Любовь

 

Часто спрашивают у мудрецов, у «инженеров человеческих душ» - писателей, у простых смертных: «Что такое любовь?» Глупее нет, по-моему, вопроса. Это всё равно, что спросить, что такое жизнь. Любовь объяснить словами невозможно. Хотя многие и пытаются это сделать. И каждый по-своему прав. У каждого своя любовь.

     В школе, где-то в девятом классе, я влюбился, так я воспринял своё состояние и открывшееся во мне отношение к девочке, на класс моложе меня. Девочка была средней сестрой в семье мастера цеха машиностроительного завода. Я бывал в гостях у них в качестве друга  старшего брата предмета моих воздыханий.  Собственно воздыхания появились несколько позже. А пока я наблюдал  изнутри жизнь семьи, полную взаимного уважения, сотрудничества и самосовершенствования всех и каждого.

 На переменах я стоял в дверях своего класса и смотрел  вдоль длинного коридора на дверь её класса. Выходила она.  Я чувствовал её взгляд  и боялся каким-либо движением прервать этот молчаливый диалог. Редкие, более близкие встречи в кругу друзей, какие-то фразы, обращённые, хотя бы и не напрямую, друг к другу зарождали в душе что-то тёплое и волнующее. Первые тайные стихи, которые долго носил в укромном кармане, не смея прочесть или отдать.

Лето. Каникулы. Старшеклассники работают на уборке урожая: перелопачивали зерно на току, крутили ручные веялки, нагружали машины для отправки на элеватор. Как-то так получилось, что мы с нею оказались на одной такой машине, наполненной зерном под завязку. Туда ехали молча, боясь спугнуть чувство. Обратно мы уже стояли в полный рост в кузове, держась руками за кабину, подставив лица встречному, пахнущему травами и спелым хлебом ветру. Я томился от своего стеснения и робости, ругал свою нерешительность, она, видимо, тоже. Как бы невзначай её рука коснулась моего плеча, опустилась ниже. Она собрала в пучок мою развевающуюся от ветра рубашку и прижала её к моему телу: «Замёрзнешь». Я не отреагировал ни словом, ни встречным движением. Я просто застыл, боясь спугнуть и не веря счастью соприкосновения.

Она, не встретив ответа, одёрнула свою руку. Я понял, что спугнул, она подумала, что я не так её пойму. И всё! Опять страдания. И – ни движения навстречу.

 В последний день госэкзаменов в школе любимый наш директор Конон Еремеевич Хан заполнил лично мой     аттестат зрелости и вручил его мне без всяких торжеств и свидетелей. В ночь я пешком отправился на станцию Тогузак, в 9 километрах от места моего жительства, и уехал в областной центр, чтобы оттуда по повестке военкомата отправиться для сдачи вступительных экзаменов в Чкаловское военное авиационное училище штурманов.

В училище поступил без проблем. Уже, будучи курсантом, получил от неё письмо и фото. Писала, что зная время проезда моего поезда, увозящего меня в училище, примчалась увидеть, проводить. Но я-то не знал. Свою станцию проводил взглядом из вагона, не заметив в ночи свою подругу. Последующие её письма были тёплыми и почти признанием. Почти, потому что ни слова о чувстве. Боялась спугнуть. Как и я.

Первый свой отпуск после первого курса проводил в родном посёлке. Она поступила в Магнитогорский пединститут. Моя мама, собираясь в гости, к своим сёстрам и к отцу, живущим в Магнитогорске и в недалёких его окрестностях, предложила и мне поехать с нею. А может и вся эта поездка была задумана для того, чтобы помочь мне встретиться.

В Магнитогорске время пролетело быстро в череде встреч с родственниками. И вот я, стройный юноша в форме военного курсанта, стою под окнами студенческого общежития её института. В одном из окон второго или третьего этажа вижу множество любопытных девичьих лиц. Выходит она: «Здравствуй». Сухо. Официально. Растерялась, стесняясь любопытствующих глаз.

Гуляли в окрестностях целый день. Не обнялись, не поцеловались.

Уезжал подавленный, ругая свою стеснительность и нерешительность. В училище сразу же пришло её письмо. Вернувшуюся после свидания в общежитие, её пожурили подруги: «Целовались?!  Признавались?! Нет?!», «Ну-ка бегом на вокзал, найди, обними!». На вокзал успела до отхода поезда. Но я уже лежал на верхней полке вагона и молча проклинал свою нерешительность.

В следующий отпуск я снова в родном посёлке. Сижу дома. Мамина землянка. Пятидесятые годы: полунищее существование, безотцовщина. Мухи. Глиняный пол, покрытый домоткаными тряпочными дорожками. В дом заходит она. Я смущён. Молчу. Обстановка совсем не романтическая.

Я провожаю её домой. У её дома долго стоим молча. «Алла, извини, не могу. Прощай». Заканчиваю почти шёпотом. Она плачет. Её рыдания ещё больше клонят мою голову. «Прощай». Круто поворачиваюсь. Ухожу.

Любовь? Да. Но что ещё? Почему не склеилось? Не было даже признания. Но была неудержимая тяга друг к другу. Так что же держало?! Размазня! Хлюпик! 

Потерялось в бурном море жизни.