о романтике 70-х

   ...А     как    вспленил   завораживающий    унисон  синхронного единения  голосов шведского квартета, что чудесно прорвался  в социализм через какую-то немыслимую в нем прореху,  попсово  воззвя   к  невысыхающей романтической  мечте.    «АББУ»   даже  показывали   по телевидению,   и  тогда многие,   начинающие  приучаться  к онанированию комсомольцы,  могли выбирать: о  какой из одинаково прелестных солисток – блондинке или брюнетке – мечтать  в такие моменты…

                         Это был одновременно –  и прогресс, и   «тлетворное»  влияние Запада. 

                         И  еще множество другого, о чем, может быть,  и грех  бы    не упомянуть, являлось на  эстрадном отечественном  небосклоне тех времен... Но об этом, вполне возможно, лучше помните, или  вот сейчас вспоминаете – вы,  Читатель; песенная река эпохи  “винила”, над которой незримым – для большинства идейных советских меломанов - плыл “Свинцовый Дирижабль”– велика, – не обязательно в одном месте всем в ней  купаться.

                            ...А потом,    спустя   уйму    времени,   для   нас  надолго  явился абсолютный победитель,  уцелевших от полного порабощения западными поп-течениями, отечественных частичек наших меломанных душ –  и виниловый  многотиражник – «По волне моей памяти»… 

                          …Первый «романтический» трепет и слезы у многих из нас когда-то вызвал  фильм-баллада «Роман и Франческа»…

                   Песни,  которые из радиоточек   дружным хором распевалала   официальная архи-показушная, такая близкая, но далекая от нас, заплесневелая    «молодежь, молодежь»,   которые  «не задушишь, не  убьешь»,    были   для   нас  как  необходимая привычная, повседневная  туфта, которая, конечно, кому-то в огромной стране  кроме благодарных слушателей из правительства и сельхоз коллективов, может быть,   и  была нужна… 

                    Однако,  как   же мы  стали  такими, отличными  от  пропагандной  «молодежи-молодежи»? Как умудрялись - не сверять жизнь с социалистическим протоколом, какой для всенародного пользования испражняло и  затем сплавляло в народ умудренное преклоннолетием политбюро, а подхватывали «дынины» из «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен», и, как «пустые сеялки», высевали протокольную культуру в самые широкие массы.  …Может, мы были, «иночкины»,  те, кто меньше сидели дома под опекой бабушек и родителей и не ходили в садики  и  дома  пионеров,  а больше слонялись или  отирались  (слово        – «тусовка» тогда было не в ходу)  по укромным  закоулкам  дворов и привлекательным для  подростков пейзажам советских долгостроев.     Те,  – кто приноровились  больше   жить сами по себе,  что означало –  слушать «Can’t  Buy Me Love »  под принесенное в полиэтиленовом  пакете  добытое  в  давке очереди разливное «Жигулевское»  с друзьями, когда нет дома  предков;  тереться,  с гитарами  по подъездам,  пробуя  закуривать   горькие бычки   в то время,                   когда    надо было собирать металлолом   и   макулатуру, сдавать «ленинские зачеты»,   ходить  во  внеклассные   кружки;  готовиться к советским праздникам – учить   стихи о партии по случаю  дней  Шахтера, Строителя, Металлурга…  Когда надо было, не дай бог,  не пропускать  постоянных  чествований   старых большевиков,  ветеранов войны,  героев соц.  труда  или ударников пятилеток.  …Может   мы  были больше из тех,  кто   якшался  не со сверстниками,  а                                     с  блатноватыми  старшими  товарищами,  которые могли  с  первого  выстрела сбить  из рогатки  сидящего на проводах  стрижа.      В   таких   «товарищах»,   по   детской      жестокости и, вероятно,    из врожденного чувства протеста против стереотипства, - нам  виделся пример для подражания более притягательный, чем в Феликсе  Дзержинском,  Павлике Морозове или  примерном коммунисте – каком-нибудь партийски верноподданном  капитане атомного ледокола.

                      Но как бы, однако, мы ни топорщились, все равно, как и вся страна, все  ходили в тюбетейках и  «семейных» трусах.   

...До сих пор не могу понять: как можно было мириться с  таким количеством семейных трусов и тюбетеек?  Сейчас удивительно, что в каком бы регионе ни жил человек,  он имел  синие «семейные» трусы, а иногда к ним  и   тюбетейку.    Именно в таком виде советские граждане  и ходили  по учреж дениям торговли и быта требовать «жалобную книгу» …Нет, – оговорюсь для рожденных в веке двадцать первом –  не подумайте: трусы граждан были, разумеется, под брюками, – все  было запущено не до такой  степени. 

                           Наверное, неуклюжесть легкой промышленности  была  неотъемлемой чертой тоталитаризма, –  а такой,  в каких-то местах   всегда бывает смешон.     Но смешон  совсем  не в том  его  абсурдном  кретинизме,  преподнесенном  менталитету   больше  западного читателя   романом Оруэлла.  …Сейчас же мне представляется: если  по-сегодня еще нигде такой  же логичный   абсурд  капитализма достаточно не описан, –  то  дождется  своего оруэлла  вот-вот…

                     ...Еще не могу до конца   сегодня понять – это куда же так быстро исчезла нерушимая дружба народов СССР; где   гора из золота партии и откуда вдруг сразу в стране взялось такое  множество попов и проповедников вместо «уголков атеиста»?..

