Христианство и техника

Предисловие.

В последнее время я всё чаще сталкиваюсь с тем, что христианская мораль беспардонно вмешивается во все мои планы, а также в планы моих родственников и друзей, причём всё окружение у меня, если не считать пары христанутых подружек, в основном атеистическое, много также агностиков, есть и язычники нового толка, есть ещё буддисты и мусульмане, и все они страдают из-за засилья христиан. Для краткости могу обрисовать некоторые проблемы: одна семейная пара без детей не может сделать в Италии искусственное оплодотворение, Ватикан не разрешает манипулировать с зародышами, так они были вынуждены уехать в Испанию для этого процесса оплодотворения. Больные сложными аутоиммунными болезнями не могут надеяться на лечение стволовыми клетками, опять же Ватикан запретил. Аборт, эвтаназию тоже нельзя сделать моим знакомым, за сладкой смертью требуется переселиться в Голландию или Бельгию. А я-то надеялась умереть спокойно и без болей! А вот знакомой в коме никак нельзя отменить искусственное питание, она как растение уже десять лет лежит, мать стареет и боится помереть, на кого оставить бедную коматозную, у которой нет ни малейшего проявления сигналов деятельности мозга.  Казалось бы сейчас техника на грани фантастики, но командует церковь!

Мне казалось, что где-то я уже читала о том, что техника науки должна неизменно победить, что есть все доказательства того, что христианство вроде бы должно понять неизбежность победы техники. И вот наконец я нашла этот материал. Прочитав всё на итальянском и переработав, я решила представить здесь эти доказательства. Я взяла только то, что меня интересовало, что техника имеет ту же основу, что и вера, даже те же ошибки (это по мнению философа Северино). Церковь должна только понять, что это неизбежно и дать свободу людям. В конце этого эссе делается вывод о том, что победа техники неизбежна. Я тоже на это надеюсь, вопрос только когда это произойдёт. Надеюсь дожить.

По мотивам эссе Эмануэля Северино "ХРИСТИАНСТВО И ТЕХНИКА"

Внедрение науки в человеческую деятельность, часто понимается как нечто противоположное христианству. Но у этих двух великих форм западной цивилизации есть общие составляющие. Эмануэле Северино давно уже обратил внимание на то, что христианство и техника имеют одну причину появления, одну основу.
Техника немыслима без современной науки.Человеческая сущность, по мнению Запада, - сущность техническая. Но основание неколебимого владычества техники над миром - это не математический рассчёт и не экспериментальный метод. В основании всей западной культуры лежит греческая онтология, даже если эта культура не отдаёт себе в том отчёта и полагает, что далеко ушла от философской мысли греков. В основании техники присутствует именно тот способ, каким греческая мысль истолковывала смысл бытия и ничто.
Впервые в истории человечества греческая мысль обратилась к самому радикальному смыслу ничто,  которому противополагается сущее. В этом и состоит величие греческой мысли. Подобная бесконечная противоположность есть нечто неслыханное в истории человечества, хотя слова "бытие" и "ничто", безусловно, существовали и в других языках.
В греческой мысли впервые человек соотносится с ничто, понимаемым не как частичное или относительное ничто, но как абсолютная негативность, абсолютное отсутствие позитивностию. Впервые человек стал рождаться и умирать перед лицом ничто, и одно дело - умирать и рождаться, ничего не ведая, а другое - умирать и рождаться, соотнося себя с бездной абсолютного ничто.
В основании владычества техники лежит тот смысл, который греческая мысль однажды и навсегда придала сущему как «неничто». А сущее – это колебание между бытием и абсолютным ничто есть становление, то, что выходит из ничто и в него возвращается. Только если сущее мыслится как колебание между бытием и ничто, обретает несравненно более радикальный характер и выбор средств, ведущих к цели, которая состоит в том, чтобы заставить сущее быть и отправить его в ничто.
