КАК Я РАНЬШЕ ЖИЛ, как теперь.

      КАК ЖИВУ и КАК РАНЬШЕ ЖИЛ.!

  Я покинул Россию (тогда Советский Союз), почти тридцать лет назад,

и с тех пор у меня не возникало желания посетить эту страну. Должен

признаться, что я никогда не питал сентиментальных чувств к своей

родине. Разумеется, это была страна, где я родился и вырос, где прошла

моя молодость, где я впервые влюбился пылкой юношеской любовью,- и всё

такое прочее. И, тем не менее, тот день тридцать лет назад, когда я

покинул Советский Союз, был самым счастливым днём в моей жизни. Я

уезжал, навсегда оставляя позади себя годы страха и унижений в

обществе, пронизанном ненавистью, подозрительностью.

    Американцам это трудно понять. Привычная нам фраза :"Я не русский, я -

еврей"-здесь звучит бессмысленно и нелепо, как что-то вроде:"Я не

американец, я - католик".

  Как это ни парадоксально, я стал считаться русским, только. когда

уехал из России и приехал в Америку.

 И вот однажды, когда уже прошло двадцать пять лет со времени моей

иммиграции в Америку, и когда моей младшей дочери, родившейся в

Милуоки (штат Висконсин) пошёл двадцать третий год, она вдруг заявила -

по-русски, хотя и с лёгким английским акцентом: - Папа, давай съездим в

Москву! Я хочу посмотреть, где бы я родилась>если бы вы с мамой не

уехали из России.

 - Лапонька, - сказа я, - если бы мы с мамой не уехали из Росси, ты бы

нигде не родилась. Мы не могли там позволить себе иметь второго ребёнка.

  - Comeon, Dad! - сказала моя дочь, и я уже знал, что моё сражение

проиграно. Идея, однажды поселившись в её голове, не покидала её до

тех пор, пока не приходила в исполнение. - Тогда, если тебе так больше

нравится, я хочу посмотреть место, где я не могла родиться. What's

your problem?

  Тут ,довершая моё позорное поражение, раздался полный негодования

Голос  моей жены:- Прекрати терзать ребёнка, изверг! Тебе что, уже

трудно съездить, куда она просит?

   ... И вот мы в Москве, в моём родном городе. Вернее - в том

городе, который был родным в моей прежней жизни. Как я могу передать

нахлынувшие на меня чувства? Это было какое-то странное смешение

восторга, страха, удивления, разочарования, любопытства, настороженности

и ещё черт знает чего. Я вдруг оказался в мире, с

одной стороны, чужом и непонятном но, с другой стороны, мучительно

знакомом. Все друзья, побывавшие до этого в России, говорили мне, что

там люди за версту видят иностранца, как бы ты ни одевался и как бы

себя ни вёл. Я был готов к этому, но почему-то этого не почувствовал.

 Однажды мы пошли в Кремль, вход куда, как  выяснилось, стоил 20 рублей

для простых российских граждан,10 рублей для студентов, и 200 рублей

для иностранных граждан. Про иностранных студентов ничего сказано не

было, и это поставило меня в тупик. Я обратился к кассирше: - Эта

девушка, - сказал я, показав на мою дочь, - студентка. Сколько с нас? -

И, будучи законопослушным американцем, добавил: - Мы - иностранные

граждане.

  - Тридцать рублей.

 Решив, что кассирша чего-то не расслышала, я разъяснил ещё раз:

  - Мы - иностранные граждане.

 Реакция была совершенно неожиданной:

  - Ну что вы, голубчик! - сказала кассирша с обаятельной улыбкой, -

Какие же вы иностранцы? Вы наши. Тридцать рублей, пожалуйста.

  В другой раз признание меня как "нашего" выразилось в иной форме. Мы

ехали куда-то на метро в сопровождении моего старого московского

друга. Друг этот был пенсионером, поэтому за проезд в метро не платил

и, как позже выяснилось, даже не знал, сколько этот проезд стоит. Он

сказал: - Мне билет не нужен. Иди бери билеты себе и дочке, два рубля

с человека. - Наверно, такой была цена проезда в метро, когда мой друг

уходил на пенсию.

  Я подошел к кассе, дал четыре рубля и попросил два билета.

Кассирша, ни слова не говоря и не глядя на меня, швырнула мне один

билет.

  - Мне нужно два билета, - повторил я.

