Русский путь сквозь три идеократии.

Похоже, эпохи, соразмерные Истории, открываются большими социогоническими взрывами. Из их воронки все разнообразие предстоящего содержания вылетает в виде зародышей-укладов. Взрыв этого вулкана быстрее назревает там, где почва тоньше. А где, как не в России, почву чуть ли не везде можно пальцем проткнуть? Даже наши черноземы сдувает ветром перемен.

Одномоментное рождение всех идеократий и было вызвано взрывом-выбросом метаисторического семени. А дальше каждая земля приняла зародыш по себе. Россия, где могучий пласт традиционного общества резонировал с утопией братства, забеременела несвоевременным коммунизмом.

Русский путь в XX столетии считают “самобытным” лишь по недомыслию. Он был и есть вполне магистральный и до того общечеловеческий, что дальше некуда. Только вот вышли на него слишком рано, забежали авантюрно далеко, а двигались большей частью задом наперед.

В начале века Россия совершила гигантский прыжок, перемахнула через границы между историей и метаисторией и зацепилась аж за третью метаисторическую эпоху. Там она не удержалась, да и не могла удержаться – это было невозможно. С колоссальными потерями откатилась назад на целую эпоху. Наступили полвека советского корпоратизма. Он был очень мощным, устоял под натиском куда более культурно укорененного германского конкурента, а потом с первобытным нахрапом встал в оппозицию к мировому либерализму, прочно вросшему в почву западной цивилизации и находящемуся на подъеме. Нищая, грязная, малограмотная азиатская страна, расположенная наполовину в тундре, ухитрилась стать владыкой полумира, установила с остальным миром военный паритет и первой прорвалась в космос.

Когда же свершилось неизбежное, и русский протокорпоратизм, лишенный современного экономического фундамента, просел и рухнул, часть элиты попыталась отступить в либерализм. Но российский либерализм – весьма сомнительного пошиба. В нашей социальной ткани, в истории ощутим дефицит материала для настоящего либерализма. Некогда и неоткуда было возникнуть в массовом порядке независимым личностям. Слаба была прививка цивилизации, ее уклад истреблен и разбазарен революционерами. Творческого, человеческого, духовного потенциала нам не хватило. Зародыши либеральной мысли задохлись в публицистическом мазохизме “гласности”. Притом добрая половина соотечественников как жила, так и живет на деревьях. Хотя в результате варварской операции раскрестьянивания большую часть, кто уцелел, вышибли из уклада традиционного и загнали в средневековый, все же Иосиф Виссарионович не успел дорепрессировать нас до либерально-индивидуалистических кондиций.

Трижды в этом веке мы сменили метаисторическое амплуа.

Сначала это был безумный замах на третий метаисторический мир под знаменем коммунистической идеократии. На авансцене выросла целая когорта совершенно новых людей. Но это вовсе не случайные и не лишние люди в русской истории. Да, партия большевиков представляла меньшинство. Но ведь до и помимо нее были и другие партии “нового типа”: народовольцы, анархисты. В авангарде русских революций шла огромная партия эсеров, ориентированная на крестьянство, которая потом раскололась. Все они были скроены по одному образцу. Имеется некоторое передовое учение. Это учение так или иначе адресовано традиционному слою, прежде всего крестьянству. Идеалом является братство, а способом действия – тайный заговор, устроение сети террористических актов, возмущение общества, провоцирование пугачевского бунта, вооруженное свержение монархии и воцарение на ее месте диктатуры слуг народа.

Человеческий тип “партийца” в качестве массового более не существует, но он оставил свой немеркнущий след в культуре. Песни тех времен и поныне действуют на подсознание.

Когда коммунистическая утопия стала рушиться (это случилось отнюдь не в 80-е годы, а вскоре после смерти Ленина), российский метаисторический субъект прошел через сложнейшую внутреннюю борьбу, был глубоко преобразован. С этим связаны чистки, репрессии, избиение и уничтожение так называемой ленинской гвардии. Возник совершенно другой социум. По социальной стратификации, по базовому типу личности это был современный вариант сословно-корпоративного общества, в котором лишь в качестве официально-ритуальной оставалась коммунистическая идеология.

Сталин, фактически нанесший коммунизму смертельный удар, вовсе не собирался его уничтожать. С непогрешимой интуицией корпоративного менеджера он подводил железные опоры и сваи техноструктуры под парящую в небесах коммунистическую утопию. Поэтому отечественный корпоратизм даже в золотую брежневскую пору был стыдливым, не идеологическим, а скорее технологическим. Вторую идеологию мы меняли на первую тихо и негласно. Идеология корпоратизма стала внутренней масонской верой номенклатуры, аппаратов партии, правительства, профсоюзов и комсомола.

Советская империя – это целый мир, вполне современный, а во многом даже постмодернистский, который будут изучать еще очень долго. Большинство советских граждан были членами разнообразных корпораций. Только вместо архаических цехов и гильдий появились колоссальные предприятия ВПК. В их сердцевине был хай-тек, суперэлектроника или атомная технология, отчасти похищенные с Запада, отчасти созданные здесь. Ибо нужно было противостоять самым современным идеократиям Запада, создавать подводные лодки с ядерными ракетами – и это было сделано. Но человек не просто был членом подобной корпорации, он в ней жил. Он подчинялся корпоративной этике, обитал в ведомственном жилье, числился в отраслевом профсоюзе, получал там свою бесплатную путевку, а дети ходили в заводские ясли-сад. Для него это было не столько способом что-то производить, сколько образом жизни, социальным микрокосмом. И если он оказывался вне его, то становился никем. Он не мог бы даже купить элементарных продуктов, потому что большую часть советского времени существовала талонно-карточная система. Продуктовые пайки успешно замещали “права человека”.

Номенклатура была сословно-корпоративной элитой, которая пыталась стать корпорацией современного типа. Но это было невозможно, для реализации подобных планов тогдашнему обществу не хватало существенных частей, целых слоев и укладов. И тот обвал, что приключился у нас в конце 70-х – начале 80-х годов, не был крушением коммунизма. Коммунизм уже не существовал полвека. Это было крушением корпоратизма. Не удержавшись на следующей линии метаисторических окопов, мы отступили еще на шаг назад, не понимая, куда именно, и не подготовив позиций для отхода. Михаил Сергеевич, разрушитель империи и власти корпоративной номенклатуры, погубил ее не по идейным соображениям, а по дурости, не соображая, что обстоятельства требуют подвести под ее просевшее здание либеральный экономический фундамент, а не мину псевдолиберального словоблудия.