Но до появления греческой онтологии становление вещей - это их конечное превращение: это не то бесконечное превращение, в котором сущее преодолевает бесконечное расстояние, отделяющее его бытие от его бытия ничем. Поэтому до появления греческой онтологии действие и техника также конечны, то есть еще не могут быть той волей, которая бесконечна именно потому, что выбирает средства, чтобы заставить сущее преодолеть бесконечное расстояние (разницу) между бытием и ничто. На основе греческой онтологии развиваются математическое понимание сущего и экспериментальный метод, которые определяют развитие современной техники. Греческая онтология - основное содержание изначальной веры Запада: веры в то, что существует становление изначальной веры в epamphotenzein сущего, внутри которого и возникает самое противопоставление "разума" (философско-научного) и христианской "веры".
Мощь будет тем больше, чем дальше действие - человека или бога - отстоит от того, что уже существует. Если действие воспроизводит уже существующее, то это действие лишь по видимости "творческое". Без творчества нет настоящего действия. Действие становится тем более активным и творческим, чем сильнее его результат отличается от объема уже существующего. Греческая мысль впервые предполагает огромное расстояние между тем, что уже существует, и тем, что действие желает произвести; и следовательно, впервые представляет действие как причину "перехода вещей из небытия в бытие и из бытия в небытие". Это знаменитое определение понятия poiesis Платона - это любая причина, по которой совершается переход "от небытия к бытию". И Платон добавляет, что всякая техника (techne) есть poiesis и все "техники", ремесленники-демиурги (demiourgoi) – это poietai, то есть по-русски что-то вроде деятели-создатели.
Христианство же целиком погружено в греческое понимание действия, а значит, в греческое истолкование колебаний сущего между бытием и ничто. Христианство таким образом уходит своими корнями в ту же почву, что и техника. Разумеется, есть и существенные различия: для христианства истинное царство не от мира сего, тогда как техника желает построить свое царство в этом мире; для христианства проводником в его царство служит божественная потусторонность, тогда как для техники - мирская посюсторонность. Можно сказать, что христианство и техника стремятся быть "крайними точками", между которыми располагается все "среднее", составляющее культуру и цивилизацию Запада. И тем не менее противостояние христианства и техники не исключает их глубинной тождественности: в противостоянии находит свое выражение одна и та же душа, тот же смысл.
Христианская вера - это воля к тому, чтобы сбылась воля Божия, в этой вере человеческая мощь отождествляется с Божьей мощью. Верующий считает, что когда вера его подлинна, то может сделать всё с помощью божественной воли, даже сдвинуть гору. Сегодня цивилизованные западные люди считают, что горы движет не вера, а только техника. Но несмотря на существующую разницу между целями и возможностями техники и целями и возможностями христианской веры, и в христианстве, и в технике заложена мысль о том, что последним основанием вещей служит сила, способная действовать для достижения целей, то есть воля к власти, которой соответствует свойство вещей пребывать в бытии и в ничто.
В христианской вере суть техники находит даже крайнее свое выражение, ибо в вере речь идет не просто о спасении тела (как мыслится, например, в иудаизме и в концепциях техники), но о спасении души, о стяжании вечного спасения, включающего в себя воскресение тела. Глубокое согласие между волей к господству в технике и христианской волей к вечному спасению - это их общая воля к спасению: суть спасения как раз и заключается в способности преображать мир. Нет спасения, если нет власти над миром; нет власти над миром, если нет спасения. Старое латинское слово sollus, обозначающее "целое", родственно слову salvus (спасенный), ибо спасён тот, кто целостен и целен.
