия, находящаяся в Антиохии, Сирии и Киликии", и т. д.

Вот первый Собор, положивший начало всем прочим. На нем, как видим, братия или миряне – не простые слушатели, но живые участники рассуждений и прений. Апостолы лишь после всестороннего выяснения вопроса высказали свое мнение, которое, как решающее, и было принято всем Собранием”.

Далее прот. Н. Добронравов, последовательно рассматривая все семь Вселенских и девять Поместных Соборов, признанных Церковью, по каждому из них приводит, пользуясь авторитетными источниками, неоспоримые исторические свидетельства об активном участии в их работе большого числа пресвитеров, диаконов, сановников и простых мирян. А в конце своего церковно-исторического исследования он делает выводы и, в частности, пишет: “Приведем все сказанное к одному знаменателю: Соборы не составлялись из одних епископов, иначе они не представляли бы собою всей Церкви. Нет, на Соборе никогда не запрещалось присутствовать клиру и мирянам. Иногда клириков и мирян было даже больше, чем епископов. На первом Вселенском Соборе епископы составляли только шестую часть всех присутствовавших. В Древней Церкви церковное дело считалось делом всякого христианина. Тогда никому из верующих нельзя было бы сказать: "Тебе нет дела до того, как будет решен тот или другой церковный вопрос; ты должен вполне положиться на своего епископа и людей ему близких, угодных; что они определят, то и исполняй". Древняя Церковь не забывала, что "уши народа бывают иногда святее сердец епископов", по прекрасному выражению свт. Илария Пиктавийского, что "не все епископы суть епископы", как говорит бл. Иероним. Нет, не одно епископство, не одна высшая иерархия, хотя бы и с тайными комиссиями, но вся Церковь есть столп и утверждение истины. Поэтому "совершеннейший Собор не есть судилище одних только епископов" (слова Христофора Филарета в его “Апокрисисе”)».

Четвертой главнейшей причиной бедствий Церкви является отступление церковной иерархии от древнего принципа «не от мира сего». Особенно отчетливо этот принцип соблюдался в Ранней Церкви (до 4 века). «Божие Богу» тогда было приоритетнее всего остального, т.к. не справедливо пред Богом слушать людей «более, нежели Бога?» (Деян.4, 19). В период Византийской империи христианство стало государственной религией, и официально декларировался принцип симфонии (согласия) двух властей – церковной и светской. В конце византийского периода, когда правила династия Палеологов, этот принцип стал отражать и государственный герб – двуглавый орел. Однако в истории бывало всякое: были императоры отступники и еретики, которые действовали во вред Церкви. Церковные иерархи не все и не всегда имели достаточно смелости противоречить правителям, ведь за это можно было не только лишиться высокого общественного положения и земных благ, но и поплатиться жизнью. Достаточно вспомнить хотя бы монаха Критовула, писавшего дифирамбы новому императору ромеев – завоевателю Константинополя Мухаммеду II. Поэтому истоки нынешних отношений Церкви и государства как в России, так, кстати, и в Греции, лежат именно здесь, а не в мифологическом "сергианстве". Еще задолго до митрополита Сергия двести лет Синодального периода Русской Церкви епископы были вынуждены идти на компромиссы с государственной властью, зачастую во вред Церкви.

В житиях святых можно видеть, какие четыре принципа, являлись «солью» Древней Церкви. Для примера, рассмотрим житие свт. Нифонта, II-го патриарха Константинопольского († ок. 1530 г.).

1. Передача опыта. По достижении лет отроческих Нифонт был отдан в училище, где в короткое время превзошел всех своих сверстников в науках. Однако он не столько заботился о науках, сколько старался по мере сил подражать святым в подвижничестве. Поэтому вскоре он ушел в монастырь, где перенимал опыт у святых отшельников.

2. Критерием избрания и возведения на иерархические степени (в церковное управление) являлась святость жизни, а не ученость. Свт. Нифонт, свидетельству современного ему великого старца Петрония, был не только светилом для своей обители, но и для всей Святой Афонской Горы. Монахам он был образцом для подражания, и составляющего красоту обители своим смирением и чистотою жизни. Поэтому братия просили его о принятии священства, но, сознавая себя недостойным столь высокого звания, поначалу он отказался, а потом, когда просьбы усилились, – не мог устоять против убеждений братской любви. Таким образом, он был возведен на степень священства. Впрочем, такое отличие не только не возвысило его мысли о себе и не произвело неприязненных движений в сердце, изменяющемся в чувствах смирения при перемене состояния, но еще более располагало его к смирению, к строгим подвигам и терпению.

3. Миряне совместно с низшими клириками сами непосредственно избирали епископа своей епархии. Слава о добродетельной жизни Нифонта дошла и до Солуни, и, когда скончался солунский митрополит Парфений, общий голос со стороны клира и народа при избрании нового митрополита, вызвал на солунскую кафедру божественного Нифонта. Двум из епископов, подведомых солунской Церкви, было дано поручение от клира и народа пойти и вызвать из афонской пустыни на святительскую кафедру желаемого Нифонта. Епископы и клирики перед братией вручили Нифонту пригласительные грамоты клира и народа солунского. При сем Нифонт, как истинный отец и пастырь, не забывал также бедных и нищих, чем только возможно, много раз ходил он один среди ночи к бедным и больным, утешал их и доставлял им успокоение.

4. При любых отношениях со светской властью иерархи безусловно следовали требованиям церковным, т.е. приоритетом было «Божие Богу». Свт. Нифонт в конфликтной ситуации так отвечал господарю Валахии Радулу: «Я свято исполняю мою обязанность строго следить за нравственностью паствы, и, несмотря на лица, обличать неправду и беззаконие и требовать от всех строгого хранения законоположений Церкви! Не свои собственные я проповедую вам законы, а законы Божественные, за которые готов положить мою душу. Если же вы не хотите слушать меня, я чист пред Богом! Человеческая слава и любовь мира сего отчуждают нас от Царства Божия».

С тех пор прошло пять веков, в наше время указанные выше четыре древних принципа практически не соблюдаются. Многие люди, видя недостатки в церковной жизни, соблазняются и уходят из Церкви (или не приходят), другие – постоянно недоумевают, почему в Церкви «все не так?» Ответ простой. Сейчас «картина» Церкви совсем иная. Попробуйте мысленно обрисовать картину Древней Церкви по книгам Нового Завета и житий святых (примерно до 15 века) и сравните ее с современной, Как в детской игре «найди десять отличий в картинках», можно легко найти и двадцать отличий.

Церковь всегда была и будет гонима князем мира сего. Но когда она имела в себе «соль» евангельского учения, никакие напасти не могли одолеть ее. «Соль – добрая вещь; но если соль потеряет силу, чем исправить ее? Ни в землю, ни в навоз не годится; вон выбрасывают ее. Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Лк. 14, 34-35)