Письмо Лидии Графовой

Письмо Лидии Графовой, публицисту, автору «Литературной газеты». Где-то 1987 год. – К.В.

Я прочитал ряд Ваших статей, и у меня создалось впечатление, что Вы не нашли еще для себя ответа на очень важные для всех и каждого вопросы. Здесь я решил изложить свою точку зрения. Не знаю, примете ли Вы ее, но надеюсь, что это Вам поможет найти свой ответ.

В самом деле, почему существуют статьи, по которым еще никто не осужден? Или почти никто. Не менее важный и не менее интересный вопрос – зачем тогда они существуют? И вообще – в чем причина настолько разного отношения к разным законам тех, кто обязан следить за исполнением законов, что существуют законы, принятые довольно давно, за нарушение которых не был наказан никто, хотя они, эти нарушения, несомненно, есть, и за них предусмотрены достаточно ощутимые наказания?

Ладно бы еще так, а то ведь не только к законам – к гражданам отношение разное. Почему одного проворовавшегося сажают за решетку, а на другого даже не заводят уголовного дела? Что самое удивительное, они, эти граждане, иногда ни в чем друг от друга даже по анкете не отличаются – ни в социальном, ни в любом другом смысле.

Отвлечемся несколько в сторону и зададим себе еще один вопрос. Каким образом бюрократ может получить (и получает) достаточно большую личную власть?

Как это не странно, но одним из источников личной власти должностного лица вполне может быть его доброта. Подчиненный нарушил закон, но «добрый» начальник его не наказывает. Почему? Дело в том, что лично ему этот человек ничего плохого не сделал. А другой нарушивший немедленно получает срок – строго по закону – просто потому, что за день до нарушения наступил начальнику на любимую мозоль.

Вот так законность превращается в двойную. Кроме обыкновенных законов существуют так называемые неписаные законы, за соблюдением которых и следят, и которые называются «мнение начальства». А законы обыкновенные – это только орудие в руках этого самого начальства для осуществления своей личной власти. Нарушения закона не пресекаются, а то ли не замечаются, то ли поощряются, но когда надо будет, вспомнятся.

Вот почему так безосновательны призывы к укреплению законности. Закон не может действовать сам по себе, как некое божество, его осуществляют люди, и ужесточение законов просто даст в руки самодуров новые рычаги власти. Если же мы примем закон, направленный непосредственно на ограничение произвола, мы увеличим вес и влияние тех, кто будет осуществлять этот закон, за счет веса и влияния тех, кто этот закон осуществлять не будет – максимум, чего можно таким путем добиться. Но в руках бюрократов есть гораздо более мощное средство – игнорирование уже не отдельных нарушений закона, что обыкновенно делается для осуществления личной власти, но игнорирование самого закона, что можно осуществить совместными действиями всех бюрократов, корпоративно. И делается это уже для сохранения и укрепления системы, которая позволяет достаточно простым путем добиться сильной личной власти, и, что тоже очень неплохо, эта власть держится как бы в тени.

Законов, направленных на ограничение произвола, достаточно много. Зачем же они нужны бюрократам? Не проще ли просто не допускать их принятия? Сначала принять, а потом блокировать, не глупо ли?

Итак, в нашей жизни сосуществуют три типа законов. Первый тип – те самые неписаные законы, строго выполняются, но нигде не пишутся. Второй тип – законы, с помощью которых существуют и крепнут законы первого типа, выполняются же они от случая к случаю – когда надо наказать наглеца, преступившего закон первого типа, это законы, с помощью которых должно осуществляться общественное дело. Третий тип – законы, которые никогда или почти никогда не выполняются – это законы, направленные непосредственно на ограничение власти бюрократов. Зачем же нужен бюрократам этот третий тип законов? Прежде чем отвечать на этот вопрос, спросим себя честно, а второй-то тип законов, нужен ли он бюрократам? К чему все эти разговоры об общественном деле, о благе народа? «Я так хочу!» – и все тут.

Да, сильнейший в стае волк не станет распространяться о благе стаи. Он с помощью своей физической силы обеспечит себе личную власть в стае. Не то у людей. Люди путем обмена информацией могут объединяться в группы, суммарная сила которой выше силы любого индивидуума. Людей надо обмануть, хотя бы часть. Пожалуй, никто из власть предержащих на протяжении всей истории человечества не говорил, что использует власть в своих личных интересах. Все говорили о благе народа, даже фараоны, воздвигавшие для себя гигантские гробницы-пирамиды. Как раз то, что должно было помогать людям победить в борьбе частное лицо – коллективная мощь – с помощью умело направленной лживой информации используется частным лицом для борьбы как с коллективным интересом, так и с частным интересом любого другого лица.