Подлинная и глубинная созвучность между христианством и техникой состоит в их общей воле к могуществу, основанной в конечном счете, на греческой онтологии. Понятие "творчества" - коренное для христианства. Бог не творящий не может быть христианским богом. Но христианский Бог-Творец существует неотделимо от Его собственной способности быть творцом из абсолютного ничто, то есть из абсолютной негативности ничто, которую впервые отметила только греческая мысль. Творить значит вызывать из ничто; и только греки впервые стали понимать творение (poiesis) как искусство техники (techne) выводить вещи за пределы небытия. Но для греков человеческое искусство (anthropme techne), как и божественное (the ia techne) не способно творить всё то, что вне Бога: "материя" мира не сотворена, она была всегда. Христианство же утверждает, что Бог творит как раз материю, но даже утверждая это, христианская философия не изобретает понятия творения, а только распространяет его, прилагает его не только к некоему ограниченному полю, но ко всему, что отлично от Божественной бытийности. Известно, что в платоновско-аристотелевской онтологии становление всегда происходит от чего-то к чему-то; но при таком понимании становления всегда необходимо, чтобы существовало нечто, что прежде, чем быть, было абсолютным ничто, и возвращается в абсолютное ничто после того, как было. Иначе, если бы не было чего-то, что было и вернулось в ничто, все было бы вечно. Но вечность всего, сущего как сущего, как раз и есть то, что западная мысль держит подальше от своего поля зрения.
Итак, христианство и техника - две великие драмы, разворачивающиеся на почве греческой онтологии; но несмотря на общие корни, их отношения обретают глубоко конфликтный характер.
Подлинный смысл этой драмы обнаруживается в связи с неизбежным процессом, который ведет на Западе к закату "истины". "Истина" в греческом значении слова - это не просто aletheia, открытие, но то, что при открытии пребывает, остаётся, то, что проявляется в "перекрывании" всего того, что стремится его опровергнуть, сдвинуть и отрицать; она есть поэтому то, что в открытии является episteme (слово, построенное на индоевропейском корне stha); так что episteme - это то, что остаётся, способное перекрыть собой становление мира.
Содержание episteme - неизменный и необходимый порядок бытия; и христианская вера стремится обрести эти формальные черты, которые греческая мысль приписывала истине (то есть черты несомненности, неотменяемости, неизбежности, бесспорности, не предположительности).  Но христианская вера не хочет и не может объяснить, почему её собственное содержание следует считать истиной. Вспомним, когда Пилат спрашивает Иисуса, что есть истина, Иисус не отвечает, ибо для него совершенно ясно, что она такое: истина - это та способность "не усомниться", которая сдвигает горы (хотя он и не может объяснить, почему вообще может существовать эта способность не сомневаться).
Значит смысл мира раскрывается в рамках неизменного и неопровержимого знания, присущего episteme. Но истина, присущая episteme, обречена на закат. Закат истины можно без сомнения считать фактом (феноменологическим содержанием). Ницше считал "решающим" "историческое возражение" существованию Бога, заключающееся в признании (феноменологическом) того факта, что народы больше не веруют в Бога. А "смерть Бога" составляет самую суть смерти истины, так как Бог в западной традиции - это архетип всякого неизменного порядка, проявляющегося в рамках episteme.
В истории Запада закат истины имеет характер окончательный, неотвратимый, неизбежный, не позволяющий больше тешиться иллюзиями о возможности возродить эпистемическую традицию, в которую вписывается христианская "истина". И это так даже в том случае, если подлинный смысл "неотвратимости" заката истины ускользает от сознания самих протагонистов процесса разрушения episteme.
Феноменология заката истины приложима ко всем сферам западной культуры и цивилизации. Политика, экономика, наука, религия, искусство, философия расстаются с неизменными структурами, с моделями и принципами, с основаниями западной традиции. К примеру, разрушение тоталитаризма демократией есть закат неизменности в политике; победа рынка над плановой экономикой означает, что подвижность и непредсказуемость рынка взяли верх над притязаниями марксистской экономии контролировать экономическое развитие, исходя из неподвижной схемы. Падение традиционных ценностей в области морали есть победа позитивного (то есть исторического, меняющегося) закона над законом  неизменным. Вся современная философия - это великое отрицание убеждения в том, что существует абсолютная и неопровержимая истина. "Кризис оснований" в научной сфере также обязан своим возникновением этому духу отрицания.