 Тут кассирша подняла на меня взгляд, в котором была ненависть, и -

нет, не сказала, и даже не закричала, - а скорее завопила: - Ишь чего

захотел!

Даёт четыре рубля, а просит два билета! Шляется тут пьянь

всякая, понимаешь..

  Я понял, что билет стоит не два, а четыре рубля, поспешно дал

кассирше ещё четыре рубля и трусливо покинул поле брани, а брань эта

неслась мне вдогонку, сопровождаемая укоризненными взглядами стоявших

в очереди честных российских граждан...

  Сегодня, когда прошло несколько лет со времени моей поездки в

Москву, мои американские друзья всё ещё спрашивают, какое было самое

сильное моё впечатление от России. И я всё ещё пытаюсь самому себе

ответить на этот вопрос. Нет, это не была Москва, безусловно

похорошевшая, где за последние годы выросли десятки чудесных, горящих

куполами на солнце церквей. (Они и сейчас продолжают строить церкви -

с таким же энтузиазмом, с каким их разрушали совсем недавно, ещё на

памяти наших родителей). И не изобилие товаров, продуктов,

иностранных машин и элегантных, европейского пошиба магазинов и

ресторанов, чего невозможно было вообразить за двадцать пять лет до

этого.

 Пожалуй, самым эмоциональным моментом во всей поездке была встреча с

моими бывшими сотрудниками по работе. В той прежней жизни я проработал

четырнадцать лет в одном и том же проектном институте, в одной и той

же комнате, с одними и теми же людьми. Мы были более чем

сотрудниками, мы были почти как одна семья, и если что-нибудь было в

той прежней жизни, о чём я вспоминал с теплотой, то это - мои бывшие

сослуживцы. И вот - представьте - теперь, четверть века спустя, мы

встретились снова. Ах, что это была за встреча! Мы говорили, говорили,

без

передышки, останавливаясь только для того, чтобы выпить очередную

рюмку водки - говорили обо всём, что накопилось за двадцать пять

лет. Мы говорили о нас и наших семьях, и о наших общих друзьях, которые

ушли из жизни, и о тех, кто живы, но живут так далеко, что их как бы и

нет на свете, например, в недосягаемой для воображения, заокеанской

Америке...

 Хозяйка дома, моя старая - теперь уже в двух смыслах - подруга Ирина, сказала:

- А как там Миша, Мишенька наш? Как он там - в этом вашем Нью-Йорке?

Увидишь его - обязательно передай, что мы все его помним и любим.  Её

голос дрогнул, слёзы навернулись на глазах, и она добавила с

неподдельной теплотой:

 - Он такой славный парень! Такой славный! Даже не скажешь, что еврей.

   Это было - как вспышка, но не ослепившая меня, а наоборот,

выхватившая из темноты многолетней забытости всю мою прошлую жизнь в

России. В течение всей той забытой жизни меня сопровождала одна и та

же замечательная фраза:

   - Ты хороший парень, хоть и еврей!

  Наверное, нет в Росси ни одного еврея, который бы за свою жизнь

хоть раз не слышал бы этого традиционного русского комплимента:

 - Ты хороший парень, хоть и еврей!

 И если вы - тот самый парень, то предполагается, что вы должны

чувствовать себя польщённым. Потому, что, вообще-то, евреи, как всем

известно, - «люди не очень хорошие»

! Но, вот вы,- лично

вы - исключение. Вы - хороший человек, хоть и еврей... Самое печальное

во всём этом - то, что многие "евреи", я уверен,

действительно чувствуют себя польщёнными. ..

  Тем временем, наше восторженное общение продолжалось. Никто не обратил

особенного внимания на замечание Ирины в отношении Миши; в конце

концов, он действительно был замечательный парень. Мои сотрудники

продолжали галдеть, пить водку и бомбардировать меня вопросами: сколько

у меня машин, какая у меня зарплата, сколько этажей в моём доме, какого

размера мой двор, и т.д., и т.п.

  И, наконец: - Слушай, скажи правду: все эти годы... ну, всё

время, что ты живёшь в

Америке... неужели ты не скучал по своему дому, по России?

  Наступила тишина. Я знал, что рано или поздно услышу этот вопрос. Я на

секунду задумался, не зная, как ответить, чтобы не обидеть этих славных

людей, потом сказал:

 - Извините, ребята. По России я не скучал. Мой дом - Америка.

     - Как это? Почему?

 - Не знаю. Наверно потому, что там меня просто любят, а не в качестве исключения