Где-то к 1-му веку н. э. стало ясно, что одних клятвенных заверений, даже возведенных в закон, мало. Вы, дескать, повинуйтесь мне, а я буду защищать общественное дело; и уж настолько хорошо буду делать это, что повинуясь мне, вы можете точно считать, что повинуетесь непосредственно общественному делу. Ну разве можно говорить о каком-то едином общественном интересе, когда мы с тобой не равны, интересы-то у нас с тобой разные, и ты не можешь защищать единый общественный интерес, а можешь защищать либо мой, либо свой. Слишком много людей поняли это уже тогда.

Возникла идея, казалось бы в корне подрывающая бюрократическую иерархию, – идея равенства всех людей. Возникла – в смысле оформилась и приобрела вес. В ранних христианских общинах иерархии не было и, казалось, никогда не будет. А потом оказалось – нет, идею равенства и идею бюрократии, идею воплощенного в должностное лицо общественного дела можно прекрасно совместить.

Идею равенства точно бы удалось осуществить на деле, если бы существовала некая машина, способная точно защищать закон, отдавая распоряжения равным между собой людям. К сожалению такой машины, такого божества нет, и представлять закон, его интерес приходится людям. В этом случае говорить о равенстве людей невозможно. Но как только ни стараются люди сами себе запудрить мозги, уговорить себя, что у них есть нечто, что стоит выше общества. То выдумают, что все от бога, и власть осуществляет на земле бог руками властей; то называют тех, кто олицетворяет закон, просто «законом»; а то называют этих граждан каким-нибудь посторонним словом, допустим, «администрация».

Подработанная вот таким образом, с «божеством», идея равенства используется бюрократией в своих целях. Если принять, что все равны, за исходное, то тогда получается, что общество может управляться только тем, что стоит вне общества, а тут и названия подсовывают «бог», «администрация», просто «закон» и т.д.

В нашей жизни действуют колоссальное количество бюрократических фантомов. Фантомы эти во всем схожи с людьми – они призывают, благодарят, не забывают и т.д. и т.д., вот только увидеть их в лицо нельзя – постоянно и даже там, где, казалось бы, им нельзя не присутствовать лично, от имени фантома выступает некто, имеющий отношение к фантому, но все же не сам фантом.

Здесь дело не только в том, что с помощью идеи равенства легче представить людям общество как единую монолитную структуру. С помощью идеи равенства претворяется в жизнь давняя мечта бюрократа – не противопоставление себя массе, не заставлять толпу делать то или иное, а представлять собою коллектив, олицетворять его, не говорить от имени даже, а быть им. Собственно, результат один и тот же – каждый из группы делает то, что говорит руководитель, но если ранее его надо было заставлять, то теперь он делает это добровольно. В отношении бюрократа у исполнителя те же мысли, что и бюрократ думает о себе – если он лично заботится, руководит, курирует целый коллектив, то и награду ему за это надо соответствующую. Впрочем, и заверения царей и владык, что они заботятся о благе народа, преследовали цель показать, что они лично защищают благо народа и им надо выделять побольше, но без идеи равенства, без конкретизации общественного интереса в фантомы-посредники, им не очень-то верили люди.

Руководитель получается как бы един в двух лицах: с одной стороны он – равный всем гражданин, а с другой воплощает в себе все общество в целом.

Древний властитель говорил: «Я забочусь о благе народа» – тем самым брал на себя ответственность за все происходящее в стране. Обществом равных управляет бюрократический фантом – вечно правильный, никогда не ошибающийся. Ответственность за неурядицы лежит на непосредственных исполнителях. Вышестоящий бюрократ не виноват – он разъединен с бюрократом, которому не повезло, которому выпало отвечать за все, через фантом: ведь проштрафившийся бюрократ подчиняется собственно, не вышестоящему бюрократу, а фантому: партии, народу, Родине. Здесь не простая иерархическая цепь – один подчиняется другому, а этот еще кому, здесь все чиновники подчиняются одному фантому, но одному фантом приказывает приказывать, а другому фантом приказывает подчиняться.

Законы, созданные для борьбы с бюрократией, она берет себе на вооружение. И это неудивительно. Внедрение, интерпретация, исполнение закона – прерогатива власти, а у власти стоит то, с чем мы собираемся при помощи этого закона бороться – бюрократия. Именно конкретизацию закона, его претворение в жизнь и использует бюрократ, чтобы извратить смысл закона. А наличие в правовой пирамиде двух сторон – от равных к фантому и от фантома к неравным – дает блестящие возможности для демагогии, раскрыть которую весьма затруднительно.