Наука более не приемлет того, что для Галилея было очевидно: что изучение природы приносит истины столь непреложные, что их не может поколебать даже Священное Писание. Наука отныне также признает, что она есть знание гипотетически – дедуктивное (то есть сам человек доходит до знания с помощью дедуктивной логики и экспериментов, а не с помощью мифического существа, диктующего человеку знания) .
Итак, христианское всемогущество исходит из греческой категории, то есть из греческого понимания могущества, хотя многие христиане этого и не осознают. В последние десятилетия христианство пытается освободиться от греческой метафизики и греческого понимания истины. Неизменность и всемогущество Бога – а это исконно греческие определения божественного - становятся сегодня в христианском сознании всё более несовместимыми со злом и болью мира. В этом сознании укрепляется идеалистически-романтическое представление о Боге страдающем и становящемся, а разница между страданием и становлением Бога и страданием и становлением мира постепенно стирается.
В отрицательной форме нигилизма Ницше проницательно увидел закат Незыблемого из того исторического факта, что люди культуры, просвещённые люди, больше не верят в существование окончательной, непреложной, божественной истины.
Современная культура постепенно освобождается от всякой традиции, следовательно, и от религиозной традиции Запада, с такой уверенной и необоримой силой, которую пока не сознают те, кто является носителем этой культуры. Закат незыблемых ценностей западной традиции неизбежен, и поэтому, притязания традиционной и религиозной культуры сделать возврат к прошлому возможным на деле иллюзорны. Разрушение незыблемых ценностей и богов западной традиции "неотвратимо" и неизбежно потому, что утверждение некоего неизменного измерения, обнимающего собой и подчиняющего себе становление, делает невозможным то, что для всей западной цивилизации составляет исходную и высшую очевидность: существование становления мира (epamphoterizein сущего). Вера в то, что над становлением существует скала Незыблемого, делает веру в становление (рассматривающую саму себя не просто как веру, но как высшую очевидность) просто невозможной и немыслимой (если есть Бог-Отец, который всё уже создал, прочее становление или творение бессмысленно). Ницше пишет: "Если бы были Боги, как бы мог я вынести то, что я не бог? Стало быть, богов нет... Нет больше творчества! (Так говорил Заратустра). Ницше говорит, что если бы Бог существовал, человек не был бы творцом; но человек - творец (а это очевидно, это высшая очевидность); следовательно, никакого Бога быть не может. Это рассуждение - одна из тех щелочек, через которые становится видно, с какой силой современная мысль - в принципе бессознательно - разрушает традицию Запада. "Творчество" у человека - это способность переносить вещи из ничто в бытие, или, когда творчество является в негативной форме, из бытия в ничто, так как в уничтожении тоже создается новый мир (например, радиоактивный мир после атомной бомбы). Творчество, о котором говорит Ницше, - это poiesis, способность проводить epamphotenzein сущего между бытием и ничто (которая в творчестве христианского Бога не ограничена вечностью материи мира). Творчество человека, как оно понимается у Ницше, есть высшая очевидность, признаваемая всеми обитателями Запада, для которых действительность - это становление мира и деятельность человека, вписывающаяся в становление мира в такой степени, что властвует над ним и его направляет. Но если бы Бог существовал (тот неизменный Бог, которого, впрочем, человек призывает, чтобы избавиться от тревоги становления), все то, что человек создает, оказалось бы фикцией, поскольку это якобы созданное уже существовало бы в Боге ("Что бы осталось от творчества, если бы боги существовали?"). Если бы Бог существовал, становление было бы кажимостью, фикцией; но ведь очевидность творчества и становления нельзя отрицать; следовательно, Бог существовать не может.