   И еще вот эти, наряду с попами,  –  тьмы морочащих себя  же всяческими методиками психологов… 

                        Еще   в  перестроечное время  во мне родилось подозрение, что попы, психологи, как и  многочисленные  историки КПСС –  и,  как и я, разумеется,  просто любители  быть  лентяями,  а  эти  профессии в стране, где бутылка   спиртного при необходимости тут же превращает в «психолога»  (а то и в «психиатра-академика») любого, с кем выпиваешь, – повод, чтобы – и лентяям было на хлеб.   Хотя –  все ли работающие – не лентяи.   А если их работа как убегание от себя – работа ли она…  И только ли та работа по-настоящему, «работа», или  деятельность – по настоящему,  «деятельность»    –  если оплачиваемы…

                     Когда Пател, индиец-студент, бывавший  моим переводчиком на встречах со  Shri Kuchakt принес  мне переводы  новых терминов из психологики Учителя, то, как оказалось, –  «самой большой на земле работой»*   Бхагваном  было названо – просто  постоянное осмысление  происходящего.  

                          …И, помню, что значительно позднее в сексуальном  нашем   воспитании принял участие фильм  от более раскрепощенных тогда, чем мы, поляков – «Анатомия любви»,  который очень ругали  письма ветеранов-пенсионеров, говоривших  со страниц тогдашних газет,  что «не за то они проливали кровь, чтобы их дети и внуки смотрели...»   Что именно  «смотрели»,  –  не помню, и спросить теперь не у кого:  многим из еще  тогда пожилых уважаемых ветеранов, что писали в газеты, не могло  достаться  болезненной ломки стереотипов об нынешнее, от отечественного кинопроизводителя,  “крутейшее русское порно”  в краснозвездных  серпасто-молоткастых   и с  героическим  революционным  крейсером,   интерьерах… 

               Думаю, или, точнее, - помню, -   что романтика   начинает  просачиваться    в человеческие  души не только из песен и фильмов.  Вот раньше обиженный однажды  непонявшей его зимней вечерней порой  одноклассницей, какой-нибудь восьмиклассник-романтик  мог сесть в большущий разгоряченный от мотора автобус и просто ехать по маршруту от кольца до кольца, пригревшись в самом уголке  на задних сидениях.

                Вот так вот, окунувшись, посреди городской обыденщины и озабоченного решением последних Пленумов многолюдья,  в свое горемычное одиночество; вдоволь наглядевшись в окно и  обмечтав предмет своего обожания, придя домой, он писал вместо уроков назавтра – стихи или прозу. Или же стихи в прозе,    – примерно такие: «Ночь. За окном зима. Стайки  лохматых снежинок, кружа, садятся на твою,  так мне знакомую, непокорную русую челку,  и на ресницы, скрывающие  волшебную голубизну твоих глаз, которые так и не видят мою печаль…»                            А восьмиклассник,  способностей  ко  стихослаганию не имеющий, в подобной ситуации теребил  в своем, воспаленном первой  любовью,  уме готовые песенные строки:    

 «…А я смотрю в твое окно

тебе быть может все равно…»,

 или:

«…летним зноем вдруг станет стужа

 и поймешь, что тебе я нужен…»   

«Не вернется   вновь,  не вернется  вновь,   не  вернется  вновь  это  лето    к нам» – повторял себе в уме, один из учеников самых безнадежно влюбленных                                    – подрастающий будущий БАМовец.  Так бывает  у романтиков, – они  мечтают о лете, которого и не было, но которое не вернется…

                    …Сейчас вместо больших  трудяг-автобусов по улицам городов резво  снуют   в   конкурентной борьбе  за  пассажира  куцые   маломерки-маршрутки.   Ехать от кольца - до кольца  в таких – романтика уже не та.  Да и многое  мне сегодня, может уже  по-старости, но видится все  больше  – таким же  поверхностным, обмельченным и «куцым»…   Да…,  «…столько усталости ранней в душе напласталось, что видимо это уже называется – старость».   … Мог ли знать поэт, написавший во времена «брежневского безвременья» (которого не было, потому что не могло быть)  эти замечательные строчки,  – ту от Shri Kuchakt истину, что усталость в человеке бывает только оттого,  что делает не свое дело; не то, что следует делать в данный момент.   И только…          

                      В той жизни многое за нас решала власть, или, как говорится теперь, – «система»,   бывшая однопартийной,    совершенно нам  не дававшая в каких-то направлениях тужиться самостоятельно.   И хотелось напрячься, – не давали – вот где была   заморочка.     Всяческий напряг, и в особенности творческий, в то время требовался  идеологически выдержанный,  и результат его, за редким исключением,    когда   нельзя   было  замолчать     произведение   творчества нечиновничьего,   –   был  тут же  искусственно  представляем,   бдительными  идеологическими фронтовиками от литературы как взлелеянный политикой партии.

                       Актеры как жертвы двойной морали лгали самым ужасным образом и играли в отечественных фильмах о героике тех или иных дней персонажей, каких, ими  сыгранных, в действительности никогда не могло быть. …Многие из нас ведали, что «свободное» театральное искусство ютилось вроде как  на «Таганке», но это было для узейшего круга столичного зрителя, и мы  больше обсуждали постановки понаслышке, каких «живьем»  не видели.

               В многих тогдашних фильмах, точнее,  в киновыдумках о партии, положительные герои много курили. Видимо, построители фильмов рассчитывали, что когда такой герой курит, то зритель должен понимать: в этот момент  его  голова занята самоотверженными высокопартийными мыслями, недоступными «неарийским» головам беспартийных.   …Значительно позже в «Словаре» Shri Kuchakt я прочел: «Курение – дано человеку для возможности жить нечестно»…            

                     Редкое  поэтство,   писательство  и   художничество  хоть   иногда не

 запускало в своем творчестве «прооднопартийного петуха». ..