Стабильность и законченность современного бюрократизма можно объяснить еще и тем, что бюрократ сам искренне верит, что он приносит пользу, верит во все свои фантомы.

Это для меня снимает с него всякую вину. Это чувство высшего порядка, что он воплощает собой, допустим, «закон» – еще одна награда бюрократу, еще один для него плюс в пользу понятия о равенстве. Правда, как-то это так получается, что все эти высшие устремления как раз там, где ему еще и просто выгодно, но ярый бюрократ этого не замечает, он «служит народу» не за страх, а за совесть.

Видно современная бюрократическая демагогия настолько изощренна, что воздействует с большим эффектом на самого бюрократа. Причудливое переплетение отвлеченных понятий и вполне конкретного: «подвергнешь критике» определенное лицо, – и оказывается, ты оскорбил нечто священное. Да, демагогия бюрократа не уступит демагогии церковника, даже лексикон схож: бюрократ так любит употреблять слова – священный, святой, вечный и т.д. Удивительно ли, что не только простой человек, но и сам бюрократ, весь народ плавает в духовном сиропе. Именно это придает такую стабильность и законченность бюрократизму, и именно это является, пожалуй, главным его злом.

Распоряжение, которое исходит от бюрократа, делается бюрократом от имени общества, и получается, что исполнитель получает приказ как бы от самого себя. И исполнитель не спросит себя, а точно ли он отдал бы себе такой глупый приказ. Покорность мы называем дисциплинированностью.

Мне можно сказать: «Чего же ты хочешь? Ты хочешь, чтобы каждый начал соваться туда, где он ничего не понимает? Или ты считаешь, что человек в состоянии знать не только то, что ему положено знать по работе, но и то, что знает все вышестоящее руководство?».

Не боги горшки обжигают, но дело не в этом. Как часто нам говорят, что у каждого своя работа. Сапоги должен тачать сапожник, пироги должен печь пирожник. Все так, но под это подгоняются вопросы, которые должен решать каждый, независимо от того, сапожник он или пирожник, каждый должен делать это как гражданин. Нет, вы не думайте, что я об этом помню, а бюрократ об этом забывает, нет, когда выясняется, что дело плохо, он сетует о низкой гражданской активности масс, о распространившемся повсеместно безразличии и т.д. и т.д.

Закон, воплощающий в себе общественный интерес, перевоплощается в интерес частного лица – на практике – строго постепенно. От основного закона к простому закону, от него к акту, от акта к инструкции – с каждым шагом все ближе к тому, чтобы служить интересам частных лиц.

Конституция РСФСР, статья 32: «Граждане РСФСР равны перед законом независимо от происхождения, социального и имущественного положения, образования, рода и характера занятий». Следовательно, любой закон, перед которым граждане не равны, допустим, в зависимости от «рода и характера занятий», – неконституционен, противозаконен.

КЗОТ РСФСР, статья 127: «Рабочие и служащие обязаны своевременно и точно исполнять распоряжения администрации». Если непосредственно перед этой статьей КЗОТ начитаешься Конституции, начнешь искать естественного продолжения: «а администрация обязана исполнять распоряжения рабочих и служащих – каждого в отдельности». Не тут-то было! «Администрация» – отличное выражение, не сразу поймешь, что под этим выражением скрываются просто граждане.

Что же тогда делать? Да можно ли совместить равенство перед законом и производственную дисциплину? Можно. Дело простое. Пусть граждане будут равны друг другу перед законом. А кто из них кому будет подчиняться в процессе производства – пусть договариваются сами, частным порядком, оставив закон в покое.

Да, на обеспечение личной власти частного лица направлена вся система законов, указов, инструкций, распоряжений и мыслей. Да, и мыслей. Руководитель ужасно не любит говорить прямо, когда дело касается его личных прихотей, Подчиненный сам должен догадываться, чего изволит желать начальник. Эти мысли и привычки, не оформленные прямо законом, складываются в правила приличия, в обычай, в рутинную закостенелость.

Складывающаяся здесь картина жизни слабо зависит от высоких законов, далека от чеканности не топором вырубленных инструкций. Просто – ужасно противоречива и запутана.

Все мы подчиняемся – каждый своему – начальнику, А он сам не знает, чего хочет; то общий интерес начнет защищать, вспомнит, что он – отец отечества; то личный – вспомнит, что он отец, семейства; вот и пойми, да еще мысленно, желания начальства; а у этого начальника свой начальник, тоже с раздвоенным интересом, который тоже угадывать надо, и у того начальника – свой начальник и т.д. Сменили начальника – новое горе; старый почти весь свой интерес сосредотачивал на себе, новый еще во многое верит, а вот говорят они всё об одном и том же – о благе народа, да еще одними и теми же словами. Старый начальник наплодил своих инструкций, новый начальник своих, противоречащих старым, а старые отменить забыл, но они действуют, правда, о них новый начальник не вспоминает – пока.