Еще первичнее, чем Бог, - истина той episteme, внутри которой возвышается любой Бог Запада. Если существует истина episteme - какой бы Бог ею ни утверждался, - все то, что происходит в становлении, должно соответствовать истине и неизменному порядку; следовательно, в становлении все происходящее уже не возникает из ничего, но происходит из того обстоятельства, что оно служит незыблемому закону, в котором и состоит истина и который, как episteme, "накладывается" на все происходящее. Ничто становится сущим. Становление отныне иллюзорно, невозможно. Episteme, желающее быть истиной становлении, делает становление невозможным. Получается, что становление делает невозможным как раз та истина, которая в западной мысли изначально существовала в форме признания того, что становление существует. Но именно потому, что становление – а иными словами, историчность, кратковечность, бренность, конечность, смертность сущего - есть высшая очевидность для Запада, не может быть никакой неизменной истины, которая предвосхищает то, что происходит из ничего, и делает невозможным становление, превращая в не-ничто то ничто, происхождение вещей из которого считается очевидным.
Закат Незыблемого способствует утверждению господства технической цивилизации. Если эпистемическая истина с её незыблемыми смыслами, которым соответствуют все события, стремится быть неопровержимым предвидением будущего и делает невозможным ничто, то техника современной науки не является неопровержимым предвидением, а всего лишь гипотезой.  Можно сказать, что это возможное предвидение, вырабатываемое на основе гипотетической логики, которая вовсе не стремится неопровержимо предвосхищать развитие событий, а стремится функционировать, добиваться успеха.  Это означает, что наука и её средство – техника - не ставит своё функционирование в зависимость от неопровержимости собственных предвидений, наука готова, чтобы не терять собственной эффективности, вносить изменения в собственные прогнозы, что постоянно и происходит (и эта зыбкость неприемлема для христианина, нуждающегося именно в незыблемости). Метод науки "экспериментален" потому, что, в отличие от эпистемического метода, он открыт изменениям в опыте становления. Даже логико-математическое мышление стало "экспериментальным" методом. Математика тоже рассталась с episteme.
Что касается становления, то христианская вера, напротив, сохраняет здесь жёсткость, присущую episteme: она делает становление невозможным и немыслимым, ибо фундаментальный Смысл всего отныне возвещен откровением Христовым, с которым должно соотноситься всякое событие (всякое становление). Следовательно, сама вера в становление требует заката христианства (которое сделало творческую способность Бога бесконечной) и пришествия цивилизации техники, то есть формы цивилизации, более соответствующей тому смыслу, что заложен в epamphoterizein и poiesis.
Спор между «техникой» христианской веры и техникой современной науки (которые обе имеют целью спасти человека) разрешается в пользу последней, поскольку с закатом истины на поле брани остаются только разные формы техники, то есть силы становления. Современная культура означает неизбежную смерть истины episteme.
Реальный социализм и его победоносные противники - капитализм, демократия, христианство - это главные силы нашего времени. Они ставят своей целью созидание разных миров, но добиваться этих целей все они намереваются с помощью техники. Именно это обстоятельство определяет подчинение технике тех великих целей, что присущи великим силам западной традиции. Подчинение неизбежное.
Церковь желает, чтобы общество стремилось к "всеобщему благу";  однако этой задаче капитализм не намеревается подчинять собственную цель, для капитализма главное - прибыль. Ведь капитализм, не имеющий своей целью прибыль, - это уже не капитализм. Церковь желает выхолащивания капитализма, хотя она и не отдаёт себе в этом отчета, а капитализм желает выхолащивания социальной доктрины Церкви, хотя капиталисты на словах за церковь. Церковь желает также исчезновения демократии, в которой "свобода лишена истины". Современная демократия - это метод, устанавливающий, как общество должно принимать решения, избегая насилия и самое главное избегая уверенности в обладании истиной, которая опять-таки ведет к насилию (любая уверенность в собственной правоте ведёт к насилию!). Демократия не может иметь своей целью никакую истину (христианскую или нехристианскую), и не может иметь целью прибыль. Так что отношения между демократией и капитализмом также конфликтны, потому что этот последний стремится не допустить того, чтобы его главная цель, прибыль, была ограничена принципами демократии, хотя вовсе не против принципов христианской морали (не укради, подставь другую щёку и пр.), поскольку капиталистам (олигархам) выгодно иметь покорный народ.
