Гер побеждённый

          Пленные немцы строили этот квартал с любовью и отчаянием. Сначала они лишь боялись, грубая брань зависала на устах, когда охранник цеплялся взглядом и равнодушно кричал: «Шнель, быдло, шнель!" Они не любили этот народ, не любили дома, которые должны были здесь построить, но как только поднялся фундамент, что-то случилось с каждым кирпичом: кирпичи мягко ложились в руки, не обрывали мышцы и не царапали кожу, словно разговаривали с пленными о том, что этот дом мог бы быть ихним и стоять на окраине Лейпцига.

            Когда растаяла земля, Фридрих вскопал маленькую грядочку, обнес ее камнями и посеял ноготки. Где он взял те семена, неизвестно, но мы, дети, хорошо помним, как он клал между комочками зерна, как потом притоптывал их и, повернувшись к нам, улыбался: «Гут ... киндер ... гут ». А когда немцев повели в барак, мы разворошили ту землицу, разбросали камни, сделали из палочек крест, связали его травой и поставили на грядке. Утром, когда их вывели на работу, мы еще спали, но даже сквозь сон я слышала, как скрежетали в растворе лопаты, как стучали скобками ведра, как надрывно покашливал Фридрих и покрикивал охранник.

            Город давно не сердился на немцев, вдовы жалели их и рассматривали карточки их жен и детей, порой приносили что-то из одежды - старый пиджак или кепку, а еще вареный картофель, на что те улыбались, благодарили, называя вдов «фрау».

              У Фридриха тоже была фотография двух девочек в белых платьицах и белых туфельках, он не раз нам тыкал ту диковинку, забыв, что мы уже видели, или хотел похвастаться, какие у него нарядные дети. И мы в ответ всю весну и все лето топтали и разбрасывали его грядку, его маленькую державу в нашем нищем городе.

Он до того противно кашлял, до того был худой, гнилозубый и грязный, что мы не могли его не дразнить. Мы любили кидать в него комьями земли, любили, когда он сажал нас на колени и пел свои глупые немецкие песенки.

           Осенью немец уже не сажал грядку, ходил, шатаясь, и харкал кровью. Охранник вместо «шнелять» протягивал ему папиросу и позволял лежать у стены. Фридрих делал только украшения из кусочков кирпича - солнца и цветы, он цеплял их под окнами второго этажа так, что одинокие женщины подолгу стояли, разглядывали и плакали.

Однажды утром его нашли у стены барака, где он стоял спиной к людям, понурив голову.

- Быдло, тебе что - нет нужника? – Гаркнул охранник и тут же осекся: от шеи до коробки серела веревка. Когда сняли его и взяли на руки, то удивились, что нет в нем тела. Его похоронили за городом, бросив в яму и даже не насыпав холма.

               Осень выдалась теплой, в конце ноября мы перешли в новый дом. Однажды посреди декабря я сидела на окне и вдруг увидела цветок. Пролетал первый снежок, а он цвёл себе под окном. Был большой и лохматый, не цветок, а полподсолнуха! Я оделась, выскочила во двор, протянула руку, чтоб сорвать, и отпрянула. Рядом с ноготком стоял сделанный из палочек и связанный нами крест ...

            Прошло полвека. За это время в доме не треснула ни одна стена, не сгнил пол. Однажды сын решил повесить на стене полочку. Стена не поддавалась дрели, а затем дрель шмыгнула в какое-то отверстие. Когда выбили кирпич, вынули из отверстия варежку. В ней лежала фотография двух девочек в белых платьицах. Дрель повредила им туфельки, но девочки смотрели на нас, словно живые, и спрашивали:



- Вы не знаете, где наш папа? …

(автор неизвестный)