Да, сложен, дьявольски сложен труд бюрократа. Вся система получается зыбкой, расплывчатой. Причем, то самое, что служит причиной стабильности и законченности бюрократизму, является в то же время причиной противоречивости и невероятной сложности системы; та самая демагогия, что позволяет бюрократу успешно обманывать других, да и себя, в то же самое время и именно из-за пронизывающего всё обмана, делает труд бюрократа крайне тяжелым, что служит для многих, и для самих бюрократов явным признаком значимости, весомости этого труда. Бюрократ твердит о «некомпетентности» простого человека не только затем, чтобы упрочить этим свою власть, чтобы простой человек не мешал, но и потому, что на опыте знает, насколько это сложно – управлять.

Как же это может быть, чтобы одно и то же служило и стабильности системы, и фактически дестабилизировало ее? Дело в том, что все хорошие качества современного бюрократического строя – стабильность и законченность, дисциплинированность, может быть еще что-нибудь можно будет найти, если поискать – не свои, а взяты взаймы у небюрократического строя. Ну-ка вспомним. Стабильность и законченность бюрократизму придает то, что весь народ плавает в духовном сиропе – считает всех людей бюрократической системы равными гражданами, то есть фактически считает современную бюрократическую систему небюрократической. А вот то, что она, эта система, небюрократическая только в головах, в воображении – на деле она все-таки обыкновенная, бюрократическая, – и служит причиной невероятной сложности, противоречивости и, в конечном счете, нестабильности системы.

Рассказать людям правду... Но нет такой правды, рассказанной одним другому, которую бы тут же, в глазах рассказавшего, не смог исказить третий, добавив к ней изрядную порцию лжи. И наш «другой» поверит, он не сумеет отличить правду от лжи, если ему только «рассказывать правду».

Да, необходимо подорвать основу современного бюрократизма – лишить народ веры в бюрократический треп. Для чего существует единственный путь: помочь людям научиться, как самим искать и находить правду, как отличить ее от лжи, как самостоятельно дать правильное определение понятию, исходя из его существенный признаков, из которых мнение другого человека – всего  только один из таких признаков, причем не очень существенный.

Вот, например, такое понятие – эксплуатация. По мне это – один человек говорит, а второй делает то, что он сказал, хочет этот второй делать это, или не хочет. А что нам скажет бюрократ?

Он добавит: «Все так, если этот первый заставляет второго из своих интересов – это действительно эксплуатация, а вот если ради интересов общества, – тогда совсем другое дело».

А какая разница между рабовладельцем, который говорит честно: «Как хотите, ребята, но то, что вы сделаете, я у вас отберу, а потом вашим же вас оделю, чтоб не взбунтовались ненароком», и каким-нибудь виконтом, который выполняет план по сбору податей с «ребят» в государственную казну, из которой «ребятам» достается, только чтоб не взбунтовались, а остальным, как своим распоряжается король и его виконты – на «освободительную» войну, на братскую помощь другому королю и т.п.

Здесь невозможно говорить о каком-то злом умысле частных лиц. Бюрократ не виноват – он искренен. Если люди перед законом равны, но подчиняются друг другу по договору, частным порядком, – другое дело. Так люди тоже не равны, но нет иллюзий, нет шор. А длительное существование несправедливой системы уже невозможно без иллюзорной жизни, и в несправедливой жизни людей, действительно осознающих ее несправедливость, содержится возможность перехода к более справедливому положению.

А как же государственные служащие, допустим, полицейские? Ведь они не могут быть равны прочим гражданам, находясь при исполнении своих служебных обязанностей, это означает, что все те, кого мы в данном случае назвали «государственные служащие» – это  тоже частные лица, нанятые частным образом всем обществом для тех или иных общественных нужд. Это означает, что если ты ввели в основной закон статью о равенстве всех граждан перед законом, то законы могут только ограничивать действия частных лиц – всех  сразу – но  нельзя принять закон, выполняющий позитивную функцию – ее, повторяю, выполняет отдельная группа лиц по отдельному договору с сообществом и в рамках закона.

Иначе – частные лица останутся частными лицами, но мы выделим одних перед другими уже по закону – создадим сословия – клеймо феодализма.

А как бы хотелось не просто равенства людей перед законом, но полного, абсолютного равенства, равенства и в частной жизни. И как, казалось бы, просто осуществить это при помощи закона. Да, только так не выйдет. Тот, кто уравнивает, изначально не равен тем, кого уравнивают...