«Техника» веры и техника науки имеют одну и ту же ошибку, а также одно и то же притязание: у науки сегодня пытаются просить то, что раньше просилось в молитве к богу – плодородие и урожайность земли, здоровье, рождение наследников, увеличение срока жизни, даже душевное спокойствие и хорошее настроение! И наука сегодня способна удовлетворить все эти просьбы, если бы только религия не вмешивалась в научные исследования и не запрещала то, что считается неэтичным по христианским канонам. Получается, что то всесилие, которое человек придавал богу (богам) в те времена, когда был беспомощен перед силами природы, сейчас он присвоил себе, вернее западный человек сейчас пытается бороться за эти права, чтобы всецело распоряжаться самому творческим процессом создания всего в мире. Раньше из-за своего бессилия человек изобрёл Бога (богов), наделил его правом творения, поверил в него, а теперь пытается отобрать у  этого фантомного создания права на владение техникой науки, которая вполне могла бы заменить это самое создание.
Последние 25 лет на западе идёт непрерывное падение числа верующих, приговор религии с её «техникой» веры уже вынесен и приводится в исполнение. Техника науки постепенно вытесняет веру тем, что оказывается намного эффективнее и практичнее. Борьба техники науки с христианством напоминает борьбу самого христианства с античным язычеством и античной философией. Вначале христиане защищались от обвинений в атеизме (отказе от почитания богов), в безнравственности и отказе от подчинения государству. Затем апологетики христианства перешли от защиты к обвинению противной стороны (язычества). Они начали доказывать бессилие языческих богов, безнравственность содержания античной мифологии, безнравственность культа античной религии, противоречивость философских учений. После чего сделали вывод о превосходстве христианской религии перед античной религией и философией: одно только христианство обладает истиной, т. е. знанием исключительно истинного Бога и предписывает служение Богу, которое только и ведёт к спасению. Сейчас апологетики науки переходят от защиты к обвинению противной стороны (христианства). Они уже начали доказывать бессилие христианского Бога, безнравственность содержания библейской мифологии, противоречивость философских религиозных учений и т.д. После чего сделают вывод о превосходстве техники перед христианской религией и философией: только владение научной техникой и приведёт к спасению.
В этом контексте христианство стоит перед дилеммой: либо христианская вера будет продолжать утверждать, что она сама есть техника спасения в вечности и запретит своей пастве пользоваться современной техникой, либо оно будет стремиться к самоутверждению и начнёт пользоваться техникой как вспомогательным средством спасения без всяких ограничений (и следовательно не будет ставить препоны науке и исследованиям по этическим соображениям).
Изложенные здесь соображения ставят своей задачей показать, что цивилизация техники - это неизбежное следствие развития Запада, начиная от размышления греков о смысле бытия и ничто, потому что техника - это наиболее строгая форма бытования греческой онтологии. Если вера в греческое понимание становления сущего есть господствующая мысль западной цивилизации и исходное условие всякой poiesis Запада, - останется ли по-прежнему вне сомнения эта вера, на которой держится всё, чем стал Запад? Возникающий в этом месте вопрос - решающий, это высочайшая задача мысли: он касается смысла, содержания, истины греческой онтологии. Подвергать сомнению фундаментальную веру Запада означает свидетельствовать о том, что это крайнее коллективное безумие. Но иллюзорно думать, будто можно вырваться из греческой онтологии, оставаясь внутри неё, как происходит со всеми формами критики, которую современная культура обращает к западной традиции.