Почему я – русский

 

Я вырос в доме, в котором было много книг. Главным книгочеем был мой дедушка по маме – Гиляздин Закирзянович Хабибуллин, казанский татарин. Он был не просто читателем, который из любознательности осваивал все новые и новые тексты, у него была куда более серьезная задача: он устанавливал Истину.

Дедушка читал художественную литературу, мемуары, книги историков. Но чаще всего на его столе оказывались книги Пушкина и Габдуллы Тукая (его четырехтомник 1955-56 года, который читал дедушка, я храню до сих пор). Прочитав несколько страниц Тукая, дедушка брал том Пушкина, искал что-то в оглавлении, находил нужные страницы, вчитывался, потом опять читал Тукая, потом опять Пушкина, закрывал книги, задумывался.  

Я, семилетний, тихо сидя рядом и стараясь не мешать, ничуть не сомневался в том, что дедушка решает какой-то очень важный вопрос. Так оно и было. Дедушка сравнивал стихи Пушкина с переводами Тукая на татарский язык. И делал это несколько лет. Конечно, не целыми днями и не каждый день. Но иногда сиживал по несколько часов, до тех пор, пока бабушка не начинала вслух рассуждать о том, как глупо поступают на старости лет некоторые умные люди, портя зрение неумеренным чтением книг.  Дедушка эти колкости чаще всего не замечал. А может, и не слышал.

Когда мне было 11 лет, в нашем доме произошло историческое событие. Дедушка позвал меня к столу, покрытому книгами Пушкина и Тукая, и сказал слова, которые я не забуду никогда: «Знаешь, Пушкин по-русски лучше, чем по-татарски».

Значимость дедушкиной мысли в полном объеме мне открылась сравнительно недавно. Если попытаться предельно точно выразить то, что сделал дедушка, то сегодня я понимаю это так: за несколько лет он, человек, говоривший по-русски с весьма ощутимым казанским акцентом, совершил эстетическое прозрение, равное подвигу.

Ведь начиная сравнивать переводы и оригиналы, он вовсе не ожидал, что придет к выводу: Пушкин по-русски лучше. Может быть, в глубине души он хотел, чтобы Пушкин по-татарски был лучше, чем по-русски.

Но, сопоставив большое количество текстов, он – татарин и родное дитя татарской культуры (в отличие, например, от меня, который – внук своего деда, но произведение культуры русской, хотя в моем советском паспорте, в соответствующей графе, было написано слово «татарин»), потративший всю молодость и зрелые годы на гигантскую работу по созиданию СССР, его материальных ценностей, которыми до сих пор в немалой степени живет наша страна, уже в почтенном возрасте научился понимать не просто русский язык, а язык поэзии Пушкина, русской поэзии, не хуже, чем татарский язык и язык татарской поэзии. Он явственно увидел, что красота и мощь поэзии Пушкина, выраженная русским языком, превосходят красоту и мощь, запечатленную в переводах на татарский.  

Не знаю, пытался ли он понять причину того, почему Пушкин по-русски лучше, чем по-татарски? Ведь не потому, что Тукай слабый переводчик. А потому что, как сказал другой поэт: и вновь из голубого дыма /встает поэзия,–  она /вовеки непереводима – /родному языку верна. Даже если дедушка об этом не размышлял, то размышляю я, которому он передал право и обязанность думать и говорить.

Во мне – ни одной капли славянской крови. Все капли – тюркские. Дедушка – татарин, бабушка Гафия Абдуловна Галимова (девичья фамилия) – тоже. Ну, соответственно, и мама – Луиза Гиляздиновна. Отец Абдурахман Куралов, которого я никогда в жизни не видел,– узбек. А я себя чувствую русским человеком. Почему? Наверное, потому, что Пушкин по-русски лучше, чем по